Как Иван Иваныч осчастливил целую страну.
На модерации
Отложенный
Иван Иваныч в свободное от работы время мастерил всевозможные деревянные рам-
ки для картин. Не на продажу, а так, для души. Получалось довольно искусно. А потом он с
удовольствием раздаривал их своим знакомым и знакомым своих знакомых. Никто не отка-
зывался, и вообще это занятие очень скрашивало его довольно заурядную жизнь. Быт был
труден, да и обстановка была напряженная, какая-то тревожная. Но по вечерам, после ра-
боты, были рамки и всякие лобзики, пилки, напильники, лаки, ароматная древесина. И все
тотчас забывалось — и как начальник кричал и топал ногами из-за какой-нибудь мелочи, и
Ивану Иванычу все хотелось ему сказать: мол, что это вы так-то уж распоясываетесь? Но
он, конечно, молчал, или кивал покорно, или говорил: «Виноват»... Да, все это над рамками
забывалось. Забывалось, как сантехник сказал, дыша перегаром: «А и хрен с ней, что течет.
У меня прокладок нету, понятно?» — и как он после работы в очереди за мясом простоял
около трех часов и его за это не то что наградили, а обругали и толкнули несколько раз и
пытались подсунуть ему костей.
От всего этого Иван Иваныч выглядел сутулым и спавшим с лица, словно тяготы жизни
специально отпечатались на его лбу, и щеках, и фигуре. Нет, это вовсе не означает, что жизнь
ему была не мила. Он любил жизнь, даже свою работу, а уж о рамках и говорить нечего. Но у
других все как будто складывалось попроще, а у него получалось почему-то, что он всем всег-
да мешал и не очень-то был нужен, и все как будто прекрасно могли обойтись без него, да и
друзья-то, в общем, были приятелями, как-то не особенно вдавались в его жизнь: ну, живет,
мол, и живет. Рамки — это любопытно, молодец, можно и принять, если дарит. А чего же не
принять? Здорово это у тебя, молодчина... Но при этом они и без него могли прекрасно об-
ходиться, а уж без рамок без его и тем паче. Просто он дарит — не отказываться же. Зачем
обижать человека?
И вот так случилось, что однажды одна из этих рамок, трудно понять какими путями,
попала в руки президента одной крупной японской фирмы «Синсейдо» господина Отаке-сан.
Господин Отаке-сан рамке этой чрезвычайно обрадовался. Нет, он не собирался рамками эти-
ми торговать, не торговые интересы в данном случае руководили им, а дело в том, что он в
свободное от основной работы время занимался живописью, так просто, для души, и однажды
он вставил нарисованную им картину в рамку Ивана Иваныча и увидел, что это чертовски
гармонирует. Что-то ему показалось общим в настроении его японского сюжета и древесном
узоре, изысканно проглядывающем сквозь лаковую пленочку рамки неизвестного московско-
го мастера. Я, конечно, не сомневаюсь, что такой богатый человек мог приобрести себе рамки
в той же Японии или, скажем, в Америке, но ему пришлась именно эта. И вот он воспылал к
рамке Ивана Иваныча, и ему страстно захотелось соединить эти два искусства более основа-
тельно. В Москве, конечно, никто этого не подозревал, все были заняты перестройкой, как
вдруг в учреждение, где трудился Иван Иваныч, нагрянуло официальное приглашение от фир-
мы «Синсейдо» лично Ивану Иванычу посетить Японию, быть гостем фирмы и участвовать в
праздновании ее сорокалетия. Ну, тут вы, конечно, представляете, что началось! Сначала был
шок. Затем начальник страшно обиделся с непривычки, вызвал Ивана Иваныча и стал на него
кричать, и топать ногами, и намекать на подозрительное в последнее время поведение Ивана
2
Иваныча и на его весьма возможную связь с японской разведкой. В былые времена ничего
такого не произошло бы, ибо начальник усмехнулся бы и отправился в Японию сам, сказав
японцам, что Иван Иваныч тяжело болен, но теперь царила перестройка, и нравы начали
меняться, и начальнику был спущен приказ немедленно собирать Ивана Иваныча в дорогу.
Все завертелось, застучало, забегало. Начальник держался за сердце: его угнетала вопиющая
несправедливость, ибо судьба оказалась благосклонна к какому-то ничтожному, сутулому и
жалкому сотруднику, это ему открывается счастливая перспектива, и вообще чушь собачья,
доперестраивались, докатились... Короче, как начальнику ни было это отвратительно, но, сжав
зубы, приказ он вынужден был исполнить, и канцелярия заработала, и вскоре Иван Иваныч
получил все необходимое.
Надо сказать, что в довершение всего путь ему был оплачен японской фирмой в оба
конца первым классом в японском самолете. Это, видимо, еще больше усилило неприязнь
начальника. Он даже попытался в сердцах предпринять некоторую интрижку, шепнуть туда-
сюда, рассыпать подозрение, но благодаря опять-таки новым временам усилия его не увен-
чались успехом. Когда же Иван Иваныч просеменил к нему, чтобы поблагодарить, начальник
Ивана Иваныча не принял, а передал через секретаршу, чтобы Иван Иваныч в поездке себя
соблюдал и не опозорился бы в коварном капиталистическом мире.
У Ивана Иваныча эйфории не было. Он продолжал двигаться в привычном ритме. Даже
накануне отъезда привычно выслушал по телефону всякие служебные распекания, затем бро-
сился по очередям, чтобы сделать запас в дом, простоял несколько часов за помидорами, дол-
го и мучительно втирался в автобус, а когда наконец вывалился из него под браные выкрики
соплеменников, увидел, что помидоры в полиэтиленовом пакете превратились в кашу. Но он
их не выкинул, сообразив, что даже и в таком виде их можно использовать в борще.
Конечно, он немного расстраивался, что у него нет каких-то там заграничных одеяний,
но делать было нечего, да и огорчение это было недолгим. Ну он, конечно, нацелился купить
матрешек в качестве сувениров, но в последний день навалилось много хлопот, и он не успел.
И вот в назначенный день с допотопным чемоданчиком в руке и связкой рамок он дое-
хал в автобусе до Шереметьевского аэропорта, вошел в стеклянную дверь, и Москва оста-
Иван Иваныч принялся растерянно озираться, потому что не знал, куда идти. Табло пе-
ред ним было на непонятном языке. Все пробегали мимо. Слышалась иностранная речь. За
стойкой возвышалась пышная блондинка с холодными глазами. К ней подходили вальяжные
иностранцы, спрашивали о чем-то, подавали паспорта, билеты, чувствовали себя как дома.
Иван Иваныч понаблюдал за ними, набрался смелости, даже попытался немного распрямить-
ся, подошел к ней и тихо спросил:
— Куда мне нужно?
— А я почем знаю? — сказала она с тоской.
— Мне в Японию, — сказал Иван Иваныч виновато, — а куда идти — не знаю.
— Паспорт, — строго распорядилась она. Он протянул ей паспорт. Пальцы его
дрожали.
— Билет, — потребовала она. В глазах ее витало презрение.
Он принялся искать билет в бумажнике. Блондинка зловеще молчала.
Он стоял перед ней сутулый, втянувший голову в плечи и думал: «А вдруг билет под-
дельный?..»
Она долго возилась с его билетом. Наконец чемоданчик и рамки уехали по эскалатору.
Вдруг к блондинке подошел ее сослуживец, заглянул в билет Ивана Иваныча и сказал:
— Людочка, что же ты делаешь? Это ж первый класс.
И Иван Иваныч увидел, что она покраснела, и увидел ее взгляд, обращенный на него,
полный недоумения, словно она пыталась понять: как это такой ничтожный Иван Иваныч да
первым классом, да на японском самолете?
3
Она переписала какие-то карточки, вручила ему с билетом.
— А дальше куда? — спросил он.
— Катро... — проговорила она, все еще сомневаясь в истинности происходящего, и за-
нялась следующим пассажиром.
Иван Иваныч засеменил по залу, повторяя про себя: катро... катро... Но его божествен-
ная природа все же не окончательно погасла, она включила отчаяние, а оно, в свою очередь,
интуицию, а уж та привела Ивана Иваныча к стеклянной будке, которая и оказалась катро,
то есть пограничный контроль, и совсем юный пограничник занялся его паспортом. Это про-
должалось довольно долго, и Иван Иваныч вновь с ужасом подумал, что пограничник скажет:
«А виза-то фальшивая!» Но все обошлось, и его пропустили. Куда идти, он не знал, а время
близилось к отлету.
Но человек, прошедший школу очередей, учрежденческих лабиринтов и прочего, обла-
дал, видимо, таким изощренным опытом, что уж окончательно его согнуть было невозможно.
И Иван Иваныч, потоптавшись на месте, поозиравшись, судорожно глотнув воздуха, вдруг
увидел двух японцев, которые очень уверенно двигались от пограничного контроля. И он по-
шел за ними следом, и правильно сделал. И они пришли наконец к стеклянной стене, за ко-
торой виднелись ряды кресел, вошли в стеклянную же дверь, предъявили билеты, миновали
еще один контроль, и у одного из японцев что-то запищало, зазвенело, и его остановили, на-
чали ощупывать, обнаружили связку ключей, снова пропустили через специальные воротца.
Ключи ему вернули, а Иван Иваныч прошел благополучно и оказался в зале с креслами. Не
успел он присесть и утереть пот, как приятный голос объявил посадку именно на его самолет
и пассажиры потекли к указанному выходу. Иван Иваныч влился в общий поток. Это было
приятно: можно было не напрягаться, отыскивая направление. Его несло потоком по изви-
листому коридору, и он благополучно достиг распахнутой двери, куда втекали все, и, замирая,
переступил порог...
Иван Иваныч за свою жизнь всего лишь раз летал в самолете. Из Москвы в Сверд-
ловск. Тогда он вошел в самолет, и стюардесса велела ему проходить вперед и садиться на
свободное место, да побыстрее. И он сидел в тесном кресле, скрючив ноги, под рев моторов,
и никому не было до него дела, и лишь один раз предложили ему съесть леденец для чего-то
и глоток лимонада... А тут произошло совсем непредвиденное. Он переступил порог и очу-
тился в просторном помещении, ну просто зале, уставленном широкими мягкими креслами.
Три очаровательные японки, счастливо улыбаясь, обступили его. Они низко кланялись ему,
и их восхищению не было конца. Нет, они не кричали, и не плакали, и не размахивали ру-
ками, но было столько счастья в их улыбках, неподдельной радости при виде его, что Иван
Иваныч, пока его бережно вели к креслу, подумал: «А вдруг они сумасшедшие?»
Одна из них аккуратно сняла с него пиджачок, другая помогла ему облачиться в легкое
голубое кимоно, и ему даже показалось, что он понимает английский язык, на котором они
лопотали, и они были так искренни в своей радости и радовались именно ему, а не кому-то
там придуманному, условному, что он постепенно начал успокаиваться и успокоился и отверг
мысль об их безумии.
Тем временем самолет плавно тронулся с места и покатил по асфальту аэродрома, и Иван
Иваныч, утопая в кресле, осторожно оглянулся. Пассажиров в первом классе было немного,
человек семь. Они тоже были в голубых кимоно. Самолет тихо гудел. С глаз Ивана Иваныча
спала пелена. Все вокруг проступило отчетливо. Он украдкой вгляделся в японок. Они не
были очень уж красивы, но как обаятельны, как по-японски женственны и милы, и как он ни
старался, но они уловили его взгляд и вновь поклонились ему со счастливой улыбкой.
«Притворяются? — подумал Иван Иваныч. — Что я им такого сделал?» Преиспол-
ненный самых возвышенных чувств, он вдруг пожалел, что не успел купить матрешек, что
ли, чтобы благодарно преподнести им теперь. Он даже покраснел от сознания совершенной
оплошности.
ПРОДОЛЖЕНИЕ БУДЕТ!
Комментарии