Виллиса (окончание)

 

На сцене учебного театра шла репетиция. Не занятые в отрывке ребята сидели в зале, разговаривали шепотом. Астахов и Хаким играли в очко на пальцах. Выкинули, молча посчитали, и Хаким, обреченно кряхтя, пригнулся за спинкой кресла. Астахов, мило улыбаясь вокруг, опустил вниз руки, послышались звонкие щелбаны, Хаким вынырнул, потирая лоб, и начался новый кон.

Демин, положив голову на руки, исподлобья следил за Юлькой. После неожиданного объяснения он не подходил к ней, работал спокойно, а в компании хохмил и веселился больше прежнего, ни разу даже взглядом не напомнив о ночном разговоре, и Юлька была благодарна ему за это.

Репетировали финал — Жизель с виллисами. Балетмейстер, приподнимаясь на цыпочки, высоко вскинув брови, дирижировал танцем.

«…Как глупо, Зайчонок, как несправедливо все в этой жизни! Уехала Света… В восемнадцать лет — снова в десятый класс. Она могла стать первой балериной Союза, а кем она будет там — второгодницей… Самое страшное, что она даже не плакала — все равно. Можно выходить замуж, рожать детей, работать где-то — все равно. Жить дальше или нет — все равно…».

— Азарова! Это танец любви, а не похоронная процессия! Ты же актриса, черт тебя возьми! Лучше наври, но улыбнись…

Юлька кивнула, прикидывая, сколько осталось до конца репетиции — полчаса? Минут сорок? Господи, продержаться бы…

— Еще раз финал, — балетмейстер, просветленно улыбнувшись, вскинул руки и уронил. — Ты кто такая?

— Я? — Ильинская испуганно выглянула из третьего ряда виллис.

— Да! Ты!

— Ильинская…

— Еще раз услышу твой звонкий голос — полетишь со сцены, кувыркаясь! Варьете по тебе плачет!.. Финал. И-и…

«…Игорь сказал недавно — я слово в слово записала в дневнике: „Вас обманули. Вас заперли в четырех зеркальных стенах, и вы думаете, что балет — это весь мир, что человечество делится на тех, кто на сцене, и тех, кто в зале…“»

«После отъезда Светы я осталась одна на месте стажера в Большом. Месяц назад умерла бы от счастья, а теперь… Еще год неопределенности, еще год что-то кому-то доказывать. Сил нет. Работаю по инерции, сама не понимаю, что делаю и зачем…».

— Стоп! — балетмейстер устало вздохнул. — Это не балет! Это черт знает что! Это… это художественная гимнастика! — придумал он, наконец, самое страшное ругательство, отвернулся и ушел к краю сцены.

— Так. Подошли все сюда… Кто помнит слова Анны Павловой? Балет — это…

— …не техника, это душа.

— Так где у вас душа? Мускулы только! Одна мысль — докрутить бы фуэте да не сорвать прыжок… Давайте подумаем. Это древняя легенда. Вы — виллисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. До своего счастья. Вас хоронили в белом платье и фате… Ночью виллисы встают из могил, подстерегают одиноких путников и убивают их. Как вы думаете — каким образом?

Ильинская неожиданно хихикнула.

— Догадливая, — насмешливо сказал балетмейстер. — Я тоже так думаю… Убивают всех. Всех мужчин. Без пощады. Это не месть — кому мстить, за что? Они хотят получить хоть жалкую долю того, чего не имели в другой, настоящей жизни… И вот ты, — обернулся он к Юльке, — встречаешь человека, который обманул тебя, пришел и разрушил твой маленький тихий рай, лишил тебя всего — счастья, покоя, разума, жизни. И ты спасаешь его! Спасаешь — подумай! — ради какой-то другой женщины, которую он встретит и полюбит, и будет жить с ней долго и счастливо там, в мире живых людей, там, где солнце. А ты навсегда останешься здесь, в темноте, среди могильных крестов… Посмотрите вокруг — только и слышно: я! мое! мне! если не мой, то пусть ничей!.. Много ли женщин, способных на такую жертву ради любви?.. Понимаешь? — негромко спросил он у Юльки.

— Да…

— Расскажи это им, — балетмейстер указал в пустой зал. Пятясь, отошел на авансцену. — Встали. Еще раз. Последний раз — финал… — и взмахнул руками.

 

В воскресенье Игорь вытащил Юльку на концерт в подмосковный городок.

Около клуба с обшарпанными колоннами, с гипсовыми тракторами и колосьями на фризе собралось человек двести. У дверей дежурила милиция. Местные жители, идущие мимо клуба по своим делам, неприязненно поглядывали на незваных гостей. Юлька крепко держала Игоря за руку, боясь потеряться в пестрой, громкой, вольной толпе. В Москве она с опаской ходила по Арбату, эти пестрые компании казались ей заряженными слепой разрушительной силой, готовой выплеснуться в любой момент. Игорь чувствовал себя здесь, как рыба в воде, здоровался с кем-то, знакомил Юльку.

Выступала группа «Вежливый отказ». На чуть освещенную сцену выбежали музыканты и взяли первый аккорд. Тотчас по всему залу загорелись бенгальские свечи в поднятых руках, кто-то жег спички, кто-то стоял, раскачиваясь, вскинув пальцы буквой У. Аккорд тянулся до бесконечности, свечи успели почти догореть, потом ярко вспыхнул свет на сцене, музыканты разом ударили по струнам, клавишам, барабанам, и зал взревел, засвистел, затопал.

Слова трудно было разобрать, не столько за ревом инструментов, сколько из-за крика в зале. На второй или третьей песне рабочие вынесли на сцену сверток из почтовой бумаги, запечатанный сургучом. Из свертка торчали штиблеты. Сверток долго лежал без дела, потом вдруг стал корчиться, кататься по полу. Печати лопнули, и из свертка выбрался здоровенный, лысый, как колено, детина. Детина деловито отряхнулся, достал из кармана сложенную тюбетейку и надел на лысину. Он бесцельно болтался по сцене, мешал музыкантам — те, не отрываясь от инструментов, досадливо отталкивали его плечом, — затем обнаружил в углу скрипку и стал искать смычок. Смычка он не нашел и выудил откуда-то большой кусок сырого мяса. В такт музыке он принялся лупить мясом по скрипке, пока, к неописуемому удовольствию зала, не расколошматил ее вдребезги…

Игорь, улыбаясь, поглядывал на Юльку. Она уже поняла, что это новый опыт, и мужественно-равнодушно смотрела на сцену. У нее жутко болела голова.

На обратном пути в электричке они поссорились.

— Тебе это нравится, да? Нравится?

— Да причем здесь «нравится — не нравится»! — потрясал руками Игорь. — Я объективный человек! Да пойми, что такое искусство тоже существует, хочешь ты того или нет!

— А мне наплевать! Мне не нужно это знать, понимаешь, не нужно!

С вокзала Юлька хотела тут же ехать в интернат, Игорь с трудом затащил ее в кафе. Здесь тоже гремела музыка, полыхали разноцветные мигалки, под потолком вращался зеркальный шар, разбрасывая по залу зайчики, на светящемся подиуме танцевала ритм-группа — трое девчонок в сверкающих комбинезонах. Самовлюбленный диск-жокей кокетничал с залом.

Игорь и Юлька сидели на высоких стульчиках у стойки бара. Игорь потягивал через соломинку коктейль, перед Юлькой стоял такой же нетронутый.

— Как они? — Игорь кивнул на девиц на подиуме. — С точки зрения профессионала?

— Никак. Спины нет. Все мышцы зажаты.

— Ты бы, конечно, лучше станцевала.

— Меня бы под пулеметом не заставили.

— Ну, естественно! Профанация великого искусства!

Они замолчали, глядя в разные стороны.

— Может, все-таки потанцуем?

— Я устала.

— Медленный же танец.

— Я не знаю, зачем ты меня таскаешь по всем этим компаниям. Ты меня хочешь видеть или… заодно и меня?

— Я хочу, чтобы ты глаза разинула! — завелся Игорь. — Посмотри кругом! Люди проснулись! Жизнь на ушах стоит! Панки, наци, фаши, рокеры, люберы, эллины, «Память», «Перестройка», «зеленые» — мозги набекрень съезжают! Сахаров — национальный герой! Святой отец по ящику развлекуху ведет! По первой программе такое вещают, что дух захватывает! Сажусь в мотор — таксист-барыга музыку вырубает, чтоб Горбачева послушать! Мир переворачивается! Бомба над головой висит! А вы — ножку влево, ножку вправо, па-де-де и гранд-батман!

— А мне не интересно все это!

— Ты боишься просто. У вас там все понятно: любовь — вот так, — Игорь картинно прижал руку к сердцу, — ненависть — вот так, — нахмурился и грозно выставил ладони. — Искусство для олигофренов! А все сложнее…

— Не понимаешь балет — так молчи!

— Да я ненавижу твой балет! Я тебя хочу видеть, а не твой полумертвый труп!

— Полумертвого трупа не бывает!

— Бывает! В зеркало посмотри!

Они опять надолго замолчали.

— Что случилось? — спросил Игорь.

— Ничего.

— Я же вижу.

— Свету отчислили, — помолчав, тихо сказала Юлька. — Уехала уже…

— За что?

— Сустав. Жить можно, танцевать — нельзя.

— Ну, а в чем трагедия?

— Ты что, не понимаешь?

— Нет, я понял. Я только не понимаю, в чем трагедия? Ей восемнадцать? Вся жизнь впереди. Закончит институт…

— Да я не знаю, что бы я сделала, если бы меня отчислили! Жить бы не стала!

— А я знаю, что бы я сделал, если бы тебя отчислили. Свечку на радостях поставил бы…

— Знаешь, что! — Юлька спрыгнула со стульчика.

— А-а, звезда советского балета! — к ним проталкивался Валерка. — А где моя Лена?

— Лена в интернате, — сжав зубы, сказала Юлька.

— В следующий раз приходи с Леной… Что так скучно?! — заорал он, оглядываясь. — Как на собрании, честное слово… Слушай, — обернулся он к Юльке, — правда, Игоряха говорил, что вы по пять часов танцуете?

— Бывает и больше.

— Это лажа все. Порхать и я смогу. А рок выдержишь — час без перерыва? Нон-стоп! Стой здесь, — Валерка стал проталкиваться к подиуму.

— Чего он хочет? — подозрительно спросила Юлька.

Игорь пожал плечами.

Валерка уже договорился о чем-то с диск-жокеем и звукооператорами.

— Внимание, друзья! А теперь — страничка в стиле ретро. Наш добрый старый рок-н-ролл! — объявил диск-жокей. — Но — это не просто танец, это конкурс. Гость нашей дискотеки — балерина. Вот она… да-да, в голубом свитере… прошу любить и жаловать, ее зовут Юля. Улыбнитесь, Юля…

Юлька стояла, ни жива, ни мертва посреди огромной любопытной толпы.

— Юля вызывает на соревнование любую желающую. Час рок-н-ролла! Нон-стоп! Условия просты: танцуем в полную силу, партнеры меняются через каждые десять минут! Победителя ждет приз — вот этот плакат, — диск-жокей продемонстрировал плакат какой-то рок-группы. — Итак, начинаем! Профессионал против любителей!

Растерянная, с пунцовыми щеками Юлька готова была провалиться сквозь землю. Валерка за руку втащил ее в круг. Толпа, радостно ждущая развлечения, загудела.

— Как же так, Юля? — укоризненно кричал диск-жокей. — Завлекла и бросила? Ну, смелее, смелее! Ну-ка, все дружно: Ю-ля! Ю-ля! Шай-бу! Шай-бу!

Юлька беспомощно оглянулась на Игоря. Тот мстительно усмехнулся. Юлька отвернулась, вырвала руку у Валерки и сама вышла в круг. Рядом встали еще три девицы.

— Итак, засекаем время… Пять… четыре… три… два… один… Начали!

— Пари! — заорал Валерка. — Ставлю часы против червонца! Ну? «Кассио» с калькулятором!

— Принимаю, — крикнул кто-то.

— Три коктейля — против!

— Давай!

Кругом возбужденно галдели, спорили, лезли на подоконники, на банкетки, чтобы лучше видеть. С подиума снисходительно смотрели девицы в комбинезонах.

Первый партнер Юльки был опытный танцор, он уверенно крутил ее в ту и в другую сторону, в четыре оборота с перехватом руки. Юлька танцевала с каменным лицом, фиксируя взгляд в одной точке. На втором курсе в училище в порядке эксперимента преподавали современный танец, классический рок она знала.

Две соперницы сошли на втором партнере, последняя продержалась еще несколько минут, потом, пущенная неумелой, но сильной рукой, не устояла на ногах и врезалась в толпу.

Лица партнеров мелькали у Юльки перед глазами, все остальное слилось в одну пеструю полосу. В дискотеке было душно, она сразу взмокла от пота, туфли скользили по полу.

— Тридцать минут! — азартно крикнул диск-жокей.

— Давай, давай, крути! — кричали те, кто ставил против.

— Нормально танцуйте! Так кого хочешь загонишь! — орали те, кто ставил на Юльку.

— Сорок минут!..

— Пятьдесят!..

Игорь увидел, как Юльку повело в сторону, она неловко качнулась, партнер едва успел подхватить ее.

— Сходит!

— Держись! Десять минут!

Кругом стоял крик и визг. Игорь стал пробиваться вперед.

— Хватит! — крикнул он. — Кончайте!

Его удержали, оттолкнули за спины.

— Пять минут!

— Три!

— Две!

— Победа!

Выигравшие орали и хлопали в ладоши, круг исчез, заполненный ликующей толпой, Игорь пробивался сквозь нее, ища Юльку.

— Приз королеве вечера! — надрываясь, кричал диск-жокей. — Юля, где вы?! Все дружно ищем королеву вечера!..

Юлька, покачиваясь, брела по коридору. Гул дискотеки остался позади. Она села на банкетку, сняла туфли. Пальцы были стерты, колготки пропитались сукровицей. Она сжала горящие ступни ладонями, морщась от боли. Подбежал взъерошенный, запыхавшийся Игорь.

— Юлька!.. — он увидел ее сожженные ноги, охнул и сел, привалившись спиной к стене. — Дурак! Дурак, дурак! — он несколько раз крепко ударил себя кулаком по лбу.

 

Опираясь на перила, Юлька поднималась по лестнице. Дверь в мальчишеское крыло была уже заперта, свет в коридорах выключен.

Юлька молча расписалась в журнале увольнений. Галина Николаевна выразительно посмотрела на часы.

— Что происходит, Юля?

Юлька хмуро глядела в сторону.

— То есть, я понимаю, что происходит. Я хочу спросить, о чем ты думаешь? Гастроли через неделю, два месяца до экзаменов — до лета не могла дотерпеть?

Юлька усмехнулась:

— А что, можно выбирать — когда?

— Не можно, а нужно! И всю жизнь тебе придется думать — что можно, чего нельзя и в какое время. — Галина Николаевна придвинула к себе раскрытую книгу, сухо сказала:

— Последнее предупреждение. Еще раз опоздаешь — не обижайся…

Девочки уже спали. С кровати Середы было снято белье, матрас прикрыли одеялом, но вид у комнаты все равно был сиротливый. Только зеленый заяц по-прежнему сидел на тумбочке. Юлька включила свою лампу, пригнула вниз, стала раздеваться. Замерла, взглянула на Титову. Та лежала, уткнувшись лицом в подушку, свернувшись тугим калачиком. Юлька погасила свет, забралась под одеяло. Через минуту ей почудился странный звук. Юлька села, прислушалась. Тихо позвала:

— Нина…

Титова не ответила. Юлька включила и приподняла лампу, подошла к подруге.

— Нина…

Та застонала сквозь зубы, мучительно, судорожно выгибаясь всем телом. Юлька с трудом повернула ее к себе — и отшатнулась. Лицо Титовой блестело от пота, тусклые глаза закатывались под веки, подушка и простыня были в мокрых желтых пятнах.

— Не надо… — простонала она. — Не зови… пожалуйста…

— Галина Николаевна! — Юлька в ужасе бросилась к двери.

— Не надо!..

Воспитательница уже бежала по коридору.

— Там… — Юлька указывала рукой. — Там…

Ия стояла в ночной рубашке, издалека испуганно заглядывая в лицо подруге. Галина Николаевна включила верхний свет.

— Нина, что с тобой? — она склонилась над постелью. — Врача! Скорее!

Ийка метнулась в дверь.

— Нина… Что случилось? Нина, ты меня слышишь?.. Скажи, ты меня слышишь? — Галина Николаевна встряхивала ее за плечи.

В комнату заглядывали встревоженные девочки. Растолкав их, вбежал врач, присел на кровать. Оттянув веки, заглянул Нине в глаза.

— Ты пила что-нибудь? Посмотри на меня… Ты пила что-нибудь, да?

— Я не нарочно… Честное слово…

— Что ты пила?!

— Честное слово… — она опять судорожно выгнулась, ее рвало желчью.

Врач выдвинул ящик тумбочки, вперемешку с заколками, письмами на пол посыпались блестящие упаковки с голубыми капсулами.

— Сколько ты выпила? — он поднес лекарство к глазам Нины.

— Только Наталье Сергеевне не говорите… пожалуйста…

— «Скорую»! — крикнул врач. — А вы куда смотрите, лебеди! — обернулся он к Юльке. — Только в зеркало пялитесь, вокруг ни черта не видите!..

 

Доктор из «скорой помощи» выгнал девчонок в коридор. В полуоткрытую дверь было видно, как он колдует с длинным резиновым зондом. Потом в интернат поднялся небритый, хмурый шофер с носилками, и Нину, укутанную по горло одеялом, пронесли к лестнице. Вдоль всего коридора стояли девчонки. Сквозь запертую стеклянную дверь смотрели со своего крыла ребята.

— Спать! — крикнула Галина Николаевна. — Всем спать!

В комнате тошнотворно пахло желчью. Ия тихо всхлипывала на своей кровати.

— Юль… — позвала она. — Юль, можно я к тебе? Я боюсь…

Она перебралась к Юльке, прижалась мокрой щекой к ее плечу.

— С тобой не страшно… Ты сильная…

Юлька молча смотрела широко открытыми глазами в темноту.

 

— И-и, легко!.. За рукой… Азарова, не умирай!..

Наталья Сергеевна, как всегда, подтянутая, гладко — волосок к волоску — причесанная, в гарнитуре тяжелого старинного серебра, раздраженно ходила по залу.

— Сергиенко, я тебя в первый класс отправлю, арабеск учить!..

Юлька работала вяло, через силу — не танцевала, повторяла заученные до автоматизма движения, глядя перед собой пустыми глазами.

— Сергиенко!.. Я кому говорю! — Наталья Сергеевна вдруг бросилась к Ольге. — Оторвать?! — заорала она. — Оторвать руку?! Мешает?!

Ольга растерянно улыбалась дрожащими губами, не понимая, что надо делать.

— Кор-рова! — Наталья рванула ее за плечо, как куклу, и, не сдержавшись, пнула острой туфлей по ноге. Удар пришелся в надкостницу, Ольга охнула и начала сгибаться. Тут же выпрямилась, пересиливая боль, и встала в прежнюю позу, заученно улыбаясь. В длинных ресницах копились слезы.

— Не смей, — тихо, угрожающе сказала Наталья Сергеевна.

Девчонки замерли у станка, открыв руку, боясь шелохнуться.

— Не смей, я сказала…

Ольга изо всех сил распахивала глаза, поднимала лицо, чтобы слезы не выкатились на щеки.

— Продолжаем…

«…Я сама не знаю, Зайчонок, что со мной. Перестала понимать главное — зачем все это?.. Вчера увезли в больницу Нину Титову. Оказывается, она уже три месяца пила самые сильные лекарства — все больше и больше, чтобы похудеть перед экзаменами. Теперь будет долго лежать — может, год, может, дольше. Врач сказал, что у нее отказали почки».

— Стоп! Азарова, что происходит? На тебе что, воду возили?.. Я к тебе обращаюсь!

— Нет!

— Что — нет?!

— На мне воду не возили!

Наталья Сергеевна обернулась, вскинув брови, и резко шагнула к ней. Девчонки снова замерли. Юлька напряглась, но глаза не отвела, смотрела на нее в упор исподлобья. Наталья некоторое время мерила Юльку взглядом, потом молча отвернулась.

— Юль, — чуть слышно прошептала сзади Нефедова, — не зли ее, ты же видишь…

Педагогиня отошла к зеркалу.

— Ладно, встали на прыжки!

«…Игорь назвал нашу учебу добровольной каторгой. Я обиделась, а теперь сама чувствую себя каторжанкой. Сил больше нет. Пытаюсь сжать зубы — не получается, потому что не понимаю — ради чего?..»

— Сто-оп! — Наталья Сергеевна досадливо всплеснула руками. — Азарова, что такое, в конце концов? Примой себя почувствовала — вполноги работаешь? Ты понимаешь, что ты чужое место заняла?

— Я не виновата! — крикнула Юлька. — Я не просила!

— Иди сюда, — велела Наталья Сергеевна.

Юлька подошла, остановилась напротив. Наталья Сергеевна холодно смотрела на нее сверху вниз, уперев руки в пояс.

— Все к станку, Азарова продолжает, — сказала она.

Девчонки отошли к стенам, оперлись на станок. Юлька осталась одна посреди зала.

— Начали! — зло, отрывисто скомандовала Наталья Сергеевна. — Стоп! Не то. Еще раз… — она подождала, пока Юлька вернется к ней. — Начали… Стоп! Еще раз…

Юлька снова и снова возвращалась. С трудом переступая на чугунных ногах. В ушах стоял густой звон. Ее мутило, то ли от усталости, то ли от запаха дорогой косметики Натальи Сергеевны.

Носки туфель пропитались кровью, на влажном полу за Юлькой оставались бледные розовые следы.

— Не то. Еще раз… Начали!..

Юлька снова встала перед педагогом, сдувая пот с верхней губы, с ненавистью глядя сквозь багровые вспышки в глазах в холеное, холодное лицо Натальи Сергеевны.

Та молча смотрела на Юльку. Под облепившим тело мокрым купальником видно было, как бешено колотится Юлькино сердце.

— Когда будешь работать, как она, когда станцуешь, как она, тогда скажешь, что не виновата, — жестко сказала Наталья Сергеевна и, громко стуча каблуками, вышла из зала.

В комнате Юлька наклонилась развязать туфли — с подбородка сорвались тяжелые капли пота. Села на кровать, откинулась к стене… В том году у девчонки из выпускного, на которую наорал педагог, «поехала крыша». После урока, как обычно, закинула сумку на плечо и пошла домой, только в раздевалку забыла зайти. Так и пилила по улице на автопилоте, в ноябре месяце — в купальнике и колготках. Уже в метро взяли, когда шарила по купальнику, ища карман с мелочью…

— В душ пойдешь? — спросила Ийка. — Опоздаем же.

Юлька представила дорогу до душевой — в конец коридора и направо, и три ступеньки вверх, потом обратно. Она, не вставая, сняла школьную форму с плечиков и стала натягивать ее сидя, прямо на мокрый купальник.

…Историк рассказывал что-то у доски, увлеченно размахивал руками. Хаким тискал Ильинскую, та невозмутимо красилась, разложив на столе французский набор. Нефедова строила глазки Демину. Ия рядом писала письмо.

Юлька тоскливо смотрела в окно. Там было солнце, в школе напротив кончились уроки, по тротуару шли мальчишки и девчонки в такой же синей форме под распахнутыми куртками.

Впереди — дуэт и народный, гастроли, два месяца занятий и экзамены.

 

Репетиции теперь были каждый день, а в воскресенье после спектакля Наталья Сергеевна занималась с Юлькой — вдвоем в пустом зале, — гоняла до обморочной багровой пелены перед глазами, до того, что Юлька, грохнувшись однажды с прыжка, никак не могла подняться с пола, валилась то в одну сторону, то в другую. Наталья Сергеевна стояла над ней и ждала, пока встанет, нервно постукивая каблуком о каблук.

Игорь несколько раз приходил в училище, но Юлька выползала к нему абсолютно мертвая, с глубокой синевой вокруг глаз, даже обрадоваться как следует не могла, потому что все живые чувства были задавлены усталостью. Они сидели в вестибюле под фикусом, о чем-то говорили — Юлька туго соображала, переспрашивала каждое слово, улыбалась и старалась не заснуть.

Выходной дали только перед самым отъездом. Юлька проспала весь день, вечером взяла увольнение и помчалась к Игорю.

— Чья это квартира? — спросила Юлька. Она бродила по комнате, разглядывала непонятные карты на стенах, ледоруб, страховочный пояс, расслоившийся от времени желтый бивень, разбросанную по полкам коллекцию минералов.

— Мужика одного. Вон он, — Игорь кивнул на большую фотографию смеющегося бородатого парня в поднятых на лоб темных очках. — Такой же сумасшедший, как ты, только на горах тронулся. Сорвался раз, по частям собрали…

— А где он сейчас?

— На Памире. В экспедиции.

— Он не спрашивал, зачем тебе ключ? — подозрительно спросила Юлька.

— Нет. Здесь постоянно кто-то живет, пока его нет. Теперь мы с тобой.

— Мы недолго.

— Ты когда улетаешь?

— Послезавтра.

— Ты же вернешься.

— Потом экзамены… Как здорово… — она встала коленями на диван, оперлась на подоконник, подняв, как крылышки, острые плечи. Насколько хватало глаз, до горизонта рассыпались окна огромного города. Над проспектами стояло желтое зарево. — Будто вдвоем на острове…

— Ешь, кому говорю! — отчетливо раздалось вдруг за стеной, и следом — басовитый рев.

Они переглянулись и одновременно прыснули. Игорь обнял Юльку. Им хорошо было вот так, вдвоем, в тихой темной квартире.

— Можно, я задам один вопрос? — серьезно сказала Юлька. — А ты ответишь. Но честно. Кто такая Лариса?

Игорь некоторое время недоуменно смотрел на нее, не понимая, потом закатил глаза и повалился на диван.

— Ну, матушка дает! Школьный роман. Все давно кончилось, по крайней мере, с моей стороны. А матушка хочет реанимировать отношения, чтобы спасти меня от тебя.

— Почему? Она красивая?

— Нормальная.

— Богатая?

— Дело не в этом. Она — нормальная.

— А я — нет?

— Ты — балерина.

Юлька пожала плечами.

— Теперь я, — сказал Игорь.

— Только ты не обижайся, ладно?.. Когда вы танцуете там, каждый день, тебя ведь тоже… мужчины обнимают…

— Ты что? — удивилась Юлька. — Это не мужчины, это партнеры.

— Разговор был недавно… смешной… — Игорь замялся. — Парень один говорил, что балетные мужики перед спектаклем таблетки принимают, чтобы не реагировать…

Теперь Юлька повалилась от смеха:

— А ты что-нибудь чувствуешь, когда к тебе в метро прижимаются?

— Ну, смотря кто прижимается… — нашелся Игорь.

Он поцеловал Юльку. Она вскинула было руки, медленно опустила — не сопротивлялась, только смотрела круглыми, испуганными глазами в сторону, за окно…

…Там, далеко внизу, во дворе между башнями каталась на ледяном пятачке ребятня. Маленькая девчонка в заячьей шубке и шапочке-шлеме пыталась скользить спиной вперед, упала, сердито отвела руки матери, встала сама…

— А чего он подглядывает? — пожаловалась Юлька на портрет бородатого хозяина.

— Ну и пусть…

— Нет, чего он смеется?..

…Девчонка падала и вставала, падала и снова упрямо поднималась…

…На подоконнике стояли засохшие эдельвейсы, чуть подрагивая под сквозящим из щелей морозным воздухом. На стене белел изнанкой отвернутый к стене портрет…

— Пусти! — Юлька оттолкнула Игоря и села, быстро застегнула молнию на джинсах, одернула свитер и замерла, сжав виски ладонями.

Игорь попытался снова обнять ее, Юлька отстранилась.

— Ну, иди сюда… Чего ты боишься?..

— Я ничего не боюсь! Ну, да! Я согласна! Но я не могу сейчас, понимаешь, нельзя! — Юлька чуть не плакала. — Подожди до лета. Пожалуйста!

— Ах, вот оно что! — Игорь вскочил. — Опять твой дурацкий балет! Новый треугольник — он, она и балет! Такого еще не было!

— Пожалуйста, давай хоть раз не будем ссориться, — тихо сказала Юлька.

— Сейчас Япония. Потом экзамены. Потом тебя возьмут стажером — еще год? До следующего лета? Что потом будет?

Юлька подавленно молчала. Игорь метался взад-вперед по комнате.

— Сколько времени? — спросила она.

— Одиннадцать.

— Сколько?! — подпрыгнула Юлька. — Ты что, нарочно, да? Нарочно? Ты же знаешь, во сколько мне надо!

— Да почему я все время должен об этом думать?! Всю жизнь по часам жить?

Юлька, путаясь в рукавах, надевала куртку. Игорь мрачно смотрел на нее.

— Придешь завтра?

— Нет.

— Вечером я жду тебя здесь.

— Я не смогу.

— Что у вас там, концлагерь, что ли! Если захочешь — сможешь! В общем, я жду тебя с восьми часов…

— Ты что, приказываешь? — Юлька вскинула голову.

— Ну не может так бесконечно продолжаться! Кто-то должен уступить!

— Только не я! — Юлька распахнула дверь.

Придерживая на плече сумку, она бежала но тротуару.

— Что-нибудь случилось, девушка? — спросил молоденький лейтенант, открывая дверцу.

 

Фургон затормозил у подъезда училища.

— Спасибо! — Юлька помчалась вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки.

Галина Николаевна читала под настольной лампой. Юлька остановилась рядом, с трудом переводя дыхание. Коридоры были темны. Воспитательница дочитала страницу, перелистнула…

— Галина Николаевна…

— Иди спать, — сухо сказала та, не отрываясь от книги.

Юлька сидела на подоконнике в темной комнате, курила в форточку, думала, сосредоточенно хмуря брови.

Вдруг насторожилась, высунула руку за окно, замерла, нетерпеливо поглядывая вверх. И вот в ладонь ей звонко шлепнулась тяжелая холодная капля. Юлька бросила сигарету, открыла окно и подставила под капель обе ладони. Потом прыгнула на спящую Ийку, провела ей по щекам мокрыми руками.

— Весна, Ийка! Слышишь, весна!

— Ты с ума сошла, да? — захныкала Ия спросонья. — Конечно, весна — конец марта!

 

Сокурсники еще тянулись в интернат после репетиции, а Юлька уже бежала им навстречу, застегивая на ходу куртку. Задержалась у стола воспитателя:

— Я до десяти, Галина Николаевна.

— Нет, — коротко ответила та.

— Я успею, честное слово! Только туда и обратно…

— Ты лишена увольнения.

Юлька остолбенела.

— За что?

— За опоздания. Я тебя предупреждала.

— Галина Николаевна, пожалуйста, — в отчаянии сложила Юлька руки. — Потом хоть месяц буду сидеть! Честное слово! Хотите, вот здесь сяду, рядом с вами, и буду сидеть. Только сегодня, Галина Николаевна! Хоть на час! Мне очень нужно, очень, очень…

— Сядь-ка, — Галина Николаевна указала на стул. — Садись, садись…

Юлька присела на краешек, готовая тотчас вскочить и бежать.

— Я тебе расскажу одну очень интересную историю, — Галина Николаевна коротко усмехнулась. — Видишь ли… — на столе зазвонил телефон, она сняла трубку. — Да, интернат… Добрый… Не зовем. Это служебный телефон, — она повесила трубку и сплела пальцы. — Да, так вот… Я представляю, что это за час, который стоит месяца. Но я вправе тебе советовать, потому что… В общем, послушай. Училась в МАХУ девочка из Смоленска. Давно, ты не родилась еще. Способная была девочка, конкурс в Праге выиграла, Большой впереди светил. И работала, работала… И устала… И встретился ей в этот момент необыкновенный, а может, наоборот — обыкновенный, нормальный человек, который взял ее за руку и повел в другую сторону. И увидела девочка, что есть, оказывается, совсем другая жизнь. Другая — без вонючих, потных раздевалок, без кровавых тряпок на ногах — где не надо каждый день «через не могу». Кое-как доучилась, вышла замуж, родила, кончила институт, жила легко и счастливо. Нормально… А через много лет, когда дети выросли, девочка вдруг огляделась и увидела, что пусто кругом, холодно. Жизнь-то не получилась, а если и было что-то, то там, в начале… А кто виноват? Сама виновата, и муж виноват, и дети виноваты. И тот, кого рядом не оказалось, кто бы за волосы к станку подтащил и носом ткнул: здесь твое… И пошла девочка работать в интернат, чтобы хоть… у чужого костра…

Галина Николаевна помолчала, разглядывая надпись на шариковой ручке.

— Пойми, Юля, я не хочу, чтобы ты через много лет плакала в последнем ряду, глядя на подруг… Ты просто устала за год. За все восемь лет. Это надо пережить. Перетерпеть. Это с каждым бывает. Это пройдет, Юля… Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь…

— Дайте увольнение, — сказала Юлька.

— Не дам! — Галина Николаевна бросила ручку на журнал.

— Я сама уйду!

— Иди, — спокойно разрешила Галина Николаевна. — Ты взрослый человек. Ты знаешь, что потом будет.

— Ну и пусть! — крикнула Юлька. — Я не в тюрьме! Вы же не воспитатель, вы… надзиратель!

Галина Николаевна отвернулась.

Юлька сбежала с лестницы, двумя руками толкнула тяжелую стеклянную дверь. Она шагала по центральной аллее, зная, что Галина Николаевна видит ее сейчас из окна. Свернула к Комсомольскому проспекту. Но чем дальше уходила от училища, тем медленнее шла, труднее передвигала ноги, будто натягивалась невидимая нить. По проспекту с сырым шорохом шин неслись машины. Неторопливо прогуливались или спешили куда-то по своим делам люди. Можно было добежать до метро, можно было, в конце концов, просто поднять руку — среди машин мелькали зеленые огоньки такси, а в кармане у Юльки было два рубля с мелочью.

Она повернулась и побрела обратно.

 

Юлька ждала у входа в Шереметьево-2, вставала на цыпочки, вглядываясь в людей, выходящих из рейсовых автобусов. Радостно-возбужденные сокурсники носились взад и вперед. Демин нащупал луч фотоэлемента, открывающего двери аэропорта, шутовски кланялся входящим, широко поводил рукой — и двери распахивались.

— Нет? — сочувственно спросила Ия, подходя.

Юлька покачала головой…

— Привет из-за бугра! — махал Демин из-за барьера, обозначающего государственную границу в зале аэропорта.

Круглолицый румяный пограничник пролистал Юлькин паспорт, взглянул на фотографию.

— Повернитесь ко мне, пожалуйста… Девушка!

— Что? — обернулась на мгновение Юлька и снова уставилась на стеклянные двери.

— Счастливого пути! — пограничник отдал ей паспорт. — Следующий.

Юлька пересекла границу, последний раз оглянулась и пошла за своими.

 

Обратный рейс был с посадкой в Хабаровске — Юльке невероятно, немыслимо повезло.

— Три дня, — сказала Наталья Сергеевна. — Только три дня! Двадцатого в Москве. Поняла? Двадцать пятого «Жизель»…

Через час самолет пронесся по взлетной бетонке за стеклянной стеной аэропорта и ушел на Москву. Юлька осталась в обнимку с огромной сумкой ждать «кукурузника» местной линии.

Три недели гастролей промчались в одно мгновение. Будто кто-то перевел стрелки Юлькиной жизни сразу на три недели вперед, и в памяти осталась только смазанная полоса ярких красок, мелькание лиц, обрывки слов. Дни были расписаны по минутам: репетиция, спектакль, совместный урок в балетной школе с одинаковыми, как куклы, дисциплинированными японскими девочками, переезд, опять репетиция… Несколько раз танцевали на зрителя сцены из «Жизели», и Юлька вдруг заметила, что Наталья Сергеевна, стоящая за кулисами, вздрагивает, мучительно напрягается на каждом ее движении, словно пытается поднять ее в прыжке, подтолкнуть, поддержать, — и устает к концу так же, как она сама. Юлька понимала, что Наталья Сергеевна могла и должна была отменить «Жизель» с уходом Светы, но рискнула и поставила на Юльку — не ради Юльки, конечно, а из-за каких-то закулисных престижных игр большого балета, и из-за этих непонятных игр чужих людей Юлька надрывается до полусмерти, но именно благодаря им танцует Жизель, и только благодаря им получила шанс…

 

Кроме Юльки в «кукурузнике» на жестких автобусных сиденьях летело человек шесть.

Дверь в кабину была открыта и привязана проволокой. Второй пилот, парень чуть старше Юльки, скучал в правом кресле. Обернулся, подмигнул ей, похлопал ладонью по штурвалу: хочешь порулить? Юлька засмеялась и кивнула, приняв за шутку, но парень поманил ее в кабину и усадил в кресло вместо себя. Понятно было, что самолет ведет первый пилот, седой добродушный мужик в левом кресле, но все равно здорово было держать штурвал и видеть перед собой огромный горизонт.

Юльке продолжало везти — прямо с самолета она успела на старый раздрызганный автобус, два раза в сутки идущий до Рудника.

Все происходило, будто в зыбком, счастливом предутреннем сне. Несколько часов назад Юлька с подругами в окружении репортеров входила в международный аэропорт Токио, а теперь все это: сумасшедшая карусель гастролей, расцвеченные рекламой чужие города, Дворец съездов, зеркальные стены учебных залов, розовые купальники и атласные ленты пуантов, — все осталось в каком-то ином, нереальном мире, а здесь, в настоящем, осязаемом, гнулись под ногами скользкие дощатые мостики, переброшенные через весеннюю бездонную хлябь, неторопливо, по-хозяйски шагали люди в ватниках и резиновых сапогах и возвышался за поселком рыжий дымящийся террикон.

Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка — и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею.

— Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго?

— На три дня, — Юлька расцеловалась с сестрой. — Мать дома?

— Дома… — Зойка вдруг замялась. Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, что с каждым приездом он становится все ниже и тесней — усыхает, что ли? — весело, широко распахнула дверь в комнату. И застыла на пороге…

Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка.

Вопросы были лишними — большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему — месяца три? Значит, в прошлогодние Юлькины каникулы мать уже была беременна. Значит, только после родов осторожно написала об отце…

Так они и замерли все — Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это — пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках — тоже было из реального, настоящего мира.

Юлька, наконец, очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула:

— Брат?

— Сестричка, — мать облегченно улыбнулась. — Мария.

Сестры радостно бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.

 

Две соседки, шумно вытерев ноги на крыльце и чинно постучавшись, заглянули в комнату.

— А мы тут мимо проходили… — начала было одна заготовленную речь и осеклась на полуслове: «проходивших мимо» набился уже полон дом.

— Заходите, заходите, — суетилась Юлькина мать. На плечах у нее был платок с золотыми драконами. — Чаю вот…

— Мам, — чуть слышно сказала Юлька. — Ты что, весь поселок созвала?

— Так они сами, — виновато ответила мать. — На тебя посмотреть.

Юлька неловко себя чувствовала под внимательными взглядами земляков, сидела очень прямо, напряженно. Зоя и Катя, как две капли похожие на старшую сестру, только еще меньше ростом, как семья матрешек, искоса гордо поглядывали на Юльку. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась, ошалев от невиданного наплыва людей.

Мать подставила чашку под носик нового японского термоса, торжественно стоящего посреди стола.

— Поверни к себе, он же вертится, — Юлька повернула термос на подставке, надавила на крышку — из носика полился кипяток.

— А на Фудзияме были? — спросил дед в очках.

— Нет. В программе не было.

— Ну как же! — укоризненно сказал дед. — Все равно, что в Москве быть и Кремль не увидеть…

— Умный ты больно, дед, — заступился за Юльку Виктор, ее бывший одноклассник, а теперь здоровенный усатый мужик, откатчик с рудника. — А на монорельсе катались?

— Нет. Нас же на автобусах везде возили.

— А сад камней видела? — не унимался дед.

— У нас по два спектакля в день, — виновато сказала Юлька.

— Да погоди ты, дед, с камнями своими! Носят-то там чо? — спросила девчонка, Юлькина ровесница.

— Кто что. Безо всякой моды — и джинсы, и кимоно, и просто темная юбка с жакетом. В Москве гораздо ярче одеваются… — Юлька взглянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери. — Я сейчас…

Мать тоже поднялась было, потом села, с вымученной улыбкой оглядела гостей.

— Чаю кому еще?

Юлька вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик с густой копной русых волос, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.

— Чего надо? — спросила Юлька.

— Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?

— Не имеешь, — отрезала Юлька. — Проваливай к своей бухгалтерше.

— Чо ж ты такая суровая, Юлька? Сколько лет уже…

— Иди, иди. И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — ничего у тебя не получится. Я скоро рядом работать буду, каждый месяц буду приезжать.

— Хоть сегодня пусти, Юлька, — отец беспомощно оглянулся. — Ну, не позорь перед людьми-то…

— Перетерпишь. Мать вытерпела… Иди, говорю! А то полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься!

Отец горько усмехнулся.

— В кого ж ты уродилась такая… неживая…

Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и отчаянно-весело крикнул:

— Как там у вас: браво-о-о! — и метнул цветы в Юльку.

Гвоздики рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи…

 

В маленькой комнате было темно и жарко. Юлька и Зоя сидели на кровати у окна, обнявшись, шептались.

— А я так думаю, — хрипловатым, ломким баском говорила Зоя, — чо если любит, то должен понимать, что ты не такая, как другие, обыкновенные. А если ему одного надо, то нечо по нем плакать, и не нужен он нам такой.

— Не так все просто, Зайчонок, — Юлька задумчиво отвернулась к окну, положив сигарету на край блюдца. — Если бы все было так просто, так логично…

Сестра вытащила сигарету из пачки, прикурила от Юлькиной, привычно затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок и непонятную надпись.

— Раньше все понимала — что, зачем, почему… А теперь кручусь, кручусь, перед глазами все мелькает, времени нет остановиться, подумать. А впереди роли, гастроли, каждое утро репетиции, каждый вечер спектакли… Понимаешь, Света была — от бога, а я — рабочая лошадь. Мне в сто раз больше пахать надо. Будто вверх по эскалатору, который вниз: чтобы на месте стоять — бежать надо, а чтоб хоть на ступеньку подняться — надо из последних сил нестись. И так всю жизнь… Устала… Устала… — Юлька обернулась. — Ты что это делаешь? — она выхватила сигарету у сестры.

— А чо? Сама-то куришь.

— Я не курю… Я так… иногда… — Юлька погасила обе сигареты. — И ты не смей… Ну, нажаловалась. Кому еще поплакаться, кроме тебя! Сколько там? — она подняла руку сестры с японскими часиками, нажала подсветку. — У-у, давай-ка спать, а то в школу не встанешь.

 

Крошечный зал ожидания районного аэропорта был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных тулупах. Молоденький летчик в пижонской голубой форме кокетничал с девушкой, одной на три окошка: «Касса», «Диспетчер», «Почта».

Юлька вторые сутки сидела в райцентре, изнывая от тоски, тесноты, непогоды, бесконечного ожидания, от того, что все в этом мире было не так, не так, не так! Можно было переночевать дома — попутки шли одна за другой, — но это означало встречу с отцом. С первой минуты ясно было, что он давно вернулся домой, ушел только, чтобы не портить праздник. А дома уже все наладилось, и Юлька была там чужой — хоть дорогой, но гостьей. И это самое главное, что она поняла вдруг: она ушла из дома окончательно, безвозвратно, как уходят из прожитого года. Неизвестно, когда это случилось, в какой именно день и час. Она будет помнить и любить мать и сестер, их дом, Рудник с рыжим терриконом над шахтой, будет прилетать из любой дали при первой возможности, но вернуться уже не сможет.

В Японии Юлька случайно оказалась в автобусе рядом с Натальей Сергеевной — больше не было места. Наталья глядела в окно, через час пути вдруг спросила не оборачиваясь:

— Давно дома не была?

Юлька удивленно вскинула глаза: первый раз за все восемь лет педагогиня заговорила о чем-то кроме балета.

— Год почти.

— Я, когда начинала танцевать, три года мать не видела… Полтора часа на самолете. Некогда было… — Наталья Сергеевна помолчала. — Чтобы чего-то добиться, приходится переступать через людей. Сначала через себя. Потом через других. В первую очередь через самых близких и любимых. Поначалу тяжело. Потом ожесточаешься…

— Я так не хочу, — сказала Юлька.

Наталья Сергеевна усмехнулась.

— Однако танцуешь вместо лучшей подруги — и уже ничего, не болит, правда?..

А ведь, действительно, Юлька уже обжилась на Светином месте в центре станка: что делать, в конце концов, не Юлька же виновата в том, что случилось… Ни разу не была в больнице у Нины: времени нет. И ни в какой Хабаровск она не поедет работать — будет танцевать в Москве, как миленькая…

Юлька смотрела в серую пелену дождя, тоскливо ощущая свою неприкаянность в этом промозглом мире. Она вдруг почувствовала, что смертельно соскучилась по комнате в интернате, но всем кабинетам, «пыточной», по каждой половице в каждом зале, по гримерке и коридорам КДСа. Господи, когда же кончится этот дождь? Неужели на свете бывает солнце?..

— Алло!.. Алло!.. Наталья Сергеевна! Это Азарова! Наталья Сергеевна, я опаздываю. Здесь погода нелетная, вторые сутки уже!

— Двадцать пятого «Жизель». Ты что, не знала?

— Знала. Я не виновата…

— Если двадцать третьего тебя не будет — можешь вообще не возвращаться, — донесся сквозь шум и треск голос Натальи Сергеевны и следом — сигнал отбоя.

Юлька, понурившись, вышла из кабины.

— Все? — удивилась девушка. — У вас четыре минуты еще.

— А можно другой номер набрать?

— …Да, — сказал Игорь.

Юлька молчала, у нее бешено колотилось сердце. Трудно было говорить вот так — неожиданно, не собравшись, через всю страну, из переполненного зала, за оставшиеся четыре минуты…

— Алло!.. Слушаю!

Девушка вопросительно кивала за стеклом: не слышно?

— Привет, — сказала наконец Юлька.

— Здравствуй.

Теперь они молчали вдвоем.

— Что же ты не пришел проводить? — спросила Юлька. — Я тебя ждала.

— Я тебя тоже ждал… в тот вечер…

— Меня не отпустили. Но это уже не важно, — торопливо сказала Юлька.

— Это действительно уже не важно. Юлька! Я хочу тебе сказать одну вещь, только это долго и не по телефону…

— Я тоже должна тебе сказать…

— Алло, — вклинилась телефонистка. — Заканчиваем!

— Ты когда прилетишь? — закричал Игорь.

— Не знаю. У нас двадцать пятого спектакль, ты подожди меня потом…

— Конечно. Я обязательно приду! Юлька…

 

Яркое солнце било в окна автобуса, чистые, по-весеннему широкие московские улицы проплывали за окнами, празднично одетые люди шли от метро к Кремлю.

«Икарус» остановился у служебного входа Кремлевского Дворца съездов. Первым на нижнюю ступеньку соскочил Генка и уперся руками в дверной проем, сдерживая толпу ребят.

— Демин, — прикрикнула Галина Николаевна, — прекрати немедленно! Дети малые, честное слово!

Демина выпихнули из двери, следом гурьбой высыпали остальные.

— Не вижу репортеров, — Астахов в модных черных очках с лейблом вполовину одного стекла огляделся и скорбно поджал губы.

— Этикетку сдери — может, увидишь.

— Да-а, в Японии с цветами встречали…

— А вон цветы.

— Кому бы это?

Поодаль стоял с цветами в опущенной руке Игорь.

— Ленка — фас!

— Это Арзы мальчик, — равнодушно сказала Илья.

— Смотри, — Ия показала глазами на Игоря.

Юлька кивнула.

— Иди. Я догоню, — она отдала Ие сумку, сунула руки в карманы куртки и медленно пошла к Игорю.

— Азарова, после спектакля наговоришься, — крикнула Галина Николаевна.

— Я сейчас… — она подошла к Игорю, остановилась напротив, глядя под ноги. — Привет… Я же просила после…

— Долго ждать. Понимаешь, я все это время думал, — быстро, сосредоточенно заговорил Игорь. — Мне было очень плохо без тебя…

— Подожди, — торопливо сказала Юлька. — Я должна сказать…

— Не перебивай. Сначала я… Я долго думал. Не знаю, почему я решил, что все на свете должны быть похожи на меня. Все равно, что любить свое отражение в зеркале. А я люблю тебя. Я постараюсь понять и полюбить твое дело. Я буду ждать, сколько надо, сколько скажешь, — он улыбнулся. — Потому что я тебя люблю.

— Я тоже думала все это время, — Юлька подняла голову. — Я тоже… тебя люблю… Поэтому мы больше не увидимся. Так надо. Пожалуйста, не приходи больше ни сюда, ни в училище. Я все равно не выйду. Я так решила.

— А обо мне ты подумала? — тихо спросил Игорь.

— У нас ведь вся жизнь впереди, ты сам говорил… Извини. Мне пора.

Юлька повернулась и пошла к служебному входу. Она знала, что Игорь смотрит вслед, кусала предательски дрожащие губы — только бы не остановиться, не обернуться и не заплакать.

Юлька не плакала. Она стискивала зубы, откидывала голову, чтобы удержать слезы, стоя в кулисах среди подруг. Перед ней была ярко освещенная сцена, оркестр заиграл увертюру, покрыв глубокое дыхание зала. Наталья Сергеевна поправила заколку у Нефедовой, оглядела остальных, возбужденная, стремительная, будто сама готовилась шагнуть из-за кулис.

— Азарова! Что такое?.. Балет!

И, повинуясь движению ее руки, Юлька вдруг улыбнулась и распахнула глаза. Жизель выбежала на сцену, навстречу своей короткой любви…

Игорь смотрел на нее из глубины темного зала — один из тысяч зрителей.

Галина Николаевна сидела в амфитеатре, крепко сжав на коленях руки.

…А Юлька танцевала — легко, зло, отчаянно.

«…Напрасно ты волнуешься, Зайчонок. То, о чем мы говорили, уже позади. Пока еще болит, ну, да ничего, заживет. Надеюсь, маме ты ничего не успела сказать… Снова работаю в полную силу, и никого, и ничего мне не надо, кроме работы и вас. Я поняла одну очень важную вещь. Слушай, Зайчонок: главное в нашем деле, а может, и вообще в жизни — это уметь терпеть. Терпеть, что бы ни случилось… Не волнуйся за меня, все у меня будет хорошо. Я — терпеливая…».