Очарование еврейством

Мне довелось в жизни написать несколько сочинений, которые так или иначе связаны с еврейской темой. Интересно, что впервые я это сделал в 1986 году, будучи во вполне зрелом возрасте и до этого никогда ничего подобного не писав.

Александр Журбин

Но первое же сочинение — мюзикл «Закат» по Бабелю на либретто Асара Эппеля — сразу стало как бы классикой жанра, и знатоки определили в нем подлинность музыки и знание традиций. Откуда это оказалось во мне? Наверное, гены, какие-то таинственные и мистические «голоса крови», о которых я могу только догадываться.

Потом я написал «Блуждающие звезды» — по Шолом-Алейхему и «Шалом Америка» — по Шолому Ашу, и руководил в Америке театром «Блуждающие звезды», который во многом был театром еврейским — и по составу исполнителей, и по репертуару.

Наверное, каждый живший в Советском Союзе еврей моего поколения проходит этот путь — от незнания и скрывания до понимания и осознания себя евреем. А часто и до очарования.

Запретный плод сладок. Среди главных запретных плодов моего детства (вместе с алкоголем, курением и сексом) была религия. Только сейчас я осознаю, что в нормальных странах религия находится в прямо противоположном отделе — в отделе «желательных добродетелей». Алкоголь, курение и секс — плохо, а религия — хорошо. Но в нашем дурацком обществе все было ненормально.

Долгими и трудными были мои попытки сблизиться с Б-гом. У меня в семье не было религиозных людей — во всяком случае, я о таких не слышал, и поэтому с детства никакого религиозного навыка мне не было привито (как и большинству моих сверстников). Мы жили в атеистическом государстве, и религия была отнесена далеко на обочину, куда мало кто решался заглядывать. Но если уж кто и решался куда-то заглянуть — то, конечно, это была православная церковь. Так это было даже в мусульманском Ташкенте. Все окружавшие меня мальчишки и девчонки (русские, евреи, армяне и даже узбеки) хотя бы несколько раз бывали в церкви, святили куличи на Пасху, разговлялись и т.д. Все это делалось тайно, по секрету от властей и при мягком попустительстве родителей.

Но еврейская религия была отнесена еще дальше, за обочину. Я только один раз был в детстве в синагоге (зашел с приятелем-подростком, который уже там бывал), провел там несколько минут и выскочил как ошпаренный. Однако чувствовал себя героем и рассказал об этом родителям, которые подивились моей смелости. Тогда считалось, что у синагоги дежурят свирепые агенты КГБ и уличенные в посещении будут немедленно «отчислены» — из школы, института и т.д. Теперь понимаю, что все это было далеко не так страшно, и было немало моих земляков-сверстников евреев, которые исправно посещали синагогу, а позже покинули СССР и сейчас делают то же самое на всех континентах…

Но тогда это был для меня закрытый и таинственный мир.

А те несколько минут, что я провел тогда в синагоге, отпечатались в моем сознании как контакт с иной цивилизацией: старик с седой бородой, выкликающий нечто на непонятном языке, молящиеся вокруг, что-то бубнящие, раскачиваясь…

Думал ли я, что через много лет мне суждено быть чуть ли не первым композитором, который напишет музыку к сцене в синагоге в первом советском фильме, рискнувшем вывести — после долгого перерыва — евреев на экран (я говорю о фильме режиссера Владимира Алейникова по сценарию Асара Эппеля «Биндюжник и Король»). Евреи пели с экрана то, что я для них написал, — а зрители думали, что это традиционные песнопения…

Следующее мое посещение синагоги произошло лет через 30 — в городе Нью-Йорке. Мы с женой Ириной приехали в Америку в 1986 году в гости к моей подруге Тоби Гати. Тоби — настоящая нью-йоркская еврейка, соблюдающая все праздники и обычаи и воспитывающая своих детей в светско-еврейском духе. Конечно, в ближайший пятничный вечер мы пошли в синагогу…

Я помню экстаз, в котором мы тогда находились. Б-же, мы были в синагоге, где столько народу, и молодые, и старики, и дети, и народ веселый, радостный, празднично одетый, и никто за нами не следил (это еще было время, когда СССР и КГБ были в полном расцвете), и никто не угрожал «отчислением», а наоборот — все подходили и говорили: «О, вы из России? Shalom. And welcome».

Тогда же случилась еще одна история, которая меня сильно проняла. Один нью-йоркский человек, проникшийся ко мне симпатией, сказал, чтобы я зашел к нему в офис — он хочет подарить мне плейер для компакт-дисков. В 1986 году, особенно в России, это была новинка, и я, конечно, сказал, что приду; но забегавшись, пришел не утром в четверг, как обещал, а к вечеру в пятницу, где-то около четырех. Человек этот воззрился на меня и сказал: «Ты что это приходишь ко мне в субботу?» — «Как, — не понял я, — сегодня же пятница!» — «Запомни, — сказал человек, — суббота для евреев начинается в пятницу во второй половине дня. Посмотри, — он показал в окно, — все в это время перестают работать». И действительно, были видны закрывающиеся магазины. «Что, здесь — все евреи?» — удивился я. «Не все, — жестко сказал мой знакомец, — но почти все. А те, кто не евреи, — тоже уважают еврейские законы…»

И я почувствовал гордость за свою принадлежность к народу, который все уважают в самом великом городе мира.

И сейчас в Москве я очень рад, что слово «еврей» можно произносить спокойно, без нажима, а если надо — даже с гордостью и некоторым пафосом. Это — завоевание российской демократии. Очень хочется надеяться, что так будет всегда.