Христианство и смысл жизни человека.

Одним из самых серьезных и распространенных искажений христианского способа мысли является приписываемый христианству и восходящий к Платону резкий ДУАЛИЗМ души и тела (духа и материи) [1], в то время как в христианстве разнородные, сущностно не связанные между собой, элементы образуют состав сознания ТОЛЬКО БУДУЧИ ВМЕСТЕ, и ни один из них при этом не может быть полностью устранен (или синтезирован) в ущерб другому. Другим таким же явным злоупотреблением «именами» является неоправданно завышенное РЕЛИГИОЗНОЕ значение, приписываемое широко представленному в русской религиозной философии первой половины XX века обсуждению вопроса о смысле жизни.
Уже при самом поверхностном приближении становится ясно, что ПРОБЛЕМА СМЫСЛА ЖИЗНИ КАК ПОСЛЕДНЕГО СМЫСЛА, В КОТОРОМ СМЫСЛ И ЦЕННОСТЬ СОВПАДАЮТ ИЛИ ПОДМЕНЯЮТ ДРУГ ДРУГА, НЕ МОЖЕТ ВОЗНИКУНУТЬ В РАМКАХ ХРИСТИАНСКОГО ДУХОВНОГО ОПЫТА И МЫШЛЕНИЯ ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ, и, следовательно, смысложизненная проблематика сама по себе не выражает ни одной из существенных сторон христианства (и соответственно - ХРИСТИАНСКОЙ философии). Достаточно, к примеру, гипотетически поместить Иисуса или кого-либо из Его апостолов в ситуацию серьезной озабоченности проблемой рационального обоснования смысла существования, чтобы понять всю абсурдность и даже комичность подобной ситуации. Это действительно ИНОЙ тип миросозерцания и радикально ИНОЙ тип организации жизни. Лишенные смысла, с точки зрения христианина, вариации на тему «TO BE OR NOT TO BE» могут возникнуть лишь в рамках ОДНОМЕРНОГО МЫШЛЕНИЯ - одномерной логики БЫТИЯ (как целого, как единства всего). В этой связи не менее чуждой христианству представляется и старая жреческая интенция, заключенная в универсальной сакральной (априорно предвзятой) формуле «Познай самого себя» (приписываемой Сократу): с точки зрения одномерного мышления, «познать себя» значит ПОЗНАТЬ МИР (КАК «ВСЕ») ЧЕРЕЗ СЕБЯ, с точки зрения христианина, напротив, познавая себя, мы не можем познать ничего, кроме САМИХ СЕБЯ, ОТЛИЧНЫХ ОТ «МИРА».

Прежде всего зададимся вопросом, о смысле КАКОЙ ЖИЗНИ здесь идет речь? О жизни «посюсторонней» или жизни «по ту сторону мира»? Различаем ли мы их ПО СУЩЕСТВУ (по «бытию») или жизнь, осмыслением которой мы заняты, сама по себе уже заключает в себе некое единство со всеми возможными «потусторонностями», единство и мыслимое («в разуме») и предельное, онтологическое (единство мира, «всего»), т.е. так, как если бы была только ОДНА жизнь, в самой себе содержащая и свое «иное» - жизнь В мире (и ДЛЯ мира) и постольку (!) - не ИЗ мира и к миру несводимая? С.Л. Франк, к примеру, не только различает обе «жизни» (правда, только чисто гносеологически, рационально и логически), но и во что бы то ни стало хочет их единства (на этот раз уже по существу, т.е. по бытию). Он пишет: «То, к чему мы стремимся как к подлинному условию осмысленной жизни, должно, следовательно, так совмещать оба эти начала, что они в нем ПОГАШЕНЫ как ОТДЕЛЬНЫЕ начала, а дано лишь САМО ИХ ЕДИНСТВО (курсив автора. - Д.Г.)» [2]. Но что может быть этим единством, как не то «высшее благо», которое «не может быть ничем иным, кроме самой ЖИЗНИ… как ВЕЧНОГО ПОКОЯ БЛАЖЕНСТВА, как самосознающей и самопереживающей полноты удовлетворенности в себе (курсив автора. - Д.Г.)» [3]. Это ЧИСТО платоновское, вполне гедонистическое определение высшего блага совсем НЕ ЗНАЕТ ни чудесной глубины любви, ни сообщительности личной, духовной жизни и напоминает собой скорее какое-то НИКАКОЕ существование (здесь хотелось бы просто спросить, а стоило ли вообще поднимать весь этот шум вокруг «смысла жизни», окружать его тайной христианской истории и христианского сознания, чтобы в итоге, в который уже раз, реанимировать… Платона?). Позиция, надо сказать, в которой уже НЕТ ПЕРЕЖИВАНИЯ ЦЕННОСТИ, ОТЛИЧНОЙ ОТ МИРА. Нет личности, не выводимой из мира. Но есть «ценность», принадлежащая миру, составляющая как бы скрытую, внутреннюю перспективу самого мира, и через мир преднаходимую. Она потому именно и принадлежит миру, что возникает на основе ЕГО идеализации (и следовательно, ценностью не является). Позиция, которая, кстати сказать, в силу отсутствия таких идеализаций была невозможна в рамках более неприхотливого древнерусского христианского сознания. Как пишет Н.К. Гаврюшин, «Древняя Русь не знала ВОПРОСА о смысле жизни (курсив автора. - Д.Г.)» [4]. Вопрос этот несомненно имеет западноевропейские культурные корни в сочетании с самобытной языковой формой [5]. «Вопрос о смысле жизни» на самом деле ведь очень молод, ему лет 300-400, и его появление в России, как и на Западе, связано с развитием новоевропейского идеализма (с высоты современного пиетета, которым по инерции до сих пор окружен «смысл жизни», остается только удивляться, и как это прежде обходились без него!). Разумеется, со времен древней философии существовал вопрос о «предназначении человека», о его «идее», о «цели» его жизни наконец, но это не был в точном значении слова вопрос о «смысле жизни» как он обозначился в Новое время, - он был, так сказать, вопросом о смысле жизни ЧЕЛОВЕКА ВООБЩЕ (КАК «СОЦИАЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ», РОДОВОГО ИНДИВИДА), и потому, в частности, не был окружен современным почти РЕЛИГИОЗНЫМ фанатизмом приверженности. Вопрос о смысле жизни возникает только вместе С ПОЯВЛЕНИЕМ ЛИЧНОСТИ, которая, однако, на первых порах облекает свое новое, личное сознание в старую, родовую форму мышления вообще. Здесь стоит серьезно задуматься над такими, к примеру, вопросами: а не было ли само возникновение всей новоевропейской смысложизненной проблематики попыткой найти альтернативу религиозному миропониманию? и не утвердился ли вопрос о «смысле жизни» первоначально как раз в среде людей, стремившихся избавиться от религии вообще, и, как мнилось, христианства, в частности? И, напротив, не двигало ли ПОЗДНЕЙШИМ обращением к «смыслу жизни» религиозно настроенных мыслителей их тайное желание обратить оружие критиков религии против них самих? - Вопросы, обычно остающиеся за пределами бесчисленных томов, посвященных обсуждению столь нужного, практически ориентированного и «касаемого всех» «смысла».

Чтобы попытаться понять суть логико-рационального механизма, продуцирующего в обыденном сознании различные «смысложизненные» идеализации, обратимся к следующему признанию Н.А. Бердяева: «пусть я не знаю смысла жизни, но искание смысла уже дает смысл жизни, и я посвящу свою жизнь этому исканию смысла» [6], т.е. МЫСЛЬ О СМЫСЛЕ дает существование тому, о чем смысл! Этот троп, как бы скачок («заключение») от мысли к существованию (подобно тому, как это происходит, к примеру, в «онтологическом доказательстве» Ансельма Кентерберийского) и есть на самом деле главное условие постановки вопроса о «смысле жизни», т.е. последний может быть только ПРЕДМЕТОМ ВЕРЫ, и ничего более [7]. Как пишет С.Л. Франк, искание, усмотрение, нахождение смысла жизни есть «его действенное созидание, волевое усилие, которым оно «восхищается»» [8]. Приверженец «критической философии», а потому логически более корректный и определенный - А.И. Введенский, прямо указывает на то, что «вера в личное бессмертие есть условие и логической, и нравственной допустимости веры в смысл жизни» [9]. Конечно, не «вера в личное бессмертие», ибо это есть уже «регулятивная» предпосылка, обусловленная игрой нашего мышления, с необходимостью избирающего НАИБОЛЕЕ ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЫЙ объект для веры, а сама способность «верить» в распространеннейшем и обыденнейшем понимании этого слова. Но эта вера имеет самостоятельное универсальное значение и постольку… не нуждается в христианстве. Не случайно ведь Н.А. Бердяев, описывая свой смысложизненный поворот, говорит о том, что это не было обращением в христианство: «Это был поворот к духу и обращение к духовности» [10].

Как и всякая другая иллюзия (миф), «смысл жизни» обладает какой-то значимостью в обыденном сознании (как и в сознании философском), лишь постольку, поскольку и пока остается темным, неясным, НЕОПРЕДЕЛЕННЫМ и со стороны смысла и со стороны ценности, поскольку и пока остается ТОЛЬКО «ЗНАЧИТЕЛЬНЫМ» СЛОВОМ «Смысл жизни» (т.е. словом-бытием), как бы неким знаком, символом, магическим обозначением для определенного психологического состояния (состояния сакрализации жизни). Но стоит нам отбросить священный трепет пред «великом смыслом» и попытаться прояснить, что же в нем является смыслом, а что ценностью, как от него ничего не останется - просто потому, что в нем НА САМОМ ДЕЛЕ нет ни ценности, ни смысла, он есть именно их тождество, т.е. нечто синкретическое, смешанное, какой-то «абсолют». Когда иллюзия глубины рассеется, останется очень трезвая (лишенная оценки) мысль, как у А.И. Герцена, с которой можно не соглашаться, спорить, даже сердиться на нее, но которая от этого не перестает быть: «- Вы хотите меня уверить, доктор, что людям предназначено быть мошенниками. - Поверьте, что людям ничего не предназначено. - Да зачем же они живут? - Так себе, родились и живут. Зачем все живет? …Мы часто за цель принимаем последовательные фазы одного и того же развития, к которому мы приучились; мы думаем, что цель ребенка совершеннолетие, потому что он делается совершеннолетним, а цель ребенка скорее играть, наслаждаться, быть ребенком. Если смотреть на предел, то цель всего живого - смерть» [11]. Необходимо отметить, что этот очень прозрачный и логически определенный СМЫСЛ жизни возможен только при условии сознания ЦЕННОСТИ жизни. И наоборот, поскольку ценишь жизнь и дорожишь ею, постольку возможен ясный смысл ее. Таким образом, речь не только не идет об отказе от осмысления жизни (как это не вполне последовательно делает, к примеру, П.А. Кропоткин, просто относя «смысл существования» в область неразрешимых «метафизических понятий» [12]), но, напротив, настоящий смысл (не «смысл жизни» с восклицательным знаком, а просто смысл), т.е. строгое сознание жизни, ее разумное понимание, и оказывается возможным лишь постольку, поскольку наряду с ним и в отличие от него реализуется еще и неопосредованное мыслью, непосредственное переживание жизни как ее ценности.

Впрочем, нелогическая природа «смысла» всегда подчеркивается и самими его адептами. «Смысл жизни», занимающий столь высокое положение в иерархии обыденной мысли, важен ведь не сам по себе, не как «смысл» (слово, понятие, логическое определение, логическое или иное содержание), а как МЫСЛЕННОЕ УКАЗАНИЕ («фигура мысли») на то, что мыслью уже не является, выходит за рамки языковых реалий. Ведь что такое «смысл жизни»? Это КОНЕЦ мысли, последнее слово, за которым должен наступить обрыв невербализуемого восклицания и прекращение всякой мыслительной активности. «Смысл жизни» как «высший смысл» означает ведь наступление состояния ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ УДОВЛЕТВОРЕННОСТИ - состояния, за которым не должно следовать никаких сомнений, ДВИЖЕНИЙ МЫСЛИ. Когда, к примеру, В.В. Розанов пишет о том, что «смысл - не в Вечном; смысл - в Мгновениях» [13], то он ведь имеет в виду не темпоральную характеристику протекания физических процессов, измеряемую атомным хронометром, а, в согласии с обыденно-понятийным языком - некое внутреннее ПЕРЕЖИВАНИЕ (одно сравнительно с другим), в котором только мысль в соответствии с собственными законами достигает своего последнего выражения.

И если быть совсем уж теоретически и метафизически точным - ТОЖДЕСТВА с тем, что она собой выражает. Но так как КОНЕЦ МЫСЛИ МЫСЛИТЬ НЕЛЬЗЯ (нельзя мыслить «что» конца, но можно мыслить УКАЗАНИЕ на его существование - нельзя мысленно остановить мысль, но можно ПЕРЕЖИВАТЬ, как бы предчувствовать ее прекращение: «мысль приходит, когда «она» хочет, а не когда «я» хочу» [14]), то отсюда мы заключаем, что «смысл жизни» есть обычное нарушение мыслительного процесса (как бы «короткое замыкание», аберрация мыслительного зрения), вызванное, однако, не самой мыслью, хотя и по ее правилам (иначе не было бы ее нарушения), а тем, что мыслью не является (иначе не было бы САМОГО нарушения). Это последнее, поскольку оно обладает в обыденном сознании высокой практической значимостью (в отличие от других возможных причин возникающих неправильностей мышления), очевидно, и есть «ценность». В свою очередь, высокая практическая значимость «смысла» обусловлена тем, что благодаря ему, благодаря самой возможности возникновения такой ошибки в мышлении, происходит «снятие», обычное мыслительное отстранение от «выхода из мира» - как бы выпадения в полную немоту, в «ничто», в «небытие», в «смерть» (помня о проделках мышления, будем использовать эти понятия крайне осторожно - «символически»), одним словом - в ситуацию, противоположную обыденному стоянию в мире (на Востоке ведь издревле существуют изощренные техники прекращения жизни ПОСРЕДСТВОМ прекращения интеллектуальной деятельности). Хотя, как справедливо замечает А.И. Введенский, здесь мы упираемся в факт «непредставимости или невообразимости своей собственной полной смерти» [15], тем не менее самая-то эта непредставимость, довольствующаяся обычной формой интеллектуального указания (а не «что») на наличность смерти, как раз и продуцирует собой всю «смысложизненную» проблематику. Ясно, что такое «отстранение» как «смысл жизни» представляет собой иллюзорное снятие проблемы, бегство от реальности, необходимое, однако в той мере, в какой оно обусловлено необходимостью бытия в мире. Впрочем, не нужно проводить глубокого анализа, чтобы понять, что ФУНКЦИОНАЛЬНО «ВЫСШИЙ СМЫСЛ» В ОСНОВЕ СВОЕЙ ВСЕГДА И НАЦЕЛЕН НА ПРИМИРЕНИЕ, «ГАРМОНИЗАЦИЮ» ОТНОШЕНИЙ ЧЕЛОВЕКА С МИРОМ. И прекрасно! Вот только какое все это имеет отношение к христианству?.. Вопрос, как кажется, звучит риторически. Беда в том, что «проклятые вопросы» возникают тогда и только тогда, когда человек призывается к иному пониманию, но вместо этого лишь выпадает из реальности.

Сколько бы мы не твердили: смысл жизни, смысл жизни…, важен-то всегда не смысл, а НАШЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕМУ. Вот почему самая постановка вопроса о «высшем смысле» возникает вовсе не из жажды открытия неизвестного, как бы приоткрытая некоторой новой истины относительно самого себя - это не познавательное отношение. Напротив, ответ здесь заранее, априори известен - «высшее благо», к которому с необходимостью, В СИЛУ СВОЕЙ ПРИРОДЫ, склоняется наш обыденный разум. Поэтому и постановка «вопроса о смысле» должна рассматриваться не в качестве ценностно безразличного познавательного акта, а в значении элемента «цельной» ДУХОВНОЙ ПРАКТИКИ, предполагающей своей единственной целью бесконечный (!) процесс «нравственного усовершенствования» человека. Предполагается, что посредством «мучительных поисков смысла существования» человек предает себя на поруки добродетели (как бы некий секулярный инвариант «религиозного» - вообще очень типического - алгоритма «покаяния - искупления»)… Но не таков ли, между прочим, дискурс античной мысли? не таково ли вообще ДУХОВНОЕ наследство греков в европейской философии?.. Прибавьте к этому естественную склонность к «учительству», «старчеству» всякого рода, вот в результате и получится «смысл жизни» - таинственное слово-паразит, в числе многих других слов-призраков увековечивающее естественные притязания одних на ВЛАСТЬ над другими, идеально охраняющее природное господство рода над индивидом. «СМЫСЛ ЖИЗНИ» ВОЗМОЖЕН ВЕДЬ ТАМ И ТОЛЬКО ТАМ, ГДЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНА ПСИХОЛОГИЯ, ДЕФОРМИРОВАННАЯ СОЦИАЛЬНЫМИ ОТНОШЕНИЯМИ ГОСПОДСТВА-ПОДЧИНЕНИЯ, где ясность мышления противопоказана, и, напротив, всячески культивируются инстинкты, побуждающие нас к «священному трепету» и «страху Господню». Благо, против всех чар идеализма есть не менее сильное средство - это ЛЮБОВЬ К СВОБОДЕ (как именно ценности, отличной от смысла).

Не секрет, что обращение к «смыслу жизни» в русской философии во многом обусловлено идейной зависимостью от русской классической литературы XIX века (со всеми ее общественно-политическими и критическими ответвлениями), которая У НАС (если вынести за скобки масонские корни русской мысли), по сути, и явилась если не действительной зачинательницей всего этого столь необъятного по своим скрытым глубинам «искания смысла», то во всяком случае его образцовой ученицей и проводницей. А в философии это был уже только последний отблеск, как бы последняя великая зарница золотого века русского идеализма. Тупиковость современной духовной ситуации как раз и сказывается в попытках реанимировать В НОВЫХ УСЛОВИЯХ «высокие образцы» художественной мысли прошлого эпигонами советской и постсоветской эпох. Ужас не в том, что ОНИ считают ВЫСШИМ ДУХОВНЫМ творчеством сублимированное снятие обычных человеческих страхов пребывающего вне христианства сознания, а в том, что они продолжают «влиять» - через социальные стереотипы и систему школьного образования - не только на нынешние, но и будущие поколения, заведомо обрекая их на болезненную раздвоенность между «гнусной действительностью» и «идеалом», между нигилистическим отрицанием человека и благостным мифом о нем, одним словом, на полное неприятие и даже отрицание современности - как в историческом, так и в мистическом смысле… Отсюда, в частности, и постоянные, штампованные нападки на «массовую культуру» и «безжизненную пустыню современной философии», в «которой под вывесками «постпозитивизма», «постмодернизма», «деконструктивизма» и т.п. вновь воцарился плоский рационализм, полностью лишенный ощущения иррациональной глубины бытия» [16] …

Что и говорить, апеллировать при каждом удобном случае к «иррациональной глубине бытия» значит делать «то, что обыкновенно делают философы: принял НАРОДНЫЙ ПРЕДРАССУДОК и еще усилил его (курсив автора. - Д.Г.)» [17]! «Усилить предрассудок» в данном случае означает принять «всечеловеческий», универсальный алгоритм обыденного сознания, да еще и объявить его «национальной особенностью», как бы прирожденной чертой русской культуры (а заодно и русской философии) [18]. Лучше Ф. Ницше, пожалуй, никто бы и не смог сформулировать эту подмену: «Под незримым ярмом постоянно вновь пробегают они по одному и тому же круговому пути, и, как бы независимо ни чувствовали они себя друг от друга со своей критической или систематической волей, нечто в них самих ведет их, нечто гонит их в определенном порядке друг за другом - прирожденная систематичность и родство понятий. Их мышление в самом деле является в гораздо меньшей степени открыванием нового, нежели опознаванием, припоминанием старого, - возвращением под родной кров, в далекую стародавнюю общую вотчину души, в которой некогда выросли эти понятия, - в этом отношении философствование есть род атавизма высшего порядка» [19]. При этом неясность, темнота «смысла» здесь является столь же необходимой, сколь и неизбежной - в противном случае это как раз и значило бы РАЗЛИЧЕНИЕ ценности и смысла.
Напротив, ТРЕБОВАНИЕ ЯСНОСТИ, ПРОСТОТЫ И НЕПРОТИВОРЕЧИВОСТИ в отношении «смысла жизни», как и любого иного смысла, есть непременное условие проявления ценности. Как, например, в отношении нравственного сознания: условиями этического являются ведь ясность и прямота, как бы особая «чистота» мышления. Когда же появляются какие-нибудь диалектические завитушки, какая-нибудь «игра с самим собой», болото бесконечного «и да, и нет», тогда всенепременно начинает торжествовать и какая-нибудь «темная совесть», какой-нибудь «первородный грех» (априорное зло) и т.п., так что «кающиеся грешники» своим мнимым «искуплением» столь же мнимых «грехов» могут отравить и замутить существование любого общества (и любой личности), вызвав к действительности множество самых настоящих бесов. Поэтому борьба с «абсолютом», со всякого рода «диалектикой», диалектическим мышлением, очевидно, есть не только дело нравственного и религиозного сознания, но, к примеру, есть также дело цивилизации и культуры в России. Борьба со «смыслом, который есть ценность» - это борьба С ОДНОМЕРНЫМ МЫШЛЕНИЕМ. Водораздел между двумя типами мышления проходит очень глубоко. Если «современность» может быть охарактеризована переходом «общественной системы» в качественно новое состояние, в котором старые типы мышления оказываются в вопиющем противоречии с действительностью, то есть также серьезные основания полагать, что и различные катаклизмы, так или иначе связанные с «современностью», в значительной мере как раз и обусловлены образовавшимся колоссальным разрывом между устоявшимся идеологическим, нравственным, религиозным и т.п. образом действительности («картиной мира»), с одной стороны, и стремительно меняющимися условиями жизни, с другой.

[1] См., к примеру: И.И. Евлампиев. История русской метафизики в XIX-XX веках. Русская философия в поисках абсолюта. СПб., 2000. Часть II. С. 407; Финогентов В.Н. «…И ропщет мыслящий тростник» (О бессмысленности и смысле жизни человека. О временном и вечном в бытии человека. О свободе и несвободе человека). Уфа, 2000. С. 4-5; и т.д.
[2] С.Л. Франк. Смысл жизни // Смысл жизни: Антология. М., 1994. С. 516.
[3] Ibid. С. 517.
[4] Гаврюшин Н.К. Русская философская симфония // Смысл жизни: Антология. М., 1994. С. 9.
[5] Ibid. С. 7.
[6] Бердяев Н.А. Самопознание. М., 1990. С. 77.
[7] Предметом не специфически религиозной, а универсальной ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ веры.
[8] С.Л. Франк. Указ. соч. С. 561.
[9] Введенский А.И. Условия допустимости веры в смысл жизни // Смысл жизни: Антология. М., 1994. С. 105.
[10] Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 78.
[11] Герцен А.И. С того берега // Герцен А.И. Сочинения в 2-х т. М., 1986. Т. 2. С. 74-75.
[12] Кропоткин П.А. Современная наука и анархия // Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С. 281.
[13] Розанов В.В. Опавшие листья. Короб второй // Розанов В.В. Том. 2. Уединенное. М., 1990. С. 628.
[14] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего // Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 253.
[15] Введенский А.И. Указ. соч. С. 108.
[16] Евлампиев И.И. Указ. соч. С. 411.
[17] Ницше Ф. Указ. соч. С. 254.
[18] Эта постоянная подмена очень характерна для всякого рода «культурного сознания», которое всегда ведь создает себе такое представление о «национальном», на которое способно в данный момент.
[19] Ibid. С. 255-256.