Одоподобие к возможноМу-Мужеству Можного или не мой крик финского переводчика

Нельзя, зная язвительное и злобно-здобное жизнелюбие Можного, потому может быть и не может быть вблизи невозможного, вечного, верного своей верности соперничеству соперника. Наперсток не просунется сквозь перстень, но это - междометие - смято в промежутке между первым и вторым одопредложением. Предположить, что контрпозиции противников предопределены было бы быдловато, ибо быльная пыль (спасибо невеселому Васильеву) отнюдь не прозаична – этого у нее не отнять – тут, убрав все гласные возгласы, существующие лишь для озвучивания негласного, но куда более главного, наталкиваешься на любовное согласие, на совместную жизненно-важную задачу. Жз и – краДко -  лмн – о! - ПроСто возвратно-поступательно, СтоПро центно, цепко связывать Альфу и Жирокислоты. По истечении бесчисленных лет сего немого согласия вблизи послышался Глас, -ивший, што мол согласие не то што надо, дабы немо же ведь, без звука! Мол дерево беззвучно умирает, и мир не слышит, потому что не в лесу. А значит дерево живет. Что плетет?- не поняли Жз и Лмн. От глухого, невиданного, медвежьего невежества немых Глас охуел, те были вобщем несогласны, но согласны в принципе. В принципе Глас хотел затесаться меж содержательных, но крайне сдержанных немых.

Сменив тон, он попытался вновь внушить им свои намеренья. Мол, что союз несет не вред, а пользу, глас становится весомей, обвесившись согласными. А те же обретают звук, становятся тем самым звучными. «Вам моя легкость, мне ваша субстанция – как вам обмен?» - «Обманываешь!» - «Нет!» - «По рукам!» - «Ура!» Слияние свершилось. Но не легко отнюдь всем стало - тяжелей. Звук, о да, но очень громкий. Гам, шум, еще и неожиданно весомость – стало страшно, тесно. Отдельные согласные не выдержали, объявили в связи с весовой зависимостью о собственном суверенитете. «Я – он», «А я – оно», а кто побольше отхватил: «Я - ель - зелень», или: «Я – ложь, я – зло!» Кто был на что горазд, тот разом объявлял. Зараза! В конце концов, сошлись крупинки в кучки – образовались две: Нельзя и Можно.

Итак апелляция на безапелляционность четко очерченных границ была принята. Ничто более не связывало запрет со вседозволенностью. Можно не включил в себя Нельзя, справедливо опасаясь быть им сожранным –ведь Можно – нельзя! Нельзя  против своей природы не попрет, а вот Можно ради самосохранения попрал свои идеалы : Можно, однако, не все – Нельзя не можно. Во как!  Нельзя  незыблемо в своих основах, Можно же малодушно и поэтому в истории не в счет.