Суд по поводу оскорбления ветерана — моя личная боль (о трусости и равнодушии каждого из нас)

То, что происходит, так плохо, что даже хорошо. Эти пощечины общество должно было получить. С 2 июня 2020 года, когда из Навального выскочил паскудный твит, земля могла бы налететь на небесную ось, на улицу могли бы выйти десятки тысяч и суды были бы завалены горами писем с просьбой защитить честь и достоинство Игната Артеменко. Но ничего подобного не произошло.

Если бы мы были в порядке как общество, то ни Навальный, ни его защитники не посмели бы называть героя "продажным холуем" и "куклой, на которую нацепили медали", а назвав — стали бы изгоями. Иска, суда и приговора бы не потребовалось. Суд сейчас спасал нашу социальную репутацию в режиме пожаротушения. Мы — как общество — не защитили Игната Артеменко. Даже не пытались.

Для меня сейчас это личный и профессиональный вопрос — зачем и для кого я тогда рассказываю о Нюрнбергском процессе?

Лиза Арзамасова, актриса, которая играет в спектакле МХАТа "Нюрнбергский вальс", говорит: "Для нашего поколения та война — как война 1812 года. И нас так учили, Нюрнбергский процесс — это несколько строчек в учебнике. Наверное, не очень хорошо учили". Все вроде бы логично. Вам же будет больно, если я стану ругать героев 1812 года? Тех, чьи широкие шинели напоминали паруса. Ну, вы помните.

Но Великая Отечественная — не война 1812 года. Нам не больно за ветерана не из-за давности лет. Это анестезия страха и конформизма. Быть слишком принципиальным — неудобно, смешно и непрактично. Иметь четкий ответ на вопрос, что есть зло, а что — добро, слишком рискованно в мире цветущей сложности. Можно растерять свой социальный капитал — ведь полезные друзья, держатели важных опций, могут оказаться на другой стороне, на стороне, что воюет с ветеранами. Мы — внутри увлекательной дискуссии: "а почему ветеран не может быть холуем?", "если человек старый, то значит ли это, что он обязательно прав?". На одном из сайтов под выкладкой документов, доказывающих, что Артеменко был бойцом 810-го партизанского отряда — список личного состава, личный листок, учетная карточка, сканы-копии, выписки, фото, — комментарий читателя со звонким ником Хальт: "И что? Сейчас ветерана в задницу расцеловать?" Это реакция на неопровержимость доказательств честного имени Артеменко. Рука не поднимается настукивать это, но приходится. Мы обсуждаем все это, понимаете?

За ветераном нет гигантских бюджетов на продвижение "прогрессивных смыслов" в тик-токе и ютьюбе. За ветераном нет никого, кроме нас. Но и нас, похоже, тоже нет. Искушенный человек знает, что не все так однозначно. "Два людоеда, Катынь, трупами закидали, пропаганда, лучше бы вместо парада в День Победы пенсии повысили". Я знаю этого искушенного человека лучше, чем кого-либо. Я сама когда-то была им. И мне теперь стыдно. Это из-за меня в том числе теперь оскорбляют ветерана. Я тоже писала 9 мая — "дайте пенсий побольше вместо парада" и "что за дешевые заказы принесли моим ветеранам к празднику, колбаса есть, а икры нет". Мои 11 тысяч серебренников тоже в этой копилке позора.

Мы год за годом позволяли девальвировать славу дедов — великого поколения, которое после двукратного разрушения страны в XX веке отстраивало ее заново. Мой дед, ваш прадед, ваша прапрабабушка — атланты. Те, что держат небо на своих плечах. Теперь, когда они уходят, когда они почти уже ушли, фундаментом остается их память, их образ, их медали, их величие. Их святость, в конце концов. И их твердость. Они стояли и стоят на своем до тех пор, пока могут ходить, говорить, думать. Они готовы защищать свою правду, при этом терпя снисходительно заблуждения детей и внуков.

Наши деды были слишком добры — это факт. Ветераны самой жестокой войны не были злопамятны. Солдаты страны, которой больше всего досталось, не были мстительны. От людей поколения Игната Артеменко требовалось очень много любви — чтобы восстанавливать, строить, учиться. И много скромности, чтобы считать свой подвиг чем-то естественным. Надо было — и пошли защищать. При всей их боевитости — вы же лично знаете ветеранов — они как дети, до глубокой старости. Доверчивые и открытые. Придите к ним с вопросом, с просьбой, с интересом к их опыту, жизненному и фронтовому — они раскроют объятия, семейные альбомы, дадут вам в руки личные фронтовые письма, накормят, напоят, угостят всем, что есть в доме. Они достанут медали, они наденут парадные кители. Они доверяют нам, будто мы все — их внуки. Любые встречи с ними — всегда с ощущением любви. Они носятся с нами, будто мы — их семья. Даже самые идиотские и неблагодарные их внуки.

Я наблюдала с детства, как открыты и доверчивы в День Победы мои дед и бабушка, как они готовы приголубить каждого, кто идет к ним с улыбкой и цветами, как рады обнять, выслушать, сфотографироваться. Я не видела ничего более трогательного, чем это мгновенное усыновление и увнучение незнакомых людей, чем это взаимное мгновенное возникновение родства. Нам с матерью становилось немного обидно — это же мы, мы тут родные! Но бабушка и дед были правы, а мы в своей ревности — смешны. Родные наши ветераны были семьей всем вокруг, и все люди были семьей нам.

Игнат Артеменко на фоне ковра в том ролике — он будто бы из нашего семейного альбома. (Я не хуже вас понимаю про политическую рекламу, образы, паттерны, послания, узнавание, коды — не надо меня учить.) У нас тоже есть такие фото. Очень давние. Когда ковер висел на стене. Потом ковер лег на пол и появилась новая мебель. Потом, внезапно, с праздничных фото исчезла бабушка в ее бархатном пиджаке с орденскими планками. Остался один дедушка в его парадном кителе, неподъемном от медалей и орденов. После его ухода мы в День Победы не фотографируемся. Девятого мая мы ставим фото дедушки и бабушки в рамке, с георгиевской парадной и одновременно траурной лентой, углом. И не поймешь, что за день теперь — поминки или Пасха. И то, и другое.

И вот до чего дошло — с нашим, с вашим дедушкой можно теперь такое проделать. Даже на суде ветеран говорил то же, что сказал бы балбесу дома: извинись! И ничего больше. Как человек-внук Навальный обязан был извиниться. Правила, по которым мы тут живем, такие: даже если старый человек не прав, уступи. Но тут старый человек прав.

Неужели старик прав, только потому что он старик? Представьте, да. И потому что он — герой. Игнат Артеменко прав, потому что он прошел свой военный путь и достоял историческую вахту до 2021 года. Сейчас мы услышим — "ой, разные ветераны, ой, мой дед не хотел рассказывать о войне, ой, а как же миллионы изнасилованных немок"?

В Победу вцепились давно, но не трогали так явно ветеранов. Великих дедов было много, они были славны и еще сильны. Теперь их мало, а мы трусливы и тихи. Мы — дети мира, не готовые бороться за свои идеалы. Да и есть ли они у нас? Мы выучили про компромисс, про толерантность и разные правды. Мы сделались теплохладны.

А в ветеранов били все эти тридцать лет. Но не прямо. Сначала целили в Сталина и — справедливо, затем в Жукова, потом — в количество военных потерь, в армейские предвоенные репрессии, в то, что без ленд-лиза бы не выиграли, в высылку народов, потом добрались до обвинений СССР в развязывании войны, затем пошел в ход тезис, что в День Победы надо скорбеть и плакать, а когда "Бессмертный полк" вышел праздновать, стали бросаться словами про "мертвых на палках", про победобесие, про дешевые наши души, свезенные на шествие за мелкий гонорар.

Но лично ветеранов все же не трогали. А вот теперь добрались до героев персонально.

Культ победы! Язычество! — кричат верующие в Гарри Поттера и покемонов. Ну почитайте о том, какое зло побеждено. Возьмите приговор Нюрнбергского трибунала и посмотрите. Не про Сталина речь, а про воинов, которые защитили жизнь. "А вот были лагеря. А вот Сталин. А мы сами тоже. Катынь. СМЕРШ. А вот инвалидов войны высылали на Соловки". На всякое героическое находится "а вот". Хорошо, а в гетто были капо, и что? Европейские обыватели массово сдавали евреев нацистам, героев Сопротивления было меньшинство, и что? В блокаду люди отдавали свой кусок хлеба ближнему и умирали, а были те, кто воровал хлеб и ел человеческое мясо. И что? Если есть величие и святость, то есть и ад и падение. Если вы верите в дьявола, видите его следы в войне, то почему в Бога, который руками советского солдата прекратил бойню, не верите?

Ежегодно, на 9 мая и на 22 июня — а теперь каждый день — атакуют память о Победе. И это не Навальный, а я оправдываюсь. За желание назвать Игната Артеменко, своего деда, других дедов-воинов — святыми. Воинами света. Мы не привыкли отбиваться. Нам неприятно воевать. В итоге Артеменко защищает не монолитное общественное мнение, не стройные ряды возмущенных потомков, но суд. Люди возмутились только тогда, когда в суде стал разыгрываться отвратительный фарс.

Навальный называл судью оберштурмбанфюрером. А он в этой конфигурации, понятно, партизан, который бросает вызов фашистам. Кто тогда в этом спектакле Игнат Артеменко? Вот именно. Мы наблюдали позорную травестию. Спектакль, драматургия которого построена на кощунстве. Похитив образ героя у настоящего партизана, Навальный осуществил попытку рэкета репутации. В какой-то момент даже я подумала — погодите, может, это я сошла с ума и ветеран не настоящий? Пошла читать био ветерана. Кощунственность приема в том, что наше благоговейное отношение к героям используют. Мы приучены к тому, что врать про ветеранов — нельзя. Про настоящего бойца сказать, что он фейковый, — табу. Значит, сказана правда? И я на минуту усомнилась. Так в деле деконструкции национальной памяти и десакрализации Победы используется святое отношение к теме. Ворота осажденного города вскрываются изнутри.

Сравнение судьи с оберштурмбанфюрером — часть общей кампании-перевертыша. Слова летят в интернет, как пулеметные очереди: "нацисты-фашисты, пытают-мучают героя, развязали террор, вас ждет новый Нюрнберг". Мы воспитаны на том, что нацизм — самое главное зло. И нам заявляют, бессовестно, хохоча в лицо: а вы зло и есть. Ваш герой — продажный холуй. Ваша правда — это ложь, ваш мир — это война, ваш героизм — это насилие. Для нации, победившей Гитлера, понесшей самые большие потери в войне, пережившей геноцид мирного населения, — нет горше оскорблений и обвинений. Те, кто нас не любит, нашли наконец орудие пытки и раскола: взять наше сердце, бьющееся под ветеранским кителем, и попробовать вколоть в него яд. Зная, что ничем не рискуют. Восемьсот пятьдесят тысяч — сущая мелочь за такую работу.

Почему Навальный оскорбил Артеменко? Да потому что мог. Когда я смотрела кадры из зала суда, на которых делают больно ветерану, плакала. Зачем же так, за что? Но разве не я молчала, когда мои одноклассники в День Победы называли "Бессмертный полк" "мертвецами на палках"? И трусливо покидала общий чатик, не желая вступать в прямой бой. Тогда тоже били — моего деда и деда Игната. В молчании — зло. Только что на открывшейся в Еврейском музее и центре толерантности выставке, посвященной жертвам геноцида среди мирного населения СССР, главный раввин России Берл Лазар говорил мудрое: антитеза добру — не зло, как обычно считают, а равнодушие. И эти слова я не принимаю на свой счет, вполне самодовольно. Я же занята таким важным делом сохранения памяти о войне и Победе. Но если по-честному: меня лично тоже не волновал Игнат Артеменко — начиная с 2 июня 2020 года и до последней недели. Понадобился Навальный, чтобы наконец я заорала от боли.

Недавно в проекте "Нюрнберг. Начало мира" мы опубликовали материал о показаниях фельдмаршала Паулюса на заседании трибунала. Он появляется как рояль в кустах, на что никак не рассчитывала защита нацистов, и свидетельствует: в развязывании войны виновата Германия, имевшая планы нападения на СССР еще в сентябре 1940 года. После Нюрнберга спора о том, кто виноват в агрессии и развязывании Второй мировой, нет. Вопрос решен 75 лет назад. Реакция в Сети — ну и что? Мало ли что судьи в Нюрнберге решили, есть же и другие мнения. Мнения! А с мнениями — что? Нужно считаться. Вольтер, вот это вот все, мы готовы умереть не встать за ваше право высказывать это ваше мнение. Русские оказались потрясающе демократической нацией. Мы терпим и слушаем все. Мели, Емеля — мели, Алеша — твоя неделя, мы выслушаем всех.

На наших глазах вскрывают наши черепа, но как бы ничего нельзя сделать. Поймать за руку политических мошенников неприлично. Сразу раздастся ор о попрании демократии. Значит, надо впасть в бесчувствие. В равнодушие и ступор. Балансировать на "не все так однозначно". А пока мы бездействуем или балансируем в компромиссе, активисты деконструкции перетирают в труху ключевые смыслы Великой Отечественной — кто развязал войну, кто победил, кто таков русский солдат, пили бы баварское и стоило ли сдать Ленинград.

Осталось распотрошить еще две вещи — отменить решения Нюрнберга и уничтожить репутацию ветерана как такового. Ветерана как исторической фигуры. Старый — значит, дурак. Ок, бу-бу-бумер. Ветеран участвовал в агитации за поправки к Конституции как представитель поколения — и, понятно, метят в Игната Артеменко, а попадают во всех наших дедов. Это война против коллективной памяти и против общей системы ценностей. Игра, где выигрывает шакал-одиночка, который помоложе, пояростнее, пожестче. Tomorrow belongs to him.

Последние из поколения победителей остаются с нами до сих пор, не позволяя большинству оскотиниться. Перед дедами стыдно. Они ведь сейчас наши единственные национальные герои — с тех пор, как мы утратили традицию возвеличивать ученых, космонавтов и героев труда. Деды спасают нас от бесчестья, до своих ста лет. А если дедов нет, то все позволено.

Наша страна лишалась своей истории не раз за XX век. По множеству причин — от Гражданской войны до репрессий, от оккупации до переселения народов — наши семейные истории разрублены на части. Красные с белыми спорят почти по всем вопросам. Кроме одного — Победы. Внуки партизана, разведчика, блокадника — мы все можем договориться. Не уверена, что в нашей стране большинство — верующие, но уверена, что большинство — верящих в Победу. И хватит уже этого стесняться. У нас общее наследство, вместо икон и фамильных драгоценностей — дедовские медали. За отвагу, за Берлин и Прагу. Медали, которые, кстати, после смерти надо сдавать государству, но мы не сдадим.
И я не хочу договариваться с теми, чьи условия — сдача Игната Артеменко, оставление его в опасности. Не хочу договариваться с теми, кто ставит все фишки на черное, против Победы. Не хочу быть с теми, кому Победа не свята.

Переговорная позиция для гражданского мира — решения Нюрнберга. Если вы их не разделяете, значит, наш нюрнбернгский консенсус обойдется без вас.