Санаторий

                    Не так давно по телевидению прошёл фильм с участием замечательного нашего артиста театра и кино Валерия Золотухина, где он рассказывал о своём нелёгком военном детстве и, в частности, о том, как в 1942-м году из осаждённого Ленинграда эвакуировали на Алтай детский костно-туберкулёзный санаторий, в котором он в то время лечился. Глядя на экран телевизора, непроизвольно меняю по законам жанра место, время и обстоятельства, и вот уже Золотухин вспоминает не своё, а моё детство. Место действия, отправная точка - детский костно-туберкулёзный санаторий «Имандра» на Кольском полуострове, время действия – двадцатые числа июля 1941 года. Себя и свои ощущения того времени не помню, но представить могу.

Родился я в Мончегорске Мурманской области. Мои деды вместе со своими домочадцами, и моими будущими родителями в их числе, в конце 20-х годов прошлого века не совсем добровольно перешли из категории рядовых граждан СССР в категорию спецпереселенцев, приобретя, таким образом, кучу обязанностей и лишь одно право – трудиться там и столько, где и сколько будет необходимо «в интересах государства». Так они, после долгого путешествия в телячьих вагонах, оказались в заполярной тундре Кольского полуострова. Строили будущий Кировск, где в Хибинских горах начиналась разработка апатитовых залежей. Отец, имея 7 классов образования, каким-то образом устроился в редакцию местной газеты корректором, а мама перебивалась случайными заработками в семьях служащих и ИТР. Хотя отцу перевалило за двадцать, в армию его, как сына врага народа, не брали. В 36-м году он поступил в ленинградский полиграфический техникум, но ещё до первой зимней сессии был из него отчислен всё по той же причине. Там же в Кировске он познакомился с моей будущей мамой, а вскоре всё те же «государственные интересы» заставили их перебраться на новостройки Мончегорска, где я и родился вскоре в одном из бараков.

Время было трудное. Родители, чтобы хоть как-то свести концы с концами, работали как каторжные. О дошкольных учреждениях в тех краях тогда даже и не слышали. Оставлять меня надолго одного было нельзя, поэтому пришлось нанять няню, которая, как потом оказалось, к своим обязанностям отнеслась, мягко говоря, не очень добросовестно. Она могла запереть меня одного и уйти на несколько часов к какой-нибудь подружке пить чай или чего-нибудь покрепче. Могла после этого вернуться и прилечь отдохнуть на часок-другой, предоставив меня самому себе. Однажды зимой мама по какой-то причине пришла с работы раньше обычного и, к своему ужасу, застала такую картину.  В комнате было ненамного теплее, чем на улице, в открытую ветром форточку задувало снежную крупу, я ползал по запорошенному снегом полу в лёгкой рубашонке. Няни не было. Её на следующий день выгнали, но для меня прошедший день оказался роковым. Вскоре, как мама рассказывала, я стал жаловаться на боль в спине. Местные врачи характер заболевания определить не смогли. Не знаю, как ей это удалось, но мама, в конце концов, добилась разрешения на поездку со мной в Ленинград, где профессор (не знаю, к сожалению, его фамилии) обнаружил у меня костный туберкулёз поясничного отдела позвоночника. В санатории «Имандра» меня положили в гипсовую кроватку, как потом оказалось, на четыре с половиной года. Мне  в это время, т.е. в мае 1941 года было два года и пять месяцев. 15-го мая отцу принесли повестку в армию. Ему шёл уже 28-й год. Теперь, когда я читаю книги В.Суворова (Резуна), просто вынужден во многом с ним согласиться. И, в частности, зачем было нужно срочно призывать в армию моего отца и таких как он, неблагонадёжных по мнению властей детей врагов народа,  и, таким образом резко наращивать её численность, если мы не собирались ни на кого нападать?

22-го июня 41-го года началась война. Через месяц, в конце июля, нас, больных детей, в большинстве своём нетранспортабельных и не ходячих, персонал санатория и некоторое оборудование и медикаменты погрузили в теплушки и повезли. В районе Петрозаводска или уже на территории Ленинградской области, точно не знаю, наш эшелон, несмотря на красные кресты на крышах и стенах вагонов, бомбила немецкая авиация. Были жертвы. Мама меня потеряла. Нас после долгих мытарств привезли, в конце концов, в город Сысерть Свердловской области.

А вскоре и её, работницу завода «Североникель», эвакуировали вместе с персоналом завода в Верхний Уфалей Челябинской области. Мама продолжала меня искать целых три года. Она, конечно, слышала, что наш эшелон бомбили, что были жертвы среди больных и врачей, но все же надеялась, что я не погиб. Она и подумать не могла, что её от меня отделяют каких-то полторы сотни километров (посмотрите на карту). Только в конце 44-го года, после долгой и мучительной переписки, мама каким-то чудом меня нашла. У моей кровати на табуретку опустилась чужая тётя, она плакала, по её щекам текли слёзы. Она порывалась меня целовать и, честно говоря, мне это было не очень приятно. Совала мне в руки какие-то игрушки, детскую гармошку, машинку, конфеты, ещё чего-то и плакала, плакала. Говорила, что она моя мама, я её любимый сынок. Я этого понять никак не мог. За прошедшие годы санаторий стал мне родным домом. Няни, сёстры и врачи полностью заменили родителей, а обитатели палаты, такие же больные детишки как и я, прикованные к гипсовым саркофагам,  стали для меня роднее братьев и сестёр. Сейчас, вспоминая то время, я невольно поражаюсь тому, как смогли люди в тяжелейших условиях военного времени обеспечить нам, больным детям, нормальное лечение, постоянный заботливый уход, нормальную жизнь, наконец. Лёжа в гипсе годами!!! я не знал, что такое пролежни. Это какой должен был быть уход!  Стараниями врачей мышцы мои не атрофировались и уже месяца через 2-3 после выписки в 45-м году по мере восстановления функций вистибулярного аппарата  я вполне уверенно стоял на ногах и в возрасте семи лет вновь учился ходить. В санатории я не знал чувства голода. Помню такой случай. Подошло время обеда, в палату вошла нянечка, которую мы раньше не видели. Она разнесла тарелки с супом, хлеб, по половинке яичка каждому и чай. Мы поели, няня посуду убрала, а через некоторое время  пришла дежурная сестра и спросила понравился ли нам обед. Мальчик, который лежал рядом со мной, сказал:

-А я свою половину яичка не съел и оставил на ужин.

-Какую половину яичка?

-Которую няня дала в обед.

-И что, все получили по половине яичка?

Мы хором подтвердили. Больше эту няню  не видели, а вторую половину яичка нам дали к ужину.

Ножки наших кроватей были с колёсиками и нас прямо на них вывозили летом на улицу, а зимой на застеклённую веранду, предварительно закутав в тёплые одеяла. На этих же кроватях нас свозили в одну большую комнату, где устанавливали кинопроектор и крутили документальные и художественные фильмы. Нам читали интересные книжки, рассказывали сказки, мы все вместе разучивали и пели хором разные песни, были нескончаемые беседы на разные темы. Несмотря на свою вынужденную постоянную неподвижность я совсем не испытывал дискомфорта и не знал, что такое скука.

Из памяти со временем стёрлись имена и лица, я никого не могу вспомнить, да иначе и не могло быть. Всё, что тогда меня окружало, было для меня вполне естественным, иначе и не могло быть. Зачем что-то запоминать? Всё было как было.

В моей душе навсегда осталось чувство бесконечной благодарности. Низкий поклон вам, дорогие мои спасители. Низкий земной поклон за подаренную мне и таким как я, детям грозной военной поры,  полноценную здоровую жизнь. Я много лет проработал на Крайнем Севере, приходилось заниматься и тяжелым физическим трудом, но здоровье меня ни разу не подводило. У меня выросли дети, внуки.

Сегодня уже нет той страны и тех людей, мы живём в другой стране и как бы даже в другом мире. Произошла даже не переоценка, а банальная утрата  многих моральных и нравственных ценностей , которыми дорожили в своё время наши родители и мы сами. Случись с кем-то сегодня то, что произошло со мной почти семь десятилетий назад и кто знает – был ли бы у этой истории happy end? Кто знает, кто знает…