ВЕЩИ ПРОШЛОГО

ВЕЩИ ПРОШЛОГО

   Толкнув ногой калитку, руки были заняты громоздким пакетом, прижатым к груди, Иван Кузьмич, войдя во двор, скользнул взглядом по обновлённым постройкам и надолго задержал его на колодце, но не с воротом, а с журавлём.

- Сколько лет тебе, дружок, а всё стоишь. – Он хотел руками как бы погладить сруб, но, вспомнив, что руки заняты, с сожалением вздохнул. - Кто только не пил из тебя, не жадничал, скольких напоил. И красных, и белых, и немцев, и наших. Для тебя различий не было.

- Ты враг нашего народа. Фашистов поил.

- А кто говорит?

- Я.

   Кузьмич перегнулся через сруб, посмотрел. Его лицо.

- Вот загадка, так загадка. Не поймешь, где же я истинный. Там или здесь? И не враг я, - спокойно продолжил Кузьмич, - В посёлке говорят: не модный, отсталый в техническом прогрессе, по старинке живу, колонку сквалыжничаю за гроши пробить. Да Бог с ними, - Кузьмич улыбнулся. Не на всё лицо, а глаза светом хлынули. - А я не хочу тебя засыпать, и дело не в грошах, они прах, ты мне нравишься и много хорошего с тобой связано. Журавль твой выше всех поселковых хат. За несколько километров видать. Кто хочет пить, сразу поймёт, где вода.

   Взобравшись на порожки, Иван Кузьмич оказался в веранде, а потом в большой комнате. В хате было темновато. Включив свет, осмотрелся. В глаза бросилось прямоугольное, большое старинное зеркало в деревянной рамке с завитушками. Он вздохнул, укладывая ношу на стол. Мелькнула мысль: старость, тяжеловато и ходить, и носить, хотел отвести взгляд от зеркала, но в нём промелькнул молодой, здоровый парень с плечами в сажень, в лихо сдвинутой на затылок кепке, который подкрадывался к бутылкам самогона на садовом столике. Иван Кузьмич вначале засмеялся, вспомнив, что и сам в молодости не раз так делал, таскал самогон тайком, а потом спохватился: крадут, мать твою.

- Ты куда? Стой, - заорал Иван Кузьмич, схватил ремень и трусцой на улицу.

   На порожках осмотрелся по сторонам. Пусто. Никакого парня.

- Настя, - закричал он. – Куда делся парень, который хотел стащить у тебя самогон на садовом столике?

- Никакого парня не было, - ответили из летней кухни. – Самогон на месте.

- Как так не было. Я видел. К самогону подбирался.

- Тебе показалось. Наверное, вспомнил, как ты у меня самогон крал.

   Иван Кузьмич почесал затылок. Было такое дело. Не раз. Загуливал, правда, редко, но так, что ноги в верёвку заплетались.

   Парень Кузьмичу понравился. Он кого – то ему напоминал, но кого? Напружил память, но она никак не хотела открывать тайну.

   Он вернулся в хату, решил распаковать пакет, но увидел в зеркале белобрысого, вихрастого пацана, который, спрятавшись за сруб колодца, настроив рогатку, целился в воробья, сидящего на черенке лопаты. Кузьмич присмотрелся.

Двор его. Пацан как бы знакомый и как бы незнакомый.

- Настя, - нарастив голос, выдал он. – Куда смотришь. Не видишь. Какой – то пацан за колодезем спрятался.

- Да никакого пацана нет. Что с тобой, Ваня? То парень, то пацан. Чудится тебе. Перебрал вчера.

- Не пил.

   Иван Кузьмич распаковал ношу. Новенькое зеркало.

- Тебя, дружок, - промолвил он, обращаясь к зеркалу на стене, - пора на свалку. Отслужило.

- Не выбрасывай.

- Настя, мать твою, - уже заорал Иван Кузьмич.- Что ты мелишь. Не выбрасывай. А что делать с ним?

   В комнату вошла жена.

- Чудной ты какой – то сегодня Ваня. Всё тебе мерещится, всё чудится. Может с утра выпил.

- Что ты всё на водку. Ладно. Посмотри на новое зеркало. – Он распаковал пакет. - Красота, а потом помоги мне снять старое. Отнесём на свалку.

- Не выбрасывайте. Я всё ваши образы храню.  

   Иван Кузьмич и Настя застыли. Посмотрели друг на друга.

- Это, - хрипло сказал Кузьмич, - у меня что – то с головой не в порядке.

- Нет. Всё в порядке. У меня такое бывает. Сижу перед зеркалом, вяжу и вдруг в зеркале батько и мать. Как живые.

- Дела, - протянул Кузьмич. – То ли зеркало говорит, то ли мы сами говорим и не замечаем. Пусть остается.

- Пусть. Оно никому не мешает.

- Да.- Кузьмич задумчиво посмотрел на зеркало. – Старинное. Перед ним и дед мой стоял, и батько, когда на войну уходили, и мы, и дети, и внуки.

- И эти, - вмешалась Настя.

- Кто эти?

- А помнишь дед рассказывал и махновцы, и беляки.

- Не говори о них, - взвился Кузьмич. – А то, если кому – то расскажем, врагами народа станем. А то, что оно видело много, это так. И рассказать немало смогло бы о нашей жизни, если б говорить умело. А новое, что оно видело?

   Он посмотрел в окно. Во двор вошла соседка с вёдрами.

- Кузьмич, Настя, - закричала она. – Водички пришла набрать. Колонка сломалась.

   Кузьмич посмотрел на «журавль», живых он их не видел, только на картинках, но представлял, как разгоняется птица, машет крыльями, а потом отрывается от земли и «уходит» в вольное, бескрайнее небо. Кузьмич и сам бы потянулся за птицей, земля держит. Не отпускает. Он верит, что земля знает срок любого человека.

   Соседка, набрав воды, ушла. Кузьмич, потоптавшись, повернулся к Насте и сказал.

- Не буду.

- Что не буду.

- Ты, Настя, просила печку переделать. Не стану переделывать. Проведу газ, а печку оставлю такой, как она есть. Она всю родню нашу и не только родню обогревала.

   Он хотел ещё добавить, но прикусил язык, в ушах зашептали: несовременный ты патриот Кузьмич.