Коминтерн и разведка. Тайный механизм революции

Рубрика в газете: Бездонная конспирация, № 2019 / 6, 15.02.2019, автор: Евгений МИЛЮТИН

Слово «Коминтерн» вобрало в себя целую эпоху всемирной истории, короткую, но яркую. Коммунистический интернационал 1920–30-х годов стал той внезапно открывшейся пропастью, которая отделила Европу дворцов, церквей и семейной морали от Европы спальных новостроек, средств массовой информации и неполных семей.
Всего за десять лет возникла новая политика, способная манипулировать чувствами миллионов людей – разных людей, потерявших прежние сословные берега и начавших изобретать себя заново, вслушиваясь в шорохи общедоступного радио.
Коминтерн – слишком сложное явление, чтобы говорить о нём односложно, например, только как о международном движении коммунистов. Это не тот эпизод истории, из которого легко выбрать всё сладкое, отбросить всё горькое, а затем остаток объявить «правдой».
Это не тот сюжет, который читатель захочет прихлёбывать «осторожно, маленькими глотками, в твёрдой решимости не взмутить осадка и умереть, не добравшись до дна», если воспользоваться метафорой Голсуорси.
Более чем о любом другом известном историческом явлении, о Коминтерне можно сказать, что это неведомое известное.
Как сам феномен Коминтерна, так и, во многом, его политика лежат по отношению к актуальной для нас истории за чертой времён, погружены в представления старого мира дореволюционных России и Европы. В то время добро и зло были отданы во власть интуиции – наиболее деструктивной силы психоистории.
Поднималась предвиденная Ф.Ницше первая волна нигилизма, призванная разрушить испортившийся злой мир в интересах нового пришествия добра, которое должно было явиться вместе со второй волной отрицания.
Подхватив этот тезис Ницше, философ Бердяев говорил о Ленине как о добре, присвоившем себе право творить и зло. Эту характеристику уместно распространить и на детище Ленина – Коминтерн.
Мышление Ленина жертвовало широтой, сложностью ради концентрации на целях социальной революции.
В противовес мнению, сформированному его портретами в кино или изобразительном искусстве, Ленин не был хорошим оратором. Он не мог долго говорить, быстро терял голос.
В устных спорах с «бывалыми» европейскими марксистами он вряд ли был всегда на высоте. Его секрет влияния связан с общим характером эпохи, утратившей веру в общественные институты, циничной, распущенной, распадающейся.
Ленинская идея будущего казалась диаметрально противоположной болоту современной ему мысли: цельной, простой, бескомпромиссной и откровенной – и потому на бессознательном уровне должна была восприниматься в качестве голоса вновь обретённой правды.
Такой способностью преподать свою веру, какой бы примитивной она ни была, в качестве откровения истины, должно быть, обладали гностики поздней античности.
Представление о нём как о мыслителе, проектировщике и, следовательно, логике, сформировано, во многом, игнорированием теоретического наследия его современников, даже из числа марксистов. Читатель видит Ленина уже победителем и потому читателю кажется, что Ленин писал что-то важное об истине.
В действительности, Ленин не столько писал об истине, сколько обладал способностью интуитивно угадывать шаги этой истины, и помогал этим шагам практически.
Подавляющее большинство русских марксистов верило, что коммунизм есть неизбежное следствие законов истории. Поэтому они утверждали, что России нужна не пролетарская, а буржуазная революция, что социализм осуществим лишь после периода капиталистического развития, что нужно дождаться созревания сознания рабочего класса и т.д.
Ленин высмеял это преклонение перед законами истории и противопоставил ожиданию поезда истории волю организованного меньшинства.
Меньшинство, созданное Лениным на руинах прежнего социалистического движения, поначалу называлось «левой циммервальдской группой» и умещалось на двух швейцарских телегах. Хотя вскоре в деятельность группы, ставшей с марта 1919 года Коминтерном, были вовлечены миллионы людей, непосредственным доступом к тайному механизму планирования, подготовки и осуществления мировой революции обладали за всю историю Коминтерна не более полусотни человек.
Даже в Москве эти люди всегда действовали под чужими именами. Наряду с томами ничего не значащих резолюций конгрессов Коминтерна, известны лишь считанные донесения, направлявшиеся в адрес некой «инстанции», которая в трудах Владимира Иосифовича Пятницкого, младшего сына известного революционера, именуется отделом международных связей (ОМС) Коминтерна.
В.И. Пятницкий настаивал, что ОМС и был тайным механизмом международного коммунизма. Возможно, потому, что им руководил его отец. Документы ОМС, которые могли бы подтвердить эту версию многолетнего руководителя общества «Мемориал», однако, отсутствуют или скрыты от науки.
Зато есть некоторые веские поводы сомневаться в том, что ОМС и «инстанция» – одно и то же. О некоторых таких основаниях я скажу чуть ниже, но сначала хочу разделаться с конспирологической версией о том, что Коминтерн нам британцы подбросили. Ну кто же ещё? Разве русские могли до такого додуматься?!
Так вот, британцы и сами были очень напуганы.
Работа «инстанции» по подрыву Версальской системы, в особенности, по разложению высших эшелонов власти Веймарской республики оценивалась ими очень высоко. Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж, имевший некоторое представление о видах Советов насчёт Германии, ожидал, что «через год перед нами будет под командой немецких генералов и инструкторов многомиллионная Красная Армия, оснащённая немецкими пушками и пулемётами, готовая к нападению на Западную Европу».
Для реализации этого прогноза у Коминтерна было почти всё: идеология, деньги, симпатии революционеров в Европе, смелая стратегия Ленина, нацеленная на создание блока побеждённых – России, Германии и территорий бывшей Австро-Венгрии – против победителей, Англии и Франции. Не хватало только организационной культуры и, пожалуй, подвели пробелы в теории.
В итоге французская «Сюртэ» и политическая полиция Германии смогли сорвать германский октябрь 1923 года. Об этой операции Коминтерна и причинах её провала я писал в «Ни имени, ни адреса не надо», «Литературная Россия», № 2018 / 37, 12.10.2018.
Сегодня мой рассказ не об одном эпизоде, а о механизме Коминтерна в целом.
Коминтерн никогда не был широким движением масс, хотя всегда старался так выглядеть. Несмотря на то, что в речи, резолюции, шумные конгрессы и разветвлённый аппарат пропаганды вкладывались немалые средства, публичная политика была лишь одной, и не самой важной стороной Коминтерна. Ни Ленин, ни «инстанция», о существовании которой мы пока можем судить скорее по фактическим лагунам, чем по документам, не были так наивны, чтобы думать, будто требования европейского пролетариата сможет удовлетворить при помощи идеологической мишуры сам пролетариат. Сутью Коминтерна им виделся глубоко законспирированный механизм, состоявший из трёх частей.

«Конспираторы» и «спецы» – политический механизм
или «тень» Коминтерна

Ещё в 1905–1907 годах Ленин и А.А. Богданов, на тот момент руководитель ленинской фракции в РСДРП в России, пришли к выводу, что в буржуазном государстве всё является буржуазным, в том числе и рабочее движение. Богданов был более радикален в этом выводе, Ленин питал некоторые иллюзии, с которыми он окончательно расстался лишь в 1922 году.
Но задолго до разгрома «рабочей оппозиции» ставка в осуществлении революции была сделана на изолированные от рабочего движения группы «спецов» и «конспираторов». К первым относился, например, Иосиф (Осип) Пятницкий, ставший позже руководителем ОМС Коминтерна.
Из числа «конспираторов» нам известны имена Елены Дмитриевны Стасовой и Александры Михайловны Коллонтай – о которых, наряду с Лениным, уместно говорить как о реальных организаторах Октябрьской революции 1917 г.
Когда в сентябре – октябре 1917 года ЦК РСДРП не пускал Ленина в Петроград и постановил сжечь его обращения к низовым организациям, его связь с этими организациями и личную безопасность обеспечивали боевики из группы Стасовой – Коллонтай.
Или когда в ходе московского восстания местные большевики стали колебаться – то ли им брать власть, то ли не брать – в Москву кем-то, какой-то «инстанцией», но не ЦК, был послан «спец» по таким делам О.Пятницкий, который остановил движение воинских эшелонов к Москве и, фактически, распоряжался революцией через голову партии и местных советов.
Оба этих факта – ставших полнейшей неожиданностью как для контрреволюционного лагеря, так и для революционного – говорят о том, насколько обширной и влиятельной была сеть «тайной РСДРП». А мы ведь почти ничего об этих людях не знаем.
Судя по небольшой и мало кому сейчас памятной книжке Николая Евгеньевича Буренина «Памятные годы» и предисловию к ней, написанному М. Горьким, в «конспираторы» шли «люди материально обеспеченные, люди из враждебного класса, далеко не пролетарии». Это слова Горького.
Наблюдая за положением дел в партийных организациях глазами своей агентуры, «конспираторы» отбирали «спецов», становившихся как бы их солдатами.
В качестве таких солдат «спецы» могли быть известны под псевдонимами участникам низового рабочего движения. Но рабочие ничего не знали про «конспираторов», отделённых от них многочисленными сословными и конспиративными барьерами.
А вот между «конспираторами» и членами правящей элиты таких барьеров не было. Из этого, конечно, не стоит делать вывод, что они были заодно с элитой.
«Их отличительной чертой была скромность, беззаветная преданность делу партии и неугасимая вера в победу рабочего класса. Лично я знал и знаю многих из них, но – ни одного авантюриста, ни одного человека с расчётом получить в будущем, после победы, какую-то награду за свою работу, а ведь в партии было довольно много людей, которые рассчитывали на карьеру». Это тоже слова Горького.
Внимание «враждебного класса» было отвлечено на нелегальные низовые структуры, на рабочие организации – которые для того и создавались, чтобы властям было кого ловить. Иногда им даже удавалось «обезвредить» кого-то из «спецов».
Но «конспираторы» в поле зрения властей никогда не попадали, так как выглядели «своими». Как писал о себе Буренин:
«Елена Дмитриевна познакомила меня с условиями революционной работы в подполье и предложила помогать ей. По её словам, я был подходящим человеком для такой работы. Семья наша была вне подозрений: достаточно сказать, что мой брат, дяди, муж сестры были офицерами лейб-гвардии. Я нигде не служил, в средствах не нуждался, мог свободно располагать своим временем, имел много знакомых».
После победы революции легальная РСДРП превратилась в низовую бюрократию, «спецы» стали «ленинской гвардией», наряду с говорунами вроде Троцкого или Зиновьева.
А «конспираторы» так и остались «конспираторами». Я склонен думать, что эти связи никому из наследников Ленина не передавались и что именно эти люди стояли за всеми легальными и нелегальными структурами Коминтерна.
Тень коминтерновского генералитета, оставаясь всего лишь тенью, порой настолько мощно разрывает ткань исторической фактологии, что не упомянуть о ней было бы просто нечестно. Пусть читатель примет как должное, что ответов на многие вопросы у историков нет. Возможно, эти ответы никогда не будут найдены. Но я считаю своим писательским долгом показать хотя бы масштаб вопросов.
Теперь, когда я рассказал читателю о тени Коминтерна, читателя вряд ли удивит тот факт, что советником Л.И. Брежнева по внешней политике был архибуржуазный Андрей Михайлович Александров- Агентов, начинавший службу в советском посольстве в Швеции под началом А.М. Коллонтай. Всегда помощник, всегда референт, говоривший о себе, что он «создал Брежнева». Брежнев об этом знал и не возражал. Зато Александров-Агентов часто возражал генсеку.
Ещё одним учеником Александра-Агентова был никто иной, как Юрий Владимирович Андропов.
Но оставим на время «конспираторов».

Отдел международных связей (ОМС) –
организационно-технический механизм Коминтерна

Второй по важности и, если угодно, «явной» (для посвящённых, конечно) частью тайного механизма Коминтерна был ОМС, который в его лучшие годы возглавлял некто Иосель Ориолов Таршис, ставший позже Иосифом или Осипом Ароновичем «Фрейтаг», или «Пятницей», или «Пятницким», получивший только «революционное» образование. Пятницкий, несомненно, был фанатиком большевистской идеи, в которой он мало что понимал, и чем-то вроде красного ассасина, фигурой скорее средневековой.
Не обладая широким кругозором или стратегическим видением, Пятницкий отлично знал техническую сторону тайной войны.

Собственно, на таких моментах и концентрируется книга его младшего сына: «мы – практики!»
За границей ОМС располагал собственными пунктами связи, руководители которых, как правило, работали под дипломатическим прикрытием.
Начальники пунктов связи ОМС имели более высокий статус, чем советские послы или руководители братских компартий. Им была доступна информация разведывательных и дипломатических органов СССР «на местах», они определяли руководящий состав курируемых партий и профсоюзов, финансировали их, внедряли свою агентуру в коммунистические и другие организации рабочего движения.
На своей территории руководящие сотрудники ОМС обычно работали под прикрытием документов ОГПУ – НКВД.
ОМС, однако, не имел права контактировать с представителями «враждебного класса».
Миссии вербовочного или дипломатического характера в стане врага возлагались на так называемых «спецтуристов», в конкретные задания которых ОМС не был посвящён.
Накануне восстания в Гамбурге осенью 1923 года в Германию были командированы «спецтуристы» Елена Стасова, Карл Радек и Лариса Рейснер.
Радек вёл переговоры с руководителями так называемой «Sondergruppe R» – «Зондергруппы Р», в советской терминологии – «Вогру», то есть «военной группы», состоявшей из офицеров «войскового управления» (аналог генерального штаба) и военных промышленников. О миссиях Стасовой и Рейснер ничего достоверного сказать нельзя. Кроме, конечно, того, что сказала Рейснер в знаменитой книге «Гамбург на баррикадах».
Помимо пунктов связи за рубежом, ОМС располагал несколькими секретными объектами на территории СССР. Это были:
«База № 1» в Подлипках, где находилось производство фальшивых документов.
«База № 2» в Ростокино – собственный шифровальный и радиоцентр.
«База № 3» в Пущино – школа подготовки радистов и агентуры ОМС.

Разведчики и агенты влияния

Как было сказано выше, между «явной» и «теневой» структурами Коминтерна существовало разделение обязанностей. ОМС занимался вербовками агентов в коммунистических, социалистических партиях и профсоюзах. Задачей же «спецтуристов» было проникновение во вражеские политические структуры.
«Спецтуристы» могли использовать и агентов ОМС, в случае надобности, или им их «передавали», но ОМС не знал агентов, приобретённых для собственных сетей «спецтуристами». Отдел лишь обеспечивал их технически, не зная, кто эти люди и чем занимаются. «Конспираторы», чтобы запутать и своих, и чужих, постоянно меняли «клички» своей агентуры.
Скажем, если пункт связи ОМС технически обеспечивал некто «Том» из Лондона, никто не мог быть уверен, что это тот же агент, что и на прошлой неделе. «Томом» мог стать совершенно другой человек.
Леопольд Треппер, руководитель «Красной капеллы», самой крупной разведывательной сети в Европе в годы Второй мировой войны, Рихард Зорге, резидент советской разведки в Японии и Арнольд Дейч, завербовавший участников «кембриджской пятёрки» Кима Филби, Гая Берджеса, Джона Кернкросса, Энтони Бланта и Дональда Маклина, – все они были в своё время были привлечены к сотрудничеству с СССР представителями Коминтерна.
Самой удачливой в работе, но не в жизни, и самой загадочной участницей тайной борьбы Коминтерна была Ильзе Штёбе, раскрывшая, в одиночку или нет, план нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, известный как план «Барбаросса».
Ильзе Фрида Гертруда Штёбе родилась в Берлине 17 мая 1911 года в рабочей семье. Отец ушёл из семьи, и Ильзе вместе со сводным братом Куртом от первого брака матери воспитывалась одной матерью. Окончила народную школу и торговое училище, по окончании курсов секретарей-стенографисток с 1929 года работала в издательском концерне Mosse, сначала в рекламном отделе, затем секретарём главного редактора газеты Berliner Tageblatt, респектабельного издания либерального толка.
После прихода к власти Гитлера Штёбе быстро приспособилась к новым порядкам, став членом НСДАП и возглавив пресс-службу женской организации нацистов в Польше. Как сказано в сохранившейся партийной характеристике, «товарищ Штёбе воспитывала в жёнах чиновников и дипломатов, хранительницах секретов своих мужей, дух партии».
Менее формальную характеристику дал ей представитель Коминтерна, позже, военный разведчик Яков Бронин:
«Когда я впервые её встретил, ей шёл двадцать первый год. Стройная, выше среднего роста, с правильными чертами продолговатого лица и живыми серыми глазами, она была, бесспорно, красивой женщиной. На неё обращали внимание, потому что у неё были заметные черты сходства с популярной тогда в Германии киноактрисой Бригиттой Хелм».
Задолго до войны Штёбе хотела вступить в компартию, а в Коминтерне, узнав о таком решении, предложили ей помогать СССР и делу коммунизма иными способами.
Эта помощь оказалась столь существенной, что в Центре сообщениям Штёбе не поверили.
В феврале 1941 года в Москве было получено следующее донесение:
«Руководящие круги, как и прежде, придерживаются точки зрения, что война с Россией будет ещё в этом году. Формируются три армейские группы под командованием Бока, Рунштедта, фон Лееба. Армейская группа Кёнигсберг будет наступать в направлении Ленинграда, армейская группа Варшава – в направлении на Москву, армейская группа Познань – в направлении на Киев. Сроком наступления необходимо считать 20 мая. Запланирована колоссальная битва на окружение в Пинской области с участием 120 дивизий с немецкой стороны» – Альта.
«Альта» – псевдоним Штёбе, присвоенный ей разведкой РККА. Это было уже третье сообщение Альты о подготовке нападения на Советский Союз и самое подробное изложение плана гитлеровской агрессии, когда-либо доступное советской разведке.
Конкретность и обстоятельность донесения и вызвали сомнения. Штёбе, как было известно, устроилась на работу в германский МИД к чиновнику среднего звена, которого она ранее завербовала. Она не была участницей совещаний у фюрера. Не контактировала с другими высшими руководителями рейха. Откуда же эти сведения?
Несмотря на настоятельные просьбы Москвы, Штёбе отказалась назвать имя информатора.
Этот её подвиг оказался последним – и не по её вине. Как раз накануне войны Сталин, возможно, в поисках «теневиков» Коминтерна, разгромил организационно-технический аппарат ОМС, а вся агентура Коминтерна спешно и без учёта её важности передавалась военной разведке, которая вследствие репрессий утратила профессионализм. Никто не позаботился о том, чтобы при передаче дел другой службе снабдить Альту условиями связи в чрезвычайных обстоятельствах. В чём-то можно понять людей: они радовались, что сами уцелели. Но понять, в данном случае, не значит простить.
После начала войны контакт с Альтой, осуществлявшийся через аппарат советского военного атташе в Берлине, был, разумеется, потерян. Без связи остались и другие резиденты советской разведки. Одним из них был Вилли Леман (псевдоним Брайтенбах), возглавлявший в гестапо отдел контрразведывательного обеспечения германской промышленности. Леман имел огромной опыт полицейской и контрразведывательной работы, против СССР, в частности, а его связь с Москвой длилась с 1929 года. Наблюдая необъяснимые с профессиональной точки зрения действия советских кураторов накануне войны с Германией, Леман мог предупредить Альту об одном из худших подозрений. Действия Москвы, которые беспокоили их обоих, недоверие к информации, частая смена кураторов, отзыв радистов – тайно направляются из Берлина.
Мог предупредить, если они были знакомы. Штёбе была одно время активна на ниве, как сказали бы сейчас, общественных связей германской промышленности. Она бывала на предприятиях, относившихся к отделу Лемана. Донесения Лемана о германском наблюдении за советскими представителями в Берлине могли быть доступны и кураторам Штёбе, а он, в свою очередь, мог понять, кто такая Альта. Делались предположения о связях Штёбе и Лемана, уходящих к «Вогру». Или даже о том, что группа Лемана специально зачищала окружение Штёбе от любопытствующих.
Это делает Штёбе совершенно невероятным случаем в истории разведки. Даже у великого Леопольда Треппера не было своих «чистильщиков» в гестапо. Впрочем, у него не было и таких источников, как у Штёбе. Документального подтверждения эти теории пока не получили. Известно лишь, что Штёбе решила полностью свернуть деятельность резидентуры и покинуть Берлин. Получила ли она какой-то сигнал, или этот шаг подсказала интуиция, мы не знаем. Уход из МИДа она объяснила своему окружению тем, что нашла спутника жизни и собирается замуж. Была назначена дата помолвки, но личная жизнь не состоялась.
Дальнейшие события показали, что Леман, к сожалению, был прав.
Гестапо действительно искало советских резидентов через Москву. Нацисты имели в советском аппарате агента, который «колол» бывших сотрудников ОМС и прочих «троцкистов» и постепенно передавал данные допросов в Берлин, или же это был человек, имевший доступ к записям допросов. Имя германского агента так и не раскрыто, о его деятельности можно судить лишь по «утечкам».
Выбив на Лубянке очередную наводку, гитлеровцы затем инициировали «восстановление связи» советской разведки с этим агентом. Оставалось только дождаться человека, который придёт в определённое время в нужное место и назовёт правильные слова. Так шаг за шагом контрразведка подбиралась к связям Штёбе, Лемана, Треппера.
Гибель резидентов была лишь делом времени. «Взяв след», гестапо с азартом провоцировало Москву на поиски всё новых утраченных агентов, а советская разведка с упорством, достойным лучшего применения, продолжала исполнять навязанную ей игру. Чем менее успешными были эти попытки, тем более они становились безрассудными.
О наличии советского агента в гестапо в Берлине могли узнать, когда на Лубянке «раскололи» очередного «врага народа». А в мае 1942 года из советского плена в Германию вернулся «антифашист», которому в нарушение всех законов конспирации и обычной человеческой логики было доверено восстановить связь с Брайтенбахом. Удивительно, как легко в годы войны продолжали верить немцам и как упорно не желали видеть своих в своих!
Вилли Леман (Брайтенбах) бесследно исчез под Рождество 1942 года. В начале 1943 года в служебном вестнике гестапо было опубликовано извещение: «Криминальный инспектор, гауптштурмфюрер СС Вилли Леман отдал свою жизнь за Фюрера и Рейх».
Штёбе была арестована раньше, ещё в сентябре, в день помолвки. Как на неё вышли, неизвестно. Её связь с Леманом могла бы объяснить удачу гестапо, но выше я упомянул, что доказательства связи двух резидентур отсутствуют.
Рассекреченная СВР в 1999 году часть дела Лемана насчитывает 12 томов. Из дела Штёбе, кроме её донесений о плане «Барбаросса», доступен только ещё один листочек.
Предсмертное письмо Альты, написанное в тюрьме Плётцензее, совершенно лишено эмоций. Это сугубо деловой документ.
«Моё последнее желание.
Я оставляю моей матери широкий браслет и моё кольцо. Все остальные ценности, находящиеся среди вещей, передать также моей матери.
Прошу мою мать распределить их следующим образом.
Часы передать моему брату. Тонкий браслет передать моей золовке Валли, пудреницу – Рени, ручку – Эдгару Рихтеру.
276 рейхсмарок передать моей матери с указанием, что все деньги из этой суммы предназначаются для покрытия моего долга государству, который составляет 350 рейхсмарок.
Для покрытия этого долга прошу не описывать мои вещи, а предоставить моей матери возможность возместить эту сумму.
Ильзе Штёбе
Берлин, 22 декабря 1942 года»
Записи допросов Штёбе показали, что в гестапо её приняли за связного, передававшего военной разведке СССР малозначительные сведения из МИД Германии.
Свою роль резидента Штёбе удалось скрыть.
Накануне празднования 20-летия Победы в 1965 г. руководство разведки предложило присвоить Ильзе Штёбе звание Героя Советского Союза. Однако это предложение не нашло понимания у руководства ГДР.
В 1969 году Альта была посмертно награждена орденом Красного Знамени. Вручить награду было некому. Её родственники были уничтожены нацистами ещё в годы войны.
Если бы Штёбе не преподнесла Советскому Союзу этот подарок, если бы по первым же её донесениям (которым никто не поверил) не была проведена в январе 1941 года большая штабная игра на картах, доказавшая ошибочность сосредоточения всех частей действующей армии на границе для ведения войны на чужой территории, если бы Жуков, продолжая «не верить» донесениям Штёбе, не настоял на эшелонированном размещении войск, поход Гитлера мог закончиться не под Москвой, а на Урале, а СССР, скорее всего, перестал бы существовать уже в 1941 году.
Штёбе сообщила три последовательных варианта плана «Барбаросса», которые между собой существенно отличались и которые полностью подтвердились уже после её гибели и гибели нацистского режима.
Она будто бы стояла за спиной фюрера. Но такого ведь быть не могло?
Приходится верить либо в чудо, либо в тень Коминтерна.