О ветеранах и их «оскорбителях»

Новость такая: «Группа депутатов Госдумы подготовила поправки, предусматривающие уголовную ответственность за оскорбление ветеранов Великой Отечественной войны».

«Оскорбление ветеранов будет отнесено к одной из форм реабилитации нацизма», — пояснила Любовь Яровая, одна из неравнодушных депутаток и яростная защитница разнообразных скреп.

Почему именно теперь зашла в Госдуме речь о ветеранах и их «оскорбителях», гадать не приходится.

Но любопытно все же проследить за историческими мутациями невинного с виду слова «ветеран», в своем нынешнем значении возникшего в середине 1960-х годов как замена слова «фронтовик», слова народного, стихийного, не вполне официального, до боли близко понятного двум или трем тогдашним поколениям, включая и мое, послевоенное.

Войны не было. Смерти, крови, грязи, вязкой глины под сапогами, голода, скудных хлебных паек, храбрости и трусости, мокрых окопов, разорванных телефонных проводов, колючей проволоки, кровавого поноса и дистрофии, воровства и мародерства, окружения, отступления, наступления, сутками стоявших на морозных полустанках теплушек с беженцами, бомбежек, разрывавших душу сирен воздушной тревоги, «буржуек», сожравших уйму профессорских библиотек, вдов, сирот, фильтрационных лагерей, полунемецких «ничьих» детей, родившихся на оккупированных территориях, разграбленных городских квартир и разоренных нищих деревень — не было.

Ничего из того, что совокупно входит в запредельно кошмарное понятие «война» — не было.

Была, разумеется, только победа. И не одна всех. На всех побед не напасешься. И не победа, нет! «Победа» — с заглавной буквы и с восклицательным знаком. Было только фото флага над куполом Рейхстага и надпись «Дошли» на его рябой от пуль стене. Была только Победа, только салют над Кремлем, только парад на Красной площади, только усатый генералиссимус на Мавзолее, передавший прямо из рук в руки украденную у народа победу нынешнему главнокомандующему, оказавшемуся способным мастером по бойкой торговле краденым.

Слова «ветеран», применимого к воевавшим мужчинам и женщинам, не было в годы моего детства. Были, повторяю, фронтовики. Мой отец, например. Да и почти все отцы, а иногда и матери, большинства моих сверстников.

Слово «ветеран», спущенное с вершин каких-то соответствующих отделов ЦК КПСС, было словом официальным и — так получилось — не вполне совпадавшим по значению со словом «фронтовик». Как минимум потому, что не все фронтовики удостаивались высокой чести получить официальную ксиву «ветерана», дарующую скудные и вполне унизительные, но хоть какие-то социальные привилегии. Да и те касались не всех ветеранов, а лишь тех, кто имел статус инвалида. Помню, например, что инвалид войны мог по предъявлении соответствующего удостоверения без очереди постричься в парикмахерской.

И, соответственно, далеко не все из тех, кто обрел право называться ветераном, был фронтовиком.

Постепенно это «ветеранство» стало все заметнее и все драматичнее отчуждаться от тех реальных живых людей и, соответственно, реальных судеб, к которым оно, по идее, должно было быть применимо.

По мере естественного убывания из числа живых самих ветеранов тема «ветеранов» стала обретать все более сакральные черты, все дальше и дальше уходить из области реальной истории и современности в туманную даль мифов и преданий.

А к нашим временам она стала еще и необычайно болезненной. Болезненной настолько, что к ней невозможно прикоснуться голой рукой.

И это более или менее объяснимо. Потому что Вторая мировая война, даром, что она завершилась три четверти столетия тому назад, была выбрана как неисчерпаемый источник причудливо перемешанных с реальными фактами мифов и преданий, неустанно используемых нынешним начальством страны для легитимации собственного существования.

Ну, и, опять же, не только бесконечные историософские откровения первого лица, но и так называемая законотворческая деятельность обеих палат крутятся вокруг этой болезненной темы.

И стоит ли особенно изумляться тому, что высказанные вслух осторожные сомнения в том, что во Второй мировой войне победили лично и непосредственно Путин, Володин и Ротенберг, квалифицируются как «пересмотр результатов» или, бери выше, как «реабилитация нацизма».

Ну, и «ветераны», конечно же! Как без ветеранов. Они ведь и есть те самые «деды», о которых ежегодно с казенной благодарностью напоминают в городах нашей страны надписи на задних стеклах немецких автомобилей.

Что касается наползающего на нас закона об «унижении чести и достоинства ветерана Великой Отечественной войны», то не могу не задаться некоторыми вопросами. Ну, просто интересно!

Первый вопрос такой. Идет ли речь о ныне живущих ветеранах войны? Или обо всех, включая, извините, покинувших этот мир?

Если речь идет в том числе и о неживых, то имею ли я право, вспомнив соседа по коммуналке Витьку Леонова, который побывал на фронте, хотя и в самый последний год, и вообще был там завхозом, рассказать, какой он был редкой сволочью, ненавидимой всей квартирой, и воришкой к тому же? Или это может быть квалифицировано как «оскорбление памяти защитников Отечества»?

Если же речь идет все же о немногочисленных, к сожалению, ныне живущих, дай им бог долгих лет жизни, ветеранах, то вопрос другой.

Может быть, это прозвучит бестактно или даже унизит чье-нибудь достоинство, но вынужден напомнить, что человек, вообще-то говоря, смертен. А если в наши дни самым юным из тех, кто побывал на войне, сильно за девяносто, то… Ну, сами понимаете…

То есть меня вот что тут интересует. Будет ли продолжать действовать этот закон после того, как… ну, понятно… Если да, то каким образом?

Не может же такой важный, значительный, мудрый и, главное, своевременный закон взять и исчезнуть из юридического поля. Зачем тогда принимать? Неужели только специально для одного «оскорбителя ветеранов» и грозы полей и огородов?

А если закон будет действовать и потом, не возникнет ли в таком случае не слишком, согласитесь, почтенная практика волевым путем назначать ветеранов из среды тех, кто помоложе?

Почему нет! Я вот, например, пару лет тому назад прочитал где-то, что перед 9 мая в одну из школ был приглашен ветеран войны семидесяти трех лет. Почему бы и нет! Какая разница! Кто, как говорится, считает!