Такие разные студенты- технари ЛИАПа. 4. Мой лучший друг Анатолий

Пелюсов Анатолий в нашей студенческой жизни Радиотехнического факультета Ленинградского Института Авиаприборостроения был моим лучшим другом. Мы оба в студенчестве жили в  морально и материально благополучных семьях, что, по тем временам, было редкостью и, как мне кажется, сформировало в нас одинаково  жизнеспособный нравственный стержень. Оба по окончании школы до института пару лет всерьез работали на крупных промышленных предприятиях слесарями, всегда одинаково предельно ответственно относились к учебе, работе, родителям, семье. Эдакий дуэт тошнотворно-положительных героев. Жили в соседних домах на Московском проспекте. И в дальнейшем судьбы наши шли довольно единообразно, удивительным, почти мистическим образом постоянно пересекаясь в самых неожиданных местах .

В нашей студенческой учебной жизни святыней, на которую мы молились, был пакет конспектов курсов лекций. Лекции  обычно конспектировались по каждому предмету отдельно в тетрадях в клеточку на 96 листов на лекциях ведущих преподавателей (простите за преднамеренный омоним: одним и тем же словом «лекция» на студенческом сленге назывались три разных понятия: сам теоретический курс, процесс чтения в аудитории этого курса преподавателем и, наконец, его студенческий конспект).

Экзамены в конце семестра можно было сдать только по этим индивидуально записанным (или «передранным» в неурочное время) конспектам. Печатание курсов  в виде брошюр типографским способом не практиковалось:  акцентировалось, что каждый год курс должен обновляться. Но, думаю, основная причина была иной. Ну скажите, пожалуйста, какие, даже за десятилетие, могли произойти изменения в сопромате или, там, теоретической механике! Просто, несмотря на понятное, святое желание каждого преподавателя массово опубликовать  свой курс, торжествовал страх перед последующим резким снижением посещаемости лекций. А о возможности существования интернета мы не могли в то время 70х годов даже вообразить.

 И все равно, стопроцентная посещаемость лекций была недосягаемой. Поэтому был закон: пропустил лекцию – перепиши ее на досуге у товарища. И я, как правило, если можно, «передирал» ее у Анатолия. Он же, когда надо было много передрать, старался с моими конспектами не связываться. Это - почему бы?

А дело было отнюдь не в злонамеренности или ущербности, а  в том, что, несмотря на нашу дружбу, мы были очень различными людьми по восприятиям и интеллектуальным оценкам. Он в своих конспектах буква в букву отражал  не только суть, но и форму лекций. Такая зеркальность для последующего «передирания» идеальна. А вот я так записывать лекции не мог. Обычно, если это не был просто вывод математических выражений, старался вникнуть в сказанное лектором, а затем, по возможности своими словами, отличными от лекторских, записывал резюме. Частенько текст  перемежал с личными замечаниями, а то и эмоциональными ремарками с восклицательными знаками. Иногда инициативно составлял простейшие логические графы или располагал материал столбцами таблиц. Так всякий раз я пытался акцентировать суть материала и его связь с  ранее полученными знаниями. В результате мои записи  были не пригодными к «передиранию», и особенно проигрывали как материал для подготовки  к экзаменам.

Помню, сколь трагичными были записи конспектов по начертательной геометрии, когда в примерах построения я преднамеренно выбирал  исходные точки и фигуры, отличные от лекторских, что, в результате, приводило к полной потере наглядности чертежей. Правда, неприятности от такого  субъективного восприятия лекций у меня были лишь на первых курсах, на которых учился крайне неровно. А вот на старших, когда стал похитрее, и для  получения повышенной стипендии нормой стала сдача всех экзаменов сессии на отлично,  такой способ усвоения материала оказывался иногда скорее выигрышным.

В этих отличиях оформления лекций отражалось, на мой взгляд, наше главное судьбоносное различие с Анатолием. Это различие определило дальнейший ход наших профессиональных судеб в существенно различные стороны. Ключевое слово в этом – творчество. Для меня любая деятельность, лишенная элементов творчества, казалась бесцветной, безвкусной. И правдами или неправдами всегда умудрялся избегать рутинной работы.

 Вне зависимости от профиля «конторы», занимаемой должности, вида и направления плановых работ, главное, к чему я  всегда серьезно относился  при реальном Совке,  была моя личная научная работа, завершаемая статьями в научно-технических журналах, и изобретательство, завершаемое Авторскими свидетельствами СССР  (для молодого читателя поясню, что это патент, 100%-м владельцем которого являлось государство) с их внедрением в госпромышленность.

 Чаще всего начальникам не нравились мои претензии на независимость и творческие потуги, отвлекающие от главной святыни - перевыполнения плана.

Однако потихоньку я приспособился: насколько можно брал этих начальников в соавторы, выполнял  навязываемые сверху пункты «социалистических обязательств» по творческой работе. У меня авторских свидетельств и патентов до ста штук, и начальникам было приятно поучаствовать в получении крох авторских вознаграждений (всего полагалось не более смехотворных 4% от экономического эффекта вследствие внедрения) и премиальных за содействие. Кроме того, не раз пользовался и защитой государства: использовал право подачи заявки на изобретение вне зависимости от воли начальства. Правда, при этом задерживался должностной рост.

К счастью, творчество для меня всегда было многократно дороже. Более того, в моем представлении, вообще и всегда главное предназначение любого инженера состоит в создании новой техники, которая оформляется в виде запатентованных им способов или устройств. Разумеется, для возможности своего существования  инженер должен при капитализме ладить с бизнесом, а при социализме –  придуриваться и бороться с бюрократией. Эти максимы, весьма очевидные для западного образа мысли, я обычно скрывал, чтобы не быть уж явным «врагом народа». И многие из этого «народа» выговаривали мне прямо в лицо, что моя деятельность пахнет индивидуализмом, что в то время считалось крайне грешным.

Так вот, а Анатолий профессиональное техническое творчество ценил, мягко говоря, весьма скромно. У него безусловным приоритетом на службе была организация труда коллектива на выполнение плановых задач. Эта направленность в сочетании с его неординарной жесткостью, исполнительностью, гигантской работоспособностью, целенаправленностью, а в дальнейшем и менеджерским талантом обеспечила его весьма значительный дальнейший  должностной рост в области серьезной судовой электроники.

В разных жизненных коллизиях я доверял Толе абсолютно, никогда не сомневался в его благородстве, как говорится, «первым  взял бы с собой в разведку», но творческими мыслями или какими вопросами, связанными с искусством, с ним практически никогда не делился.  В полную противоположность Жеке всякие тонкие сентиментальные материи его  обычно раздражали…

«Не обременен чрезвычайно большим количеством нюансов и сомнений»,- этот панегрик, сказанный кем-то из свиты президента США о любимом вожде Буше младшем, в полном объеме мог бы характеризовать и Анатолия.

Подобно графу Толстому, он восхищался знакомым мужичком, который все профессиональные плотницкие работы умудрялся мастрячить исключительно топором…

К экзаменам мы с ним часто готовились напару. Особенно светлые воспоминания сохранились от зубрежки конспектов под солнышком весной и летом в «Парчке» - на газонах береговых откосов Московского парка  Победы.

Отец Анатолия работал квалифицированным рабочим и был для него  не только этическим авторитетом, но и громадным положительным примером технической рационализаторской деятельности, в том числе по мужской домашней работе.

По его протекции мы с Анатолием  проводили свою производственную студенческую практику слесарями на обувной фабрике «Скороход», где сам он занимался механизацией. 

На «Скороходе» был совсем другой стиль работы, чем знакомый мне ранее  на «Электросиле». Меня поражала практическая независимость заработной платы от производительности: механики и слесари работали медленно, едва шевелясь, а не как женщины рядом на обувных конвейерах.

Был на фабрике цех подготовки кожи. Боже, какой там был смрад. Вот уж – хоть топор вешай! Если дверь цеха открыта, пробегал мимо без дыхания, а в самом цехе я физически был не в состоянии сделать хотя бы единственный вдох. До этого не представлял, что так вообще может быть. А ведь там люди работали постоянно! Но считалось, что они якобы полностью лишены обоняния.

От того же «Скорохода» мы отдыхали летом в спортлагере на озере Омчино под Лугой. Прекрасное было местечко и время…, да и наш возраст! Жили в палатках. В первый же день к нам заявились девчонки с разочарованием: «Эээ, а вы что – не футболисты?!». – «К сожалению, нет, но все равно мы тоже…!».

Были там лодки, весла, но, естественно, не было уключин. Пришлось нам вспомнить слесарные навыки: найти тиски и из арматурного прутка изготовить эти железяки самим, а для щедрого пользования - с достаточным избытком. В результате катались там не только в лодке, но и как сыр в масле в быту. Утром находили у палатки  баночки с ягодами. И ведь так и не узнали дарительницу…

об этом и подобном см.также:

Петр Новыш «Разноцветные воспоминания»

 www.proza.ru/2010/01/09/225