Главные палачи лежат на Красной площади в Москве

Анатолий Разумов, историк, создатель базы данных «Возвращенные имена», мартиролога с тысячами имен репрессированных, руководитель центра «Возвращенные имена» в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, один из создателей Левашовского мемориального кладбища - в интервью Ирине Тумаковой для "Новой газеты": "В последние годы усложнился допуск к документам даже для родственников репрессированных. Доказывать родство они должны большим количеством документов, дела не пересылают для ознакомления по месту жительства, как было раньше. Полностью смотреть дело запрещают, только документы, относящиеся к родственнику непосредственно. Если какой-то документ в деле не рассекречен, то даже родственнику запрещено снимать копии. Люди не могут узнать обстоятельства гибели их близких. Где, спрашивают они, где это произошло, хотя бы в каком городе, поселке, концлагере, урочище? Где могилы? Нет — нельзя.



Все запреты за прошедшие годы только устоялись и окрепли. Ничего особенно нового о местах массовых злодеяний мы не узнали с тех пор, как нашли Сандармох и Красный Бор. Знаем то, что успели найти до 1997 года сами люди, или то, что рассекретили органы госбезопасности, например Левашовский комплекс. Общий смысл того, что висит в воздухе, такой: не надо нам о тяжелом — надо о героическом.

Знаете, что я вам скажу… Я бы не хотел продолжать тему поиска «палачей», потому что главные палачи и главные доносчики на народ лежат на Красной площади в Москве. Мимо них ходят парадами, им отдают честь. Это организаторы красного ленинского террора и большого сталинского террора. Это Ленин, Дзержинский, Сталин, Ворошилов, Вышинский, Жданов и прочие. Им отдают почести. Поэтому и начинать надо с организаторов. А говорить, что виновниками были соседи, это просто неприлично, по-моему.

Не было никаких миллионов доносчиков. Я знаю эту точку зрения, знаю, что написал Довлатов. Но Довлатов не был знаком с документами, не видел списков секретных осведомителей. Существовала жесткая партийно-чекистская карательная машина, никто извне системы к принятию решений не допускался. Радио, газеты, лучшие перья страны, интеллигенция призывали карать врагов, и это приводило к тому, что появлялись «энтузиасты разоблачений». Это была партийная идея, а не просто так люди садились и писали доносы. Такого рода доносы были просто «фоном», которому никто не придавал значения до какого-то момента.

Вот был Большой сталинский террор, приуроченный ко второй пятилетке строительства социализма, к выборам в Верховный совет, к провозглашению победы социализма. Всех, кого смогли, кто стоял на учете в НКВД и даже больше, перебили, и в 1939 году тактика террора поменялась.

Чтобы каким-то образом выйти из ситуации, уничтожили часть исполнителей. Но дальше что-то надо было с этим делать. Я нашел случай, когда было отменено даже решение тройки. Знаю такой случай, когда оно было отменено как неправосудное. Но что дальше? Человека надо было выпускать из лагеря. И что? Его дело вдруг пропало. Не нашли. Из нескольких оставшихся от него бумажек сшили другое — и человек отбыл лагерный срок.

Я просматривал газеты 1939 года — времени, когда кто-то смог выйти из тюрем. Вышли недостреленные. В Ленинграде, например, массовые расстрелы закончились 6 ноября 1938-го. Недостреленных осталось тысяча человек. Кого-то из них отправили в лагеря, кто-то к этому времени уже умер в тюрьме, но кого-то выпустили. Выпускали их со страшнейшими подписками о неразглашении всего, что они увидели. А в газетах стали появляться заметки такого рода: арестован клеветник Петров, он оклеветал несколько честных советских людей.

Людям начали подсовывать суждение попроще: во всем виноват плохой сосед-клеветник, плохой следователь и так далее. Государство стремилось подчеркнуть: вот это ужасное дело делали такие-то конкретные плохие люди. И эта мысль очень укрепилась, потому что государство ее поддерживало. В таком виде она дошла до первой большой реабилитации. Я неимоверно чту хрущевскую оттепель и все, что сделал тогда Хрущев как человек, но в то время для того, чтобы реабилитировать осужденного, требовалось только заявление о том, что настоящего советского человека оговорил плохой сосед, что виноват плохой следователь, проклятый Ежов, Берия…

Кто угодно, только не советская власть. Только не советская власть! И это закрепилось еще раз. Поэтому и во время оттепели нельзя было раскопать всю правду: на фоне ужасов войны и нацизма невозможно было открыто признать, кто на самом деле творил злодеяния. Тогда ведь известны были и места злодеяний, еще нетрудно было найти исполнителей, теоретически еще тогда можно было все это выяснить до конца, но на это власть пойти не могла. На самом деле она ведь нюхом чуяла «врагов»: тех, кто был честнее, трудолюбивее, порядочнее. Такие люди действительно для этой власти были врагами.

Я уж не говорю о тех, кто на самом деле был настроен против этого злобного, совершенно чудовищного режима. Запрещенному в современной России ИГИЛу не снилось, что делали с людьми строители «нового мира».

Без свободного обсуждения, когда носители всех точек зрения выступают на равных, без сильной общественной позиции, без политической воли я не вижу возможности для изменения ситуации и в наши дни. Поэтому все и докатилось до совершенно постыдного, позорнейшего решения в отношении «Мемориала»".

Мемориал - иностранный агент.