«Умирала тихо, только жалобно звала: „Мама“»: как жили дети «врагов народа» в СССР

Фото: РИА Новости

В нашем новом материале из серии о советских беспризорниках и сиротах мы рассказываем о том, как жилось детям, чьих отцов и матерей признали «врагами народа» во времена Большого террора.

«Собирайтесь сами и собирайте ребенка. Вы арестованы»

В 1937–1938 годах по СССР прокатился Большой террор — массовые политические репрессии, проводившиеся для «тотальной чистки советского общества» от инакомыслящих. В результате, по самым скромным подсчетам, были арестованы более полутора миллионов человек, расстреляны — почти 700 тысяч. Репрессии коснулись зажиточных крестьян (кулаков), политических активистов, священнослужителей, мигрантов, представителей этнических меньшинств, эсеров, военных и даже рядовых коммунистов. Их окрестили «врагами народа», а их родственников — «членами семей изменников Родины».

«Приступите к репрессированию жен изменников родины, — приказал нарком Николай Ежов в августе 1937-го. — Впредь всех жен изобличенных изменников родины, право-троцкистских шпионов, арестовывать одновременно с мужьями». На женщин искали компрометирующие материалы, а затем арестовывали, делая временные исключения только беременным, и под конвоем отправляли в тюрьму или лагерь. Матери с грудными детьми должны были брать младенцев с собой. Как только ребенку исполнялось полтора года, его направляли в ясли Наркомздрава. Тех, кому было больше трех лет, отправляли в детдом. Так сотни тысяч советских детей, оставшихся без отца, лишились и матери.

Подростков, которым было больше 15 лет, проверяли на «степень социальной опасности». Тех, кого признавали способными к антисоветским действиям, вносили в особый список: их помещали в лагеря, исправительно-трудовые колонии или детские дома особого режима. Беспризорников в возрасте от 3 до 15 лет запрещалось размещать в детдомах приморских, пограничных и крупных городов (Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Минске), а также отдавать на патронатное воспитание в крестьянские и рабочие семьи. Все эти меры были нужны для того, чтобы было легче контролировать детей и предотвращать их возможное бегство.

ПОДРОБНОСТИ ПО ТЕМЕ

«Ребенок спит на полу, ходит в лохмотьях»: как сироты СССР воспитывались в чужих семьях

«Ребенок спит на полу, ходит в лохмотьях»: как сироты СССР воспитывались в чужих семьях

В приказе Ежова оговаривалось: «В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, этому не препятствовать». Но на деле забрать детей к себе было сложно: каждого потенциального опекуна сотрудники НКВД проверяли на наличие компрометирующих данных. Если родственнику все же удавалось оставить ребенка себе, за ним, его знакомствами и связями пристально наблюдали. Юлия Войлошникова вспоминала: «12 мая 1938 года пришли за мною. „Собирайтесь сами и собирайте ребенка. Вы арестованы“. Я ответила, что сына* хочу передать своим родителям. В ответ услышала: „Нам некогда возиться с передачей мальчика“. Тогда я объявила им, что не пойду, буду кричать и драться, сколько у меня на это хватит сил. Узнав наконец, что мои родители живут совсем рядом, разрешили Саше сбегать и привести их… Через два дня после моего ареста к моим родителям пришел работник НКВД и сказал, что мальчика незаконно им передали, он должен его забрать. Он подчеркнул: „Ребенок воспитывался в семье врагов народа, и мы обязаны его перевоспитать“».

Сашу отвезли в детский дом. Его мать писала: «Однажды прибыла комиссия. Завшивленных, грязных, покрытых коростой детей обязали искупать. Во время одного из таких купаний в Амурском заливе Саша бежал… Во время купания он нырнул под мостик, спрятался. Когда стемнело, оделся и убежал. Искать его не стали, просто решили, что утонул. Никого из родственников при этом не известили… К моим родителям Саша уже не вернулся, опасаясь, что его снова заберут в детдом для ЧСИР (членов семьи изменников родины). С такими же, как и он, беспризорниками путешествовал по стране в поездах: на крышах, в тамбурах, под полками. Когда попадал в детдома, придумывал себе новые имя и фамилию».

Регистрация бездомных детей

© РИА Новости

Некоторые дети не переносили разлуку с родителями и умирали в детдомах. Мария Сандрацкая, осужденная на восемь лет как ЧСИР, вспоминала: «Умерла дочка моя… На мой вопрос о причине смерти мне из больницы врач ответила: „Ваша дочь серьезно и тяжело болела. Нарушены были функции мозговой, нервной деятельности“».

«Чрезвычайно тяжело переносила разлуку с родителями. Не принимала пищу. Оставляла для вас. Все время спрашивала: „Где мама, письмо от нее было? А папа где?“ Умирала тихо. Только жалобно звала: „Мама, мама…“».

Найти и забрать ребенка из детдома зачастую родители не могли даже после освобождения: фамилии многих детей в документах указывали неправильно или сознательно меняли. Евгения Дальская из Московской области писала: «Я попала в детский дом в 30-х годах. О своих родственниках ничего не знаю. По паспортным данным я Дальская Евгения Михайловна 5 июня 1933 года рождения, русская, город Кузнецк (область, край не указаны). При оформлении документов эта деталь всегда привлекала мое внимание. Говорили, так не бывает, должна быть указана область, но так есть. Я просила Кузнецкий ЗАГС дать мне данные свидетельства о рождении на Дальскую Евгению Михайловну. Мне сообщили, что по данному номеру зарегистрирован другой человек. Кто я в действительности? Когда, где и при каких обстоятельствах я стала Дальской Е.М.? Не знаю».

Бывали случаи, когда сами беспризорники «отказывались» от своей прошлой жизни. «На почве голода в 1942 году мама умерла, и я осталась одна, двенадцати лет. <…> Я настолько была напугана, что в детдоме сказала другую фамилию: вместо Ульяновой — Борисова… Так и осталось», — рассказывает Тамара Борисова из Серпухова.

Сразу после ареста родителей детей «врагов народа» отправляли в приемно-распределительные пункты. Там тщательно проверяли именные списки с их фамилиями и датой рождения, после чего делили на группы «с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попали дети, связанные между собой родством или знакомством». Анна Раменская из Караганды вспоминала: «Меня поместили в детприемник в Хабаровске, где мы, дети репрессированных, содержались вместе с малолетними преступниками. На всю жизнь мне запомнился день нашей отправки. Детей разделили на группы. Маленькие брат с сестрой, попав в разные места, отчаянно плакали, вцепившись друг в друга. И просили их не разъединять все дети. Но ни просьбы, ни горький плач не помогли… Нас посадили в товарные вагоны и повезли. Так я попала в детдом под Красноярском. Как мы жили при начальнице-пьянице, при пьянках, поножовщине, рассказывать долго и грустно».

ПОДРОБНОСТИ ПО ТЕМЕ

«Спал в подъездах»: история парня, сбежавшего из детдома из‑за сексуализированного насилия

«Спал в подъездах»: история парня, сбежавшего из детдома из‑за сексуализированного насилия

«Воспитательница села мне на голову»

Приюты должны были заменить детям дом, но в итоге остались для большинства воспоминанием о голоде, холоде, страхе и одиночестве. Как правило, воспитанники жили в длинных деревянных бараках, спали по два человека, чтобы согреться. В комнатах отсутствовала элементарная мебель — тумбочки, вешалки, умывальники. Во времена сильных морозов дети сжигали в печах пальто, одеяла, книги, простыни и другие вещи. «Из Ленинграда нас выслали практически в чем мать родила, — писала свои воспоминания Лидия Белова в 1990 году. — Врач снимал с покойников телогрейки и отдавал детям». Мылись редко — их водили в баню раз в месяц-полтора, вытираться приходилось мокрыми простынями, а некоторые ходили в столовую босиком по снегу. По словам Альдоны Волынской, «не было ни носовых платков, ни рукавиц, нос вытирали рукавами пальто, которые были похожи на задубевшую кожу».

Впоследствии многие дети вспоминали, что их держали на голодном пайке. Из‑за постоянного чувства голода они ходили побираться, иногда делили найденную еду поровну на всех. Некоторым воспитанникам везло больше: им давали суп из сухой корюшки или капусты, липкий черный хлеб. Не во всех детдомах была питьевая вода, а в тарелках дети регулярно находили мух, червяков и тараканов. Сироты и беспризорники постоянно умирали — от истощения, малокровия (анемии), диспепсии (затрудненного и болезненного пищеварения).

Одна из воспитанниц Неля Симонова писала*: «Жила я <…> в детдоме для детей политзаключенных. Приходилось лазить по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Но самое страшное, над нами там издевались в полном смысле этого слова. Нас били, заставляли долго простаивать в углу на коленях за малейшую шалость.

Однажды во время тихого часа я никак не могла заснуть. Тетя Дина, воспитательница, села мне на голову, и, если бы я не повернулась, возможно, меня бы не было в живых».

В среднем на семнадцать воспитанников полагалась одна няня — она убирала комнаты, топила печи, кормила, мыла и одевала детей. Зачастую действия персонала сопровождались жестокостью. «Например, кормление, на котором я однажды присутствовала. Из кухни няня принесла пылающую жаром кашу. Разложив ее по мисочкам, она выхватила из кроватки первого попавшегося ребенка, загнула ему руки назад, привязала их полотенцем к туловищу и стала, как индюка, напихивать горячей кашей, ложку за ложкой, не оставляя ему времени глотать. И это не стесняясь постороннего человека», — рассказывала писательница Хава Волович.

О насилии вспоминала и Наталья Леонидова из Волгограда: «Метод воспитания в детдоме был на кулаках. На моих глазах директор избивала мальчиков постарше меня головой о стену и кулаками по лицу за то, что при обыске она у них находила в карманах хлебные крошки, подозревая их в том, что они готовят сухари к побегу.

«Когда нас выводили на прогулку, то дети нянек и воспитательниц показывали пальцами и кричали: „Врагов, врагов ведут!“ А мы, наверное, и на самом деле были похожи на них. Головы наши были острижены наголо, одеты мы были как попало».

Практически сразу же начались массовые побеги. Дети уходили из детдомов по разным причинам — кого‑то избивали, некоторые были изнасилованы взрослыми воспитанниками. Владимира Уборевич писала: «Труднее всего в детдоме жилось первый год. Меня очень обижали мальчики. Когда мы приехали, мне посыпались от этих лихих кавалеров записки, а потом начались преследования. Очень я их боялась!»

Подростки, признанные «социально опасными», жили в трудовых колониях для несовершеннолетних и находились под постоянной военизированной охраной, снабженной охотничьими ружьями. При этом количество побегов возрастало по всей стране: из колонии в Курской области за 5 месяцев 1937 года бежало 243 человека (почти четверть от всех содержащихся там подростков), из Ульяновской за 10 месяцев — 659. Сотрудники госструктур отмечали в докладах: «В общежитиях некоторые воспитанники спали на полу по 3–4 человека в ряд, покрываясь грязной, рваной одеждой и матрацами, снятыми с кроватей. В общежитиях нет тумбочек, вешалок и баков для воды. Руководство колонии вместо развертывания воспитательной работы организовало „особый коллектив“, в котором находилось 60 воспитанников, размещенных в бывшей конюшне (без потолка и окон), непригодной для жилья. В этом помещении содержались воспитанники до двух месяцев за разные незначительные и неустановленные поступки».

Воспитанники детского дома

© РИА Новости

У многих подростков были вши, по нескольким колониям прокатились массовые заболевания сыпным тифом. На одежде и еде для детей экономили. Майор Михаил Рыжов в секретном приказе о состоянии трудовой колонии для несовершеннолетних в Свердловской области подчеркивал: «В апреле месяце заболевает цингой 487 воспитанников, из них три смертных случая. В мае месяце выдачу помидоров как противоцинготного прекращают из‑за отсутствия их на складе, в то же время комиссией при обследовании установлено наличие 22 бочек помидоров (4700 кг)».

В положении НКВД указывалось, что в каждой трудовой колонии для несовершеннолетних правонарушителей должны проводиться учебно-воспитательные мероприятия. Подросткам нужно было ходить в неполную среднюю школу — семилетку, заниматься массовыми видами спорта, сдавать нормы ГТО, посещать клубы по интересам. Воспитатели обязывались организовывать для своих подопечных лекции, доклады, беседы, концерты, спектакли и кинопоказы. В действительности же подростками не занимались — практически во всех колониях они были предоставлены самим себе. «Библиотека не работала, а имеющиеся в ней книги были наглухо заколочены гвоздями в шкафу», — говорилось в одном из секретных приказов наркома внутренних дел СССР 1939 года. От скуки и безделья дети пили, играли в карты и занимались воровством.

«Я не знала, что мамы уже давно нет»

Плохие условия и жестокое обращение были не самым страшным, с чем сталкивались дети репрессированных. Более болезненным ударом для многих стало отношение общества. На членов семей «изменников Родины» смотрели враждебно одноклассники, учителя, родители других детей. Галина Кравченко писала: «Мы были одной из первых партий ссыльных в Тобольске, и отношение к нам местного населения было настороженно-враждебным. Мы часто слышали вслед: „Вот идут враги народа!“ Родители-тобольчане не разрешали своим детям подходить к нам, а тем более играть и разговаривать. В школе никто не садился за партой рядом, я в классе долго сидела одна, хотя мест не хватало». По воспоминаниям Людмилы Петровы из Нарвы: «На следующий день после ареста отца я пошла в школу. Перед всем классом учительница объявила: „Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее — враг народа“. Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду».

В Даниловском приемнике Людмилу били, говоря, что она должна забыть своих родителей. Это было распространенной практикой: детям внушали, что их отцы и матери предали Родину. Кому‑то говорили, что их родители умерли. Воспитанники одного из приютов в Кузнецке вспоминали, что, когда им исполнилось 14 лет и можно было вступать в комсомол, руководство приюта поставило условие — подростков примут только после того, как они сообщат по радио, что отрекаются от своих родителей. Другого способа стать комсомольцами для них не было.

Детям репрессированных были закрыты практически все дороги. «Нас отправили с сестренкой в Таращанский детский дом на Украине… Началось наше „счастливое детство“. Когда я пошла в школу, а она была за пределами детдома и в ней учились дети из города, я поняла, что они „домашние“, а мы „казенные“ (детдомовские). Что ожидало нас в будущем? Работа на заводах и фабриках с 14 лет (старше в детдомах не держали) или окончание ФЗО (школа фабрично-заводского обучения, низший тип технической школы в СССР. — Прим. ред.), так как ни в техникумы, ни в институты нам, детям врагов народа, поступать было нельзя», — рассказывала Мильда Ермашова из Алматы. Некоторые парни и девушки не могли служить в армии: их отправляли обратно. Детей младшего возраста иногда исключали из пионеров.

Детские дома и колонии для несовершеннолетних разъединили множество советских семей. Братья и сестры, родители и дети, бабушки и внуки разлучались на годы, и не всем удавалось отыскать родственников даже спустя десятилетия. Любовь Столярова пишет: «Брата в восьмом классе исключили из комсомола, и он бросил школу и уехал на Донбасс, где устроился на работу. Связи друг с другом никто не поддерживал, не разрешали. После окончания школы я решила пойти в прокуратуру, узнать что‑либо о судьбе родителей. С большим трудом узнала адрес и поехала тайком к своей маме. Впоследствии мы уже так и не смогли собраться вместе. Так была поломана наша большая, честная, трудолюбивая, преданная родине семья, семья простого рабочего, даже не члена партии».

Наталья Савельева из Волгограда потеряла сестру: «Мы были разлучены. Увидеться больше не пришлось. Долгие годы искала я ее, обращалась в разные инстанции, но никто мне не помог…». Георгий Барамбаев из Ростовской области — всех родных: «Никогда больше матери я не видел. <…> Так случилось, что я попал в больницу, а когда вернулся, братьев уже не было. Мне сказали, что Толю и Вову отправили в Одесский детский дом. Я же был после этого в приемнике-распределителе и где‑то в 1939 году попал в детдом города Петровск-Забайкальского Читинской области».

«Никогда больше никого из своих родных я не видел и ничего о них не знаю. Может быть, они живы? Если не отец и мать, то братья? Кто‑нибудь из них? Ведь не должно же быть так, чтобы, кроме меня, не осталось на земле ни одного родного человека?»

Люди буквально метались по стране в поисках потерянных родственников. Чаще всего это оказывалось напрасным — те, кто смог найти работу и дом, нередко находились в других регионах или под другими фамилиями, а многих и вовсе уже не было в живых. Одна из воспитанниц детдома, Л.М. Костенко, вспоминала: «Когда умер Сталин, мне сказали, что маму должны освободить. Но я не знала, что мамы уже давно нет».

Всего по Советскому Союзу с августа 1937-го по январь 1939-го из семей врагов народа забрали 25 342 ребенка. Из них 22 427 человек (88,5%) отправились в детдома и ясли, и только 2915 детей вернулись к матерям или были переданы в опеку.