Живи офицер.

За спиной лес. Впереди окопы.

Оставался единственный патрон. На него надежда. Он чувствовал, как дрожит тело. Особенно правая рука с зажатым пляшущим со стороны в сторону пистолетом. Коленки выдавали стук, который грохотом оседал в ушах. Он расслабился, чтобы избавиться от дрожи и успокоиться. В голове туманилось. Глаза слезились. По лицу бежал пот. Он слизывал его ссохшимися, покусанными до крови губами.

- Ну, зараза в этот раз ты от меня не уйдешь. Убью.

   Он положил палец на крючок, из окопа вынырнула фигура, тщательно прицелился, нажал...

   Рядом стоящий капитан после выстрела посмотрел в бинокль на мишень и тяжело вздохнул.

- Лейтенант. Это же стрельбище, а не танцплощадка. В который раз стреляешь, мать твою, и всё мимо. И чему вас учили?

   С того времени потерялся след лейтенанта на многие годы.

 Встретил я его, когда выходил из гостиницы «Интурист». Я бы не узнал и прошел бы мимо, если б он не окликнул меня.

- Капитан. Не узнаешь? Или узнал, да здороваться не хочешь? Боишься?

   Это и был лейтенант.   Бывший слушатель «Вышки» (Высшая школа КГБ) Саша Кузнецов.

    Поздоровались.

- Извини за капитана. По старой памяти назвал. Сейчас ты уже точно не капитан.

- Это не важно. А что ты тут делаешь, - спросил я.

   Он вяло усмехнулся.

- Работу ищу. Пойдем, поговорим, если не. Против. Я же, как прокаженный. От меня шарахуются.

   Мы прошли в Александровский садик, сели на лавочку.

- У меня к тебе просьба, - сказал он.

   Тогда я его просьбу воспринял с улыбкой. Страной она мне показалась.

– Я не прошу тебя помочь мне. Теперь это уже не нужно. Поговорю с тобой и буду искать другой выход. Ты же в «Вышке» писал рассказы. Напиши обо мне. Может когда – ни будь опубликуешь. Не хочется пропадать просто так. Хотя я и раньше толком не жил, а пропадал. Напишешь. Дай слово.

   Сколько лет прошло? Много. Решил я выполнить его просьбу и сдержать свое слово.

   Я написал, Саша. Может быть ты слышишь меня?

- Ты знаешь, - начал он, - у меня складывается впечатление, что кто-то, как бы поставил целью всей своей жизни мстить мне. Ты же помнишь, каким я был в «Вышке». Вся жизнь потянулась с «Вышки».

   На семинарах по научному коммунизму я говорил: Маркс, Энгельс, Ленин не боги, и молиться я на них не собираюсь. Сходило с рук. Так думал я. Оказывается, нет. Подводного течения я не замечал. А в жизни всегда есть подводные течения.   

   После окончания меня послали на работу в Восточную Германию. В один из особых отделов. Молодой был. Не нравилось мне, как работал мой шеф. Много шума, бестолковщина, а результатов с гулькин нос. На собраниях я в первых рядах. Говорил шефу: не важно, Александр Михайлович, что Вы полковник, а я лейтенант. Важно, что мы оба коммунисты. Для партии работаем.

   Запомнил он это. Ждал момента. И дождался. Я же, как и ты в «Вышке» увлекался философией. Не бросил ее и когда работал с Александром Михайловичем. Он знал об этом. И придерживался мнения, что офицер КГБ этим не должен заниматься. Дескать, Гегель, Кант, Фейербах – пустяки. Не те люди, с которыми нужно работать. Преувеличил я, но что-то подобное говорил шеф

    Он усмехнулся. В первый и последний раз во время своего рассказа.

   Говорил. «Агентуру вербуй. Это твое дело». Помирились мы с ним, когда его турнули из КГБ. Приезжал к нему в Волгоград. Он мне говорил: «ты сам ушел, а меня вытолкали». Так вот. Контры с шефом, напряженка на работе привели к тому, что я переутомился. Страхи, тревоги, усталость.

   Доходило до того, что, когда я разговаривал на немецком, у меня тошнота появлялась. Рвать хотелось. Возненавидел я тогда немецкий.   Обратился к шефу: отдохнуть, полечиться. «Да, какие разговоры, Саша. Завтра в наш лучший госпиталь».

   Ну, а завтра привезли меня в госпиталь. В отделение психиатрички. А ты знаешь, что это такое, когда мужик с нормальными мозгами сидит среди дурачков. Это – страх на всю жизнь остаться у него.

   Там во дворе была клетка с диким кабаном. Так я подходил к клетке, смотрел на кабана и думал: вот и я могу остаться в такой клетке навсегда. Шеф был уверен, что так и будет. Не выберусь. Но нас же не напрасно учили и натаскивали. Я волю в кулак. Выбрался.

   Через полгодика пошла новая волна. Приехал из Дрездена. Иду домой. Был, как раз мой день рождения. Навстречу жена. В слезах. Попала она к немцам в полицию. Золотишком занималась.   Я в полицию. Думал, вытащу. Шеф полиции был знакомым. Поздно.

   Информация о жене была в руках Александра Михайловича. Он и использовал ее по назначению. «Отправляем тебя в Союз. А можем и не отправить, если ты разведешься с женой». Знал, куда бить. На совесть ударил. На карьеру.

   Я при нем сел и написал рапорт Андропову: не могу служить в КГБ по моральным соображениям. Почему-то никто не обратил внимания на формулировку: не могу служить по моральным соображениям.

   Из партии не выгнали, а что такое в то время: выгнать из партии, выговор не объявили. Сразу меня не уволили. Послали в Киев. Три месяца держали. Разговоры. «Мы на тебя такие деньги затратили, а ты не хочешь работать». Сам знаешь, как и чем нас тогда убеждали.

   Я им в ответ: вы же понимаете, что случай с женой и мой рапорт – это же крест на мне. При первом удобном случае, при проколе любой упрекнет меня: а помнишь. Удавка на всю службу. Отпустили. Уехал я из Киева в Москву. На прощанье мне сказали: призовем, вернем, когда нужно будет.

   Квартиры своей не было, жил в квартире тестя. Не заладилось. Я же скрыл от тестя и тещи случай с женой. Сказал, что прокололся на работе, вот и уволили. Они меня допекали: самолюбивый, чистюля, не любишь голову клонить, работал за границей, такие деньги получал, а теперь нищета.

   Говорил я жене: уйдем на квартиру.

Не выдержу я. Нет. Не хотела. Сорвался и ушел. Чемоданчик в руку, пару костюмов. А куда шел, и сам не понимал. На Курском вокзале три дня на лавках лежал, пока не встретил Толю Горохова.

   Он тоже ушел из КГБ. Рассказывал мне.   Служил в Феодосии. Противна была ему служба. Начал пить. Набирал вина, уходил в степь и до утра пил. Однажды он чуть не замерз. Запомнились мне его слова: ты, Сашок, не знаешь, что такое тепло, а я знаю, это когда приползаешь к порогу и чувствуешь, как из квартиры тянет теплом.

   Он забрал меня и стали мы жить с ним в однокомнатной квартире тети Нади. Помнишь официантка из столовой в «Вышке». Пил Толька страшно. Запои неделями. Под кроватью батарея бутылок сладкого вина. Мы бутылки потом сдавали. Из запоя выходил тем, что начинал есть одно жирное и воду чуть ли не ведрами пил.

   Я держался. Искал работу. Куда только не обращался.    Образование у нас приличное. Кроме специального еще юрист, знание у меня трех языков. Немецкий, французский, хинди. Помыкался. Пишу анкету – все хорошо. Возьмем. На следующий день: пока не можем. Должности заняты. Через месячишко приходите.

   Пугало их в анкете: офицер КГБ, «Вышка». А может быть, и другое было. Давили на них из КГБ. А тут еще и развод. Жена затеяла. Думала, поломать меня. Испугаюсь. Тесть и теща грозили выписать меня. Вот на это они меня и брали. Я не поддался. Выписали.

   Просил тестя: напишу расписку, все, что угодно, что не стану предентовать на жилплощадь. Только не выписывайте. Нет. Выписать то выписали и выслали бы меня за сто первый, да вот в спешке, печать о прописке в паспорте не убрали. Это спасло, да не совсем.

   Порядки раньше – сам знаешь, какие были. Без прописки. Вперед за сто первый. Ехать к отцу, матери. Их уже не было. Умерли. С пригородной пропиской меня не принимали в московских больницах, если я обращался. Когда было худо, я садился на стул, тетя Надя была дома, на кухне возилась или спала, падал на пол, мол, потеря сознания.

   В таких случаях тетя Надя вызывала скорую. Они не могли не забрать меня. Правда, врач спрашивал, а Вы скажите, сколько времени пролежали без сознания. Это приемчик у них такой был.   Человек, когда теряет сознание, он же не знает, сколько времени пролежал без сознания. А если скажет, значит притворяется.

   Нашел работу. В библиотеку Ленина устроился. Зарплата мизер. И алименты нужно платить, и за квартиру, и есть. В библиотеке познакомился с одной женщиной. Жена полковника Генерального штаба. Влюбился. Да все повернулось по-другому.

   Установили за мной слежку. Путается с женой полковника Генерального штаба. Как бы чего не вышло. Может, завербовали, агентом какой - нибудь разведки стал. С одной стороны, слежка. С другой стороны, любовь.

   Любил я ее крепко, но не срослось. Что у меня было. Съемная квартира и аккордеон. Три раза она переезжала ко мне. Оставляла мужа, свою мать, сына. Мучило ее это. Не выдерживала, уходила. Я с работы, а на столе записка: не могу, ухожу. И так три раза.    В третий раз я сказал ей: так жить нельзя, нужно расстаться. Расстались.

   Тошно было вечерами. Выходил на улицу и часами бродил. Иду возле окон, смотрю на них, думаю: Господи, в квартирах собаки живут лучше меня. В тепле, еда. Есть на кого полаять, как человеку поговорить… Словно прокаженный был. Без друзей. Пустота. А ведь хотелось с кем-то поговорить. Поделиться.

   Один раз в пивбаре, выпил крепко, вытащили у меня паспорт, партийный билет. Думал, что пропаду. Я же ничто тогда без паспорта и партийного билета. Нашел. Пошел к диссидентам.

   У Каверина был на даче в Переделкино. После встречи с Кавериным вызвали меня на Лубянку. Сказали: интересуемся, как живешь, чем помочь. А когда я выходил из кабинета, в спину припечатали: а к Каверину не ходи.

   К Каверину я не пошел, а пошел к Лидии Чуковской. Честно сказал ей, что в КГБ работал. Она доброжелательно ко мне отнеслась, а потом мне передали, что она после моего ухода обозвала меня провокатором. Ну и о моем походе к ней в КГБ сообщили. У нее домработница агентом КГБ была.

   Замкнутый круг. Куда, к кому идти? Наверно, повесился бы, да призвали меня снова. Попал я в мясорубку. Дворец Амина штурмовал. Лучше бы там и остался.    Выжил. Награда, именной пистолет.  И внедрили меня к диссидентам.

   Послушал я их. Послушал и совпал с мыслями. Начал их учить, чтобы не попадались на глаза КГБ. Кто-то из диссидентов слил информацию о моих уроках в КГБ. Помнишь. Тогда всех слушателей «Вышки», с которыми я учился, заставили писать характеристику на меня, что я из себя представляю.

   Посадили на десятку. Что тюрьма, что КГБ – одно и тоже. Вышел.  Напоролся на перестройку. Порадовался. Не напрасно диссидентам помогал. Заживем по новой. Думал, как все. Ладонями за Ельцина отбивал. Демократия, гласность и прочее. Годик на воле, а потом снова на пятерку в тюрьму.

   А за что? До сих пор не пойму. На суде: за незаконное хранение пистолета. Я им: да ведь пистолет то именной, за Афган. Ничего не помогло. Никакие награды и именные пистолеты. Освободился.

   Понимаешь, все, как бы тихо, спокойно, мирно, в другие страны не убегал, эмигрантом не был. А вот идет война в душе. Как будто бросили гранату в душу, а я жду, когда же она взорвется и на куски меня разнесет. И сложилось у меня впечатление, что кто-то, как будто поставил себе целью всю свою жизнь мстить мне. Вот теперь ищу работу. Да думаю, что не нужно искать. Кто-то все равно будет мстить

   Он замолчал и открыл дипломат. Пистолет.

- Зачем носишь с собой?

- В нём один патрончик. Последний. Для себя оставил. Понимаешь. Гнули меня, но не доломали. Так что не хочу, чтоб кто – то сломал. Я сам себя.

   После этого разговора затерялся след Саши. Искал, но никто из бывших слушателей Вышки не знал, куда он исчез, а, может быть, кто-то и знал и знает, да не говорит. Может грохнули. Многое он знал, а скорее всего, наверное, грохнул сам себя.