Цезарем его звали недолго…

Памяти трагедии в киевском Бабьем Яре, происшедшей 80 лет назад

В 1937 г. в Киеве родился мальчик. Его отец Петр Соломонович Кац назвал сына именем, первая буква которого совпадает с первой буквой имени матери – Ципа. Она умерла через несколько дней после родов – оторвался тромб. Для домашних мальчик был Цезиком, а полное своё имя Цезарь ему было суждено носить совсем недолго.

Петр Соломонович работал заведующим небольшим кафе на Крещатике, а жили они неподалёку, в коммунальной квартире. В семье был ещё один сын – Павлик, на шесть лет старше Цезаря. Тяжело перенеся смерть жены, отец вскоре взял для них няню – неграмотную, но добрую женщину Надю Фомину, которую они очень полюбили. Она бежала в 30-х годах из села от голода и была очень благодарна за то, что её приютили в хорошей семье.

Цезик и Павлик играли во дворе, катались на велосипеде, лакомились мороженым, ходили с папой на демонстрации, по выходным отправлялись с ним на прогулки – что ещё нужно было для счастья?

Петр участвовал в обороне Киева, и когда немцы уже подходили к городу, решил детей, тёщу и Надю эвакуировать. Вернувшись ненадолго домой, посадил их в поезд. Вскоре на каком-то полустанке эшелон задержали – тогда в первую очередь отправляли оборудование киевских заводов.

Сидели они там неделю, продукты закончились, есть было нечего, и бабушка отправила Надю в Киев за припасами.

Та поехала, почему-то взяв с собой Цезика. Когда они вернулись обратно, не застали ни бабушки, ни Павлика – эшелон с людьми ушёл. Спустя годы Цезарь узнал, что родные добрались до Москвы, где их приютил брат матери. Он вырастил Павлика как своего сына.

А Цезик с Надей вернулись домой. Бои шли уже на подступах к городу, в пригородах, и 19 сентября в Киев вошли немцы.

Петр Кац попал в окружение, потом в плен, был отправлен в Дарницкий лагерь и чудом избежал расстрела – когда прозвучало роковое «Евреи и коммунисты, шаг вперед!», приятель-украинец схватил его за рукав, шепнув: «Куды? Стий!», и тем спас ему жизнь.

Петр оказался в колонне, которую нацисты перегоняли по киевским улицам в другое место. По дороге фашисты расстреливали тех, кто передвигался с трудом, их трупы оставались лежать на дороге. Когда колонна оказалась неподалёку от его дома, он, услышав выстрел, притворился, что в него тоже попала пуля, и упал. Конвоир, по-видимому, не заметил его, иначе расстрелял бы на месте.

Колонна пошла дальше, а Кац поднялся, побежал домой … и очень удивился, застав там няню и младшего сына.

Он еле держался на ногах от голода. Пока Надя собирала ему какую-то еду, в дверях показались дворничиха с двумя полицаями. Пётр выскочил через заднюю дверь. Видимо, он был схвачен на улице и убит – никто из родных его больше никогда не видел. Это было 28 сентября.

Дворничиха, войдя в роль представительницы новой власти, сказала Наде: «Жидёнка завтра в Бабий Яр веди!» Утром женщина собрала нехитрый скарб и отправилась с ребёнком на место, где было приказано собраться всем евреям. Народу на улице было много, и Цезик решил, что это праздничная демонстрация – он не раз ходил на них вместе с папой. Мальчик веселился, просил няню купить ему надувные шарики и шёл, балансируя на трамвайных рельсах.

По дороге они встретили знакомую молочницу, и она предупредила Надю: «Куда ты идешь с еврейским ребенком? Ты погибнешь вместе с ним. Приготовь свой паспорт». Но Фомина не поверила – какая опасность могла угрожать четырёхлетнему малышу и женщине? Она была простой крестьянкой, но даже старые евреи, пережившие погромы и революцию, не могли себе представить, что их ждёт.

В колонне, которая шла от нынешней Площади Независимости в сторону улицы Лукьяновка, старики авторитетно заявляли: «Товарищи, не волнуйтесь! Мы помним немцев ещё по Империалистической – они точно нас переселят в Палестину». Другие спорили: «Какая Палестина? Нас переселяют, чтобы спасти здесь от погромов – так уже было в ту войну!».

Евреи не верили, что немцы причинят им зло – старики помнили, как в гражданскую войну те часто защищали их от погромщиков. Но это были уже совершенно другие немцы... Ведь до войны наша пресса не писала о том, что делали немцы с евреями в соседней Польше. А уже во время войны ни слова не было сообщено о Бердичеве, Виннице, Умани, где в сентябре уже были массовые расстрелы еврейского населения. Откуда людям было знать, что их ждёт?

Шли спокойно, целыми семьями – старики, молодые, малые дети...

Говорили, что переселяются в Палестину. Некоторые, правда, думали, что всё-таки ведут в какое-то гетто, но что идут на расстрел – никому в голову не приходило!

Цезик устал, капризничал, хныкал, и Надя подсадила его на чью-то подводу с вещами – там лежали детские игрушки, какие-то куклы, которые его заинтересовали. Но когда он к ним потянулся, няня напомнила – трогать чужое без спроса нельзя, некрасиво.

Цезик сидел, рассматривал кукол... Через много лет он рассказал об этом эпизоде Илье Левитасу, основоположнику еврейского движения в Украине, и это воспоминание стало идеей памятника детям, погибшим в Бабьем Яру: Сломанные куклы. Сломанное детство...

Тревога появилась, когда они подошли к первому КПП. Там стояли два крытых грузовика и противотанковые «ежи», а между ними оставался небольшой проход. Эсэсовцы подталкивавали туда евреев прикладами. Слышались крики, стоны, детский плач, люди забились, заметались. Но вдоль дороги стояло оцепление – эсэсовцы и полицаи, с приспущенных поводков рвались огромные овчарки. Потом они часто снились мальчику – большие страшные собаки, которых натравливали на беззащитных людей...

Одна из них вырвала из рук няни сумку с продуктами. Цезик разрыдался от испуга, и это их спасло – кто-то сердито толкнул рыдающего ребенка, и Надя с Цезиком вдвоем упали на противотанковый «еж». Мальчик разбил голову, и шрам остался на всю жизнь. Люди шли через них, они мешали проходу. Кто-то поднял Надю за воротник и вытолкнул вместе с ребёнком в толпу, стоявшую вдоль дороги: «Нечего тебе там делать!» Возможно, увидел, что она не еврейка.

А людской поток двигался дальше. За этим КПП были установлены еще три пункта: на одном отбирали документы, на другом – вещи и драгоценности, на третьем люди раздевались и шли на расстрел. Организовано всё было по-немецки чётко…

Женщина и ребёнок спрятались в подворотне и сидели там, не шелохнувшись, пока шум и крики на улице не смолкли. От пережитого испуга у Цезика отнялась речь. Теперь уже Надя поняла, что к чему, но, опасаясь дворничихи и соседей, решила не возвращаться домой.

Две недели они ходили по городу. Ночевали в развалинах, заходили к знакомым, просили еду. Кто-то давал хлеба, кто-то картошки. Однажды Наде сказали: «Что ты ходишь с еврейским ребенком, его же убьют и тебя заодно».

Долго так продолжаться не могло – кто-нибудь обязательно донес бы на них властям. Фоминой посоветовали отвести Цезика в приют для бездомных детей на улице Предславинской – бывшую детскую больницу; возможно, там он сможет выжить. Надя написала в записке «Вася Фомин», положила её ему в карман и оставила мальчика перед входом. А сама спряталась и наблюдала – возьмут, не возьмут?

Его увидел дворник больницы и повёл к главврачу Нине Никитичне Гудковой. Та сразу поняла, что смуглый, большеглазый, кудрявый мальчик не может носить русское имя, но тут же взяла его. Всего в приюте было 70 детей, среди них 13 евреев. Детям стригли волосы налысо – в том числе и для того, чтобы кудри не выдали их национальность.

Во время облав еврейские дети сидели под лестницей в специально оборудованной для этого бельевой комнате.

Несколько месяцев мальчик не разговаривал. Гудкова каждый день рисковала своей жизнью – если бы фашисты узнали, что в приюте скрываются еврейские дети, убили бы не только их, но и её.

Спасать детей нужно было не только от фашистов, но и от голода. А он был жуткий! Поначалу было очень тяжело – дети 1-1,5 лет умирали, те, кто постарше, как-то держались, но есть было совсем нечего. Цезик (тогда уже Вася) был хилым, больным – водянка живота, слабое сердце...

В детдоме он впервые почувствовал, что такое горе, когда умерла Людочка. Девочка была очень слабенькая – настолько, что не вставала с постели, и нянечки поручили Васе давать ей попить. Он дежурил возле неё очень ответственно, несмотря на то, что сам еле стоял на ногах – так привязался к ней. А однажды подошел к кроватке, а девочки нет! «Где Людочка?» – «Нету…», – сказала Нина Никитична. И ему показалось, что в нём что-то оборвалось...

Киевляне, узнав о бедственном положении детей, помогали кто чем мог, приносили какую-то крупу, но вскоре еды совсем не стало. Тогда Гудковой удалось как-то прорваться к жене бургомистра и с её помощью получить разрешение собирать объедки на свалке ресторана «Театральный». Она договорилась с рабочими бойни, чтобы те приносили детям ведро с кровью и немного субпродуктов на дне. Несмотря на тяжелую ситуацию, большинству детей удалось выжить.

Перед приближением Красной армии немцы стали зачищать Киев. В городе было 13 детдомов, и всех их обитателей, в том числе и приютских, выдворили за пределы столицы. Их посадили в теплушку, под обстрелами они добрались до Ворзеля и попали в Дом ребенка. Там и встретили освобождение. Цезик запомнил, как он ночью стоял на кроватке и наблюдал за трассирующими пулями. Ему шел седьмой год.

После освобождения Киева за детьми стали приходить родители, которым удалось выжить, или люди, потерявшие в войну своих детей. А Цезику не везло. Он был совсем худым и явно нездоровым, таких брать в приёмные семьи не хотели.

Но Цезик-Вася надеялся. Всех детей из его палаты уже забрали, он остался один. Однажды в очередной раз пристал к санитарке – когда меня уже заберут?! Та отмахнулась: «Завтра». Весь следующий день прибегал к кабинету Нины Никитичны. Однажды посмотрел в замочную скважину, а там сидит бородатый представительный мужчина и женщина. И тут (ведь санитарка сказала!) он бросился в кабинет, подбежал к этому дядьке, схватил его за бороду и закричал: «Папочка, мамочка, это же я – ваш сын, заберите меня!».

Этим крупным мужчиной оказался врач-хирург Василий Иванович Михайловский. Трёх его братьев сгноили в ГУЛАГе – они были из семьи священника. Он понял, что будет следующим, и тихо уехал из Киева. Устроился в маленькую больничку в Житомирской области, потом в другую, в третью. Пока в НКВД начинали им интересоваться, успевал перевестись, и за несколько лет сменил около десятка мест работы. Так оказался в селе Хмелевом Кировоградской области, где влюбился в еврейку-медсестру Берту Грановскую, которая была моложе его на 17 лет. Потом она все годы работы простояла с Василием Ивановичем за операционным столом и, обладая феноменальной памятью, узнавала пациентов мужа десятки лет спустя.

Поначалу мама невесты Песя Ароновна была категорически против брака дочери с неевреем. Но Василий Иванович не просто наладил с ней контакт – он для общения с тёщей выучил идиш, вылечил её, когда та серьезно заболела; она стала называть его сыном.

Война застала семью Михайловских в Кировограде, где Василий Иванович работал в больнице. Он в молодости перенес туберкулёз, который обострился после финской кампании, в которой Василий Иванович участвовал. Поэтому его не взяли в армию и он с двумя еврейскими женщинами остался на оккупированной территории.

На что только ни приходилось идти ему ради спасения жены и её матери… Бывало, Берту положит в морг, тёщу в тифозное отделение – туда, куда немцы не сунутся, потом переводит их в другое место. Однажды кто-то выдал, но добрые люди предупредили о приближении полицаев.

Kac_1.jpg

В доме квартировал немецкий врач. Однажды он пришел с немецким офицером, изрядно выпившим после очередной казни евреев. Берты, по счастью, дома не было, а Песя Ароновна притихла в другой комнате. Офицер достал револьвер, приставил ко лбу доктора: "Юде?!" - "Найн, найн!" – закричал немец-врач. Когда они ушли, Василий Иванович зашел к тёще. Она посмотрела на него и спросила: «Васенька, где же ты так запачкался? У тебя на волосах мука». А потом догадалась: «Сынок, ты же весь седой!».

В конце концов они едва ли не пешком добрались до Киева, где оставались жёны репрессированных братьев Василия Ивановича. При помощи друзей удалось сделать Берте новые документы на имя Веры Савельевны Михайловской.

В тот день супруги пришли в Дом ребёнка за девочкой, а ушли с Цезиком Кацем – Васей Фоминым, который теперь стал Василием Васильевичем Михайловским. Случайность? И да, и нет – Цезик был удивительно похож на Берту Савельевну, свою приемную мать.

Новые родители выходили слабого и больного мальчика, дали ему хорошее образование. Василий Михайловский окончил школу с серебряной медалью и поступил в строительный институт.

Историю спасения и скитаний ему впоследствии рассказали няня и московские родственники, которые нашли его, приехав в Киев.

Своего старшего брата Вася впервые увидел в 22 года. Знакомые не переставали удивляться – родные братья, но один – Павел Петрович Кац, а другой – Василий Васильевич Михайловский...

Он не стал менять имя и фамилию: ведь человек, которого всю жизнь считает отцом, не только его вырастил – благодаря мужеству, выдержке и смекалке Василия Ивановича спаслись приёмная мама и бабушка Васи, ставшие ему по-настоящему родными.

Василий Васильевич Михайловский прожил долгую жизнь. Он работал на Кременчугской и Киевской ГЭС, в 1990-е возглавлял в Киеве проектно-конструкторское бюро.

Михайловский был одним из создателей Украинской организации «Зикарон Шоа» («Память Катастрофы») и ответственным секретарем «Ассоциации евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей». Он активно занимался вопросами компенсаций украинским евреям; их получение через Клеймс Конференс – в том числе и его большая заслуга.

В начале сентября 2020 г. Василий Васильевич Михайловский был награжден орденом «За заслуги» I степени». Он умер через неделю после получения высокой награды в возрасте 83-х лет.

Мемориальный комплекс истории Холокоста «Яд ва-Шем» признал няню Анастасию Фомину, главврача приюта для малолетних Нину Гудкову и приёмного отца Василия Ивановича Михайловского Праведниками народов мира.

Источники : Михаил Гаузнер

Одесса