Почему запад считает Пушкина посредственным писателем

Для русского уха сам вопрос звучит абсурдно и вызывает закономерное желание порассуждать о славянофильстве и духовном превосходстве над варварским Западом. Но нет ли логического объяснения этому действительно странному факту: за границей «русского мира» Александр Сергеевич считается довольно посредственным писателем и не имеет и десятой доли той любви читателей, которой заслуженно пользуется на Родине?

Чуждая тематика

На Западе наиболее почитаемыми русскими классиками являются Толстой, Достоевский и Чехов. В первую очередь, это объясняется их «всепланетностью»: философские проблемы, поднимаемые в произведениях, глобальны и непреходящи, поэтому что-то своё в них видит читатель с любого континента.

Есть, однако, и другое объяснение. Они попросту первые русские писатели, с кем всерьёз познакомились на Западе. Как известно, главным проводником в европейскую культуру для отечественной литературы стал Тургенев. Иван Сергеевич много времени проводил за границей и был своим для литературного бомонда того времени. В числе его приятелей Диккенс, Гюго, Теккерей, Золя, Флобер, Мериме и другие достойные литераторы.

На литературном конгрессе в Париже в 1878 году Тургенева избирали действительным президентом (почётным был Гюго). Сам же Иван Сергеевич настоял на приглашении на мероприятие Толстого и Достоевского. Они, правда, не приехали, но одно слово мэтра уже заставляло выделить этих авторов из общего числа и заняться переводом их произведений. Тут-то и выяснилось, какую величину они собой представляют!

С Пушкиным, однако, это не сработало. Тургенев звал просвещённую западную общественность в Москву на открытие памятника «солнцу русской поэзии». Гюго, Теннисон, Флобер ответили поздравительными письмами и телеграммами, но никто не приехал.

Тургенев перевёл на французский «Капитанскую дочку», но она была встречена прохладно, как, кстати, и «Записки охотника» самого Ивана Сергеевича. Все ценили их за вклад в дело освобождения крестьян, но никто не сумел прочувствовать саму прелесть произведения. Иностранцы попросту не понимали многих реалий русской жизни, не улавливали, о чём шла речь.

Та же проблема и по сей день касается пушкинских произведений. В США, где в 1846 году впервые был издан перевод Пушкина (та же «Капитанская дочка»), автора за африканское происхождение вообще записали в аболиционисты, а пугачёвщину приравняли к борьбе за свободу индейцев. Америка, никогда не знавшая крепостничества, оказалась не в состоянии понять весь подтекст бессмысленного и беспощадного русского бунта.

Непереводимая игра слов

Если вам когда-нибудь доводилось читать или тем паче переводить английскую поэзию, то вы без труда поймёте ещё одну объективную проблему понимания гениальности Пушкина. Есть языки, которым рифма просто противопоказана, и английский, безусловно, один из них. Чтобы сочинять на нём стихи, нужно быть гением. Они были: Шекспир, Блейк, Кольридж, Вордсворт, Перси Шелли, Байрон. Но, как и положено гениям, они занимались своим творчеством, а не переводили чужое.

Литературный перевод, как отмечал Владимир Набоков, в совершенстве владевший и русским, и английским языками, состоит из двух элементов: донесения до читателя мысли, идеи произведения, а также передачи формы, избранной автором. Как известно, удручённый тем, как звучал Пушкин на английском, Набоков попытался сам перевести «Евгения Онегина», но результат оказался плачевен.

От поэтической формы пришлось отказаться почти сразу: язык просто не предоставлял такого богатства рифм, а в онегинскую строфу напрочь отказывалось ложиться что бы то ни было. Тогда Набоков постарался передать хотя бы смысл «энциклопедии русской жизни», но сам же вынес своему творению печальный вердикт: «Золотая клетка осталась, а птичка улетела».

Так за что иностранцу ценить Пушкина, если вместо

«Я вас любил: любовь еще, быть может,

В душе моей угасла не совсем…»

он читает:

«I loved you once: perhaps that love has yet

To die down thoroughly within my soul…»

До зарубежных читателей Пушкин доходит без чудесной мелодики его стиха, без лучистых образов, без тех нюансов речи, которые и мы-то спустя два века не столько понимаем разумом, сколько чувствуем сердцем. А без всего этого его и впрямь трудно выделить из общего поэтического хора. Остаётся только посоветовать всем, кто хочет услышать настоящую поэзию, учить русский!