Общество оттопталось на Ефремове

Д.Быков, писатель― Продолжаем разговор. «Слежу за ситуацией вокруг Ефремова. Чем больше доказательств его вины, тем больше у меня сомнений, что он виновен. По порядку смотрел разные записи с камер видеонаблюдения, показали запись спустя несколько месяцев после аварии, что якобы она сделана сразу…» В общем, изложены все известные сомнения. «Кроме того, у меня стаж вождения более двадцати лет, и я не могу представить, чтобы человек в таком пьяном состоянии ровно вел автомобиль». Я тоже не в состоянии. «Адвокат Ефремова вообще отдельная история, с таким адвокатом и обвинители не нужны. Хотелось бы услышать ваше мнение по поводу всего этого».

Отчаяние, тоска и невероятное сострадание к Ефремову. Понимаете, у меня довольно много друзей более близких. У меня вообще друзей довольно много, чего бы я там ни говорил об одиночестве и социальном аутизме. Но как-то получается, что человек пятьдесят, которые рады меня видеть в любое время суток, они есть: в России, за рубежом, в Питере, в Москве, – они есть. Ефремов – не самый близкий мне человек, но все происходящее с ним я воспринимаю как кровную трагедию, как трагедию близкого родственника. Это связано не только с тем, что два года мы с ним колесили по России, довольно много выступая, а опыт совместного выступления – это как опыт совместного боя. Хотя сравнивать это трудно, но это довольно экстремальная ситуация сама по себе. Но он вообще как-то наделен таким обаянием невероятным, и он действительно очень хороший человек. Я знаю массу историй, когда он помогал безвозмездно, когда он содержал людей, зачастую к нему отношения не имевших, когда он отдавал огромные суммы на благотворительность. Никто об этом не знает, и он сам об этом не будет говорить.

Конечно, на суде его запутали. Я говорил, что отношение к Пашаеву будет меняться еще радикальнее, и вы это увидите; будет меняться и в ту, и в другую сторону. Я его оценивать не берусь, но я понимаю, что Ефремову в его положении пришлось хвататься за соломинку, и, видимо, ему Пашаев давал какие-то надежды. Что самое ужасное – что Ефремов с самого начала стал объектом такой чудовищной, такой разнузданной, такой откровенно неприличной травли со всех сторон, словно люди ждали, на кого бы обрушиться. Они вообще сейчас очень ждут, на кого бы обрушиться, я потом буду подробно об этом говорить, мне приходит много писем и о российской ситуации, и о белорусской. Общество перегрелось, не находя никакого занятия, и, как всякий класс, где не учатся, от безделья готово травить. Это как в рассказе Дунского и Фрида «Лучший из них»: некого послать и жрать нечего. Вот это страшная ситуация, которая приводит к травле, к выяснению, к толковищам «кто сука, а кто вор», и общество, которое праздно, которому нечего делать, оно кидается на травлю.

Ефремов совершил не умышленное преступление; он убил человека, так получилось не по его воле, но видно, что главный аргумент – «эта элита учит нас добру». Ефремов никогда никого не учил, никогда никого не учил добру, а ненависть к элите – это черта раба, это черта плебея, это низкая довольно эмоция. Элита же бывает не только имущественная и не только финансовая. Все эти разговоры – я говорил уже много раз, простите, приходится повторяться – «мы простые люди», «а вот нас давят». Во-первых, вас никто не давит. «Когда мы умирали под Перекопом, а некоторые даже умерли» – помните, такая формула Маяковского, – не надо записываться в мертвые, не надо себя к ним причислять: успеете, умрете сами и многих до этого передавите.

Но Ефремов стал объектом совершенно неприличного вытирания ног, совершенно неприличного улюлюканья. Человек, которым очень долго в разных ролях любовалась вся страна; говорить, что «он играет одних алкашей», – это говорят люди, которые смотрят одни сериалы, которые не видели ни «Дубровского», которые не видели «Француза» смирновского, которые не видели Ефремова в роли Треплева (один из потрясающих МХАТовских спектаклей), которые не видели Второй студии «Современника», МХАТовской студии, которую Ефремов возглавлял. Вообще о его театральных экспериментах, о его спектаклях по Андрею Платонову, о его художественных чтениях («Стихи для нас») вообще не имеют представления.

Понимаете, Ефремов действительно очень большой артист, и вот сейчас многие измываются над его последним словом: говорят, что это слабое последнее слово, путаное. Это последнее слово человека, доведенного до крайней степени отчаяния. И то, что он там стихи читал какие-то не такие, – давайте теперь еще стихи покритикуем. Безжалостность страшная; трагедия, в которой, по сути, погибли двое. И, конечно, очень может быть, что поведение Ефремова было невыстроено, сознательной выстроенности в нем не было. Очень может быть, что на суде он не всегда был равен себе, но как-то в обществе полностью отсутствует не просто желание, а способность поставить себя на чужое место. Все говорят: «А если бы сбили вашего родственника?». А если бы сбил ваш родственник, ваш друг? Я Ефремова воспринимаю как родню. Не как единомышленника – у меня с ним никакого единомыслия особенно нет, у меня ни с кем его нет, я думаю, что мыслю довольно самостоятельно. У меня уже очень давно с Ефремовым нет никаких общих дел, но у меня есть ощущение кровной близости потому, что он сейчас человек в бездне, человек затравленный, и я привык таким людям сострадать. Это не значит, что я не сострадаю убитому. Хотя, кстати сказать, поведение его семьи тоже могло бы быть выстроено иначе, как мне представляется. Можно было некоторые шоу не посещать, потому что это шоу абсолютно одиозное. Я не люблю, допустим, некоторые писания Елены Рыковцевой, но то, что она писала об этих программах, было вполне объективно. Участие в них сильно компрометируют покойного и его семью, разговоры о нем сильно компрометируют его, потому что есть такие программы, в которые нельзя ходить. Просто нельзя ходить из соображений нравственной гигиены.

Но в этой ситуации ничего не могу сказать, мои ощущения насчет Ефремова – я не вдаюсь сейчас в тонкости «виновен – не виновен», тут, я думаю, нужно более объективное расследования, – я могу сказать одно: у меня стойкое ощущение, что общество оттопталось на Ефремове за всю свою ненависть, за всю свое раздражение всех против всех. И особенно эта ненависть канализирована пропагандистами, потому что ненависть людей к элите ведь тоже объяснима: она диктуется собственным бесправием, бесперспективностью собственной жизни, и этот бесперспективняк по всем фронтам: нет чувства будущего, нет образа будущего. И за все за это отдувается артист, который вызывал у большинства людей всегда чувства добрые, который пытался напоминать о милости к падшим. Вот сейчас он растоптан, растоптан не без своего участия, но ничего, кроме сострадания, я здесь испытывать не могу.