Сталинская деревня 1930-х годов

Дно нового «социального ландшафта» составляло сельское население, которое в период карточной системы находилось в наиболее бедственном положении. Если снабжение горожан представляло иерархию в бедности, то обеспечение сельского населения формировало иерархию нищих. Противоположность города и деревни, которая существовала и раньше, при Сталине приобрела иной характер. До революции, при всей отсталости деревни, в числе сельского населения были группы с относительно высоким уровнем потребления и жизненных стандартов (помещики, зажиточное крестьянство, крепкое середнячество). Образованная элита не брезговала жить в деревне. В периоды войн и кризисов сельское население, близкое к земле, как правило, питалось лучше городского. Горожане с мешками промышляли в деревнях либо вообще переселялись из города в деревню.
Свернуть

Огосударствление экономики изменило эту модель. В 30-е годы в периоды кризисов не горожане ехали в деревню за продовольствием, а, наоборот, сельчане с мешками за спиной штурмовали города в надежде «разжиться» хлебом и другими продуктами, нехитрой мануфактурой. В плановой экономике победителями оказывались живущие в городах, проигравшими — живущие в деревне.

Нищета и бесперспективность сельской жизни стали одной из главных причин миграции в города во все десятилетия советской власти. Развитие миграции в конечном итоге привело к «вымиранию» деревень и целых аграрных регионов. Гремевшая в 70-е годы в СССР трагедия Нечерноземья — бесперспективных деревень в центре России, откуда бежала молодежь и только старики оставались доживать свой век, имела своим началом сталинские 30-е. Вопреки утверждениям советской историографии, противоположность города и деревни при советской власти не стиралась, а, по меньшей мере, сохранялась.

Причины бедственного продовольственного положения деревни в годы карточной системы нетрудно увидеть. Государственная система снабжения строилась на предположении о самообеспечении сельского населения. Однако возможность самообеспечения подрывалась все возраставшими государственными заготовками, которые изымали не только товарный, но и необходимый для потребления самих сельчан продукт. В итоге колхозы оставались с небольшой суммой денег — заготовительные цены для колхозов были убыточными — и с небольшим запасом выращенной ими продукции, из которой еще предстояло выделить семенные и резервные фонды. В результате, как говорит русская поговорка, «сапожник сидел без сапог»: хлеборобы не имели в достатке хлеба, те, кто растил скот, не ели мяса, не пили молока.

Вычищая колхозные закрома, государство снабжало сельское население скудно и нерегулярно. Хотя сельское население по численности более чем в три раза превосходило городское, в период карточной системы сельское снабжение составляло всего лишь около трети товарооборота страны.

Товар завозился главным образом в третьем и четвертом кварталах, чтобы стимулировать сбор урожая. В 1931—33 годах на снабжение сельского населения Наркомснаб выделил лишь 40—30% швейных изделий, обуви, мыла, трикотажа. Еще хуже сельское население обеспечивалось продовольствием.

В указанный период Наркомснаб направил в города СССР более половины рыночного фонда растительного масла, порядка 80% фондов муки, крупы, животного масла, рыбных продуктов, сахара, почти весь фонд мясопродуктов (94%), весь маргарин, треть всех государственных фондов чая и соли. Если учесть, что и города, получая львиную долю государственных фондов, обеспечивались крайне недостаточно, то ясно, что остававшиеся сельскому населению крохи не могли улучшить его положения.

Даже эти данные, будучи усредненными, лишь в слабой мере характеризуют скудость государственного снабжения сельского населения. Направляемые в деревню фонды имели целевое назначение. Это значит, что товары не распределялись поровну между жителями, а шли на обеспечение определенных групп населения, в первую очередь работников политотделов МТС и совхозов. К моменту поступления товаров в сельпо, большая их часть оказывалась закрепленной за определенными группами потребителей.

Например, по данным за третий квартал 1933 года, 10 тыс. тонн сахара, которые были выделены правительством для сельского населения (города получили 57 тыс. тонн), предназначались только для работников совхозов и стимулирования заготовок; 3,5 тыс. тонн растительных жиров (города получили 18 тыс. тонн) предназначались для политотделов МТС, районного актива и совхозов; 2,1 тыс. тонн рыбы (города получили 75,8 тыс. тонн) пошли на стимулирование заготовок. Животное масло направлялось на село только для снабжения работников политотделов МТС. По плану первого квартала 1934 года, сельский фонд — 100 тыс. тонн муки (для городов было выделено около 2 млн. тонн) предназначался только для стимулирования заготовок технических культур.

Архивные материалы свидетельствуют, что и без того недостаточные планы завоза хронически не выполнялись. Вместо реальных товаров крестьяне получали бумажки — квитанции, которые подлежали отовариванию в неопределенном будущем, облигации государственных займов. Большую часть времени сельпо стояли полупустыми, представляя жалкое зрелище.

Для иллюстрации приведу одно из описаний сельского кооператива:
«Соли нет хорошей — пустячного предмета. Немолотая, комьями, только для скота. Мыла простого нет больше месяца. Подметок — необходимого товара для крестьянина нет. Имеется только 3 носовых платка и 10 пар валяных серых сапог да половина полки вина. Вот — деревенский кооператив»

Елена Осокина