Дмитрий Шостакович о "Бабьем Яре" Евгения Евтушенко

 К 50-летию публикации стихотворения      Евгения Евтушенко "Бабий Яр" в "Литературной газете"

О Бабьем Яре двадцать долгих лет,
молчали все, клеймя "космополитов",
"врачей-убийц" за выдуманный бред –
всех, Гитлером случайно не убитых.

И всё же были произнесены слова,
как выстрел в тишине из пистолета,
и, заговор молчания прорвав,
к нам слово правды донесла газета.

----------------

"  Стихотворение Евгения Евтушенко "Бабий Яр" было опубликовано в "Литературной газете" 19 сентября 1961 года. За это подверглись гонениям и автор, и редактор Валерий Алексеевич Косолапов. Его обвинили в сионизме, а для Евтушенко началась полоса запретов. На протяжении 20 лет после этой публикации ему не разрешали приезжать в Киев, заставили внести изменения в текст некоторых строф, заменив слово "евреев" на "украинцев".

Дмитрий  Шостакович на слова этого и других стихотворений Евтушенко написал Тринадцатую симфонию "Бабий Яр", премьеру которой власти пытались так или иначе сорвать. 18 декабря 1962 года 13-я симфония Шостаковича была исполнена в Москве и…тут же снята с репертуара ... "

Вся статья - воспоминания великого русского композитора Дмитрия Шостаковича  о написании его Тринадцатой симфонии  по стихотворению великого русского поэта Евгения Евтушенко "Бабий Яр"   на   http://www.lvov.0catch.com/proza/shostakovich-13symphony.html

---------------

  Евгений Евтушенко  "Бабий Яр"

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас –     я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне – следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус –  это я.

Мещанство – мой доносчик и судья.
Я за решеткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется – я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!" –
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ!
Я знаю – ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,  что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!

Мне кажется –  я – это Анна Франк,
прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю. И мне не надо фраз.
Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много – это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся – это гулы самой весны –
она сюда идет.
Иди ко мне. Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет – это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я – каждый здесь расстрелянный старик.
Я – каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне про это не забудет!
"Интернационал" пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому – я настоящий русский!
1961