Как Коля Лукашенко стал жертвой режима отца

Коля Лукашенко стал одним из символов режима своего отца. Прямо на глазах он превращается в одинокого несчастного ребенка, которому уготована незавидная судьба после неизбежного ухода родителя с политической авансцены

Фото: Andrea Verdelli/Pool/Getty Images

Любой автократ говорит с городом и миром на языке символов, ибо этот язык наиболее понятен и потому незаменим в подобной коммуникации. При этом язык сей довольно беден количественно, хоть и весьма выразителен. Используется этот набор вне зависимости от состояния автаркии: она может находиться в стадии созревания (2006 год — Путин целует в живот мальчика), зрелости (1935 год — Сталин фотографируется с девочкой Мамлакат и награждает ее орденом Ленина) или упадка (2020 год — Лукашенко устраивает срочное заседание по поводу удержания ситуации в стране, на котором присутствуют лишь его пресс-секретарь и несовершеннолетний сын).

На языке символов общение авторитарного лидера с ребенком — это его общение со всей страной, а стало быть — со всем миром. Разговор настоящего с будущим, перетекание одного временного континуума в другой — жест, подтверждающий непрерывность власти, а значит, ее незыблемость. Знаменитые кадры награждения крошечного отряда гитлерюгенд в апреле 1945 года в саду рейхсканцелярии — не только про то, что летящему в пропасть гитлеровскому режиму больше не на кого опереться, они про то, что Гитлер пытается послать немецкому народу знак о том, что рейх устоит, потому что опирается на лучшее, что у него есть, — на будущее, и это будущее олицетворяют не советские танки на улицах Берлина, а эти юнцы. Таков мир, в котором живет фашистский диктатор, и он пытается верить в этот мир из последних сил. Фильм «Бункер» замечательно рисует существование вождя в параллельной реальности, сформировавшейся в его собственном воспаленном мозгу.

Итак, ребенок как метафора счастливого будущего автократического режима — это некая символическая константа, опираться на которую присуще почти всем авторитарным правителям, вне зависимости от степени их авторитарности, кровожадности их опричных и политического веса их режима на мировой арене. Метафора — это то последнее, что остается авторитарным правителям на закате правления, за метафору они стараются ухватиться буквально в последние минуты своего политического (а иногда и физического) существования. Если внимательно просмотреть кадры суда, учиненного над Николае и Еленой Чаушеску 25 декабря 1989 года, то можно увидеть и услышать, как в момент, когда перепалка уже закончилась и супругов вывели на задний двор для расстрела молодые солдатики, Елена в истерике кричит: «Я же ваша мать!» Знаковое восклицание. Мать всех румын/отец народов/белорусский батька — ряд можно продолжать, вариаций немного.

В случае с Колей Лукашенко ситуация якобы осложняется тем, что он не метафорический, а взаправдашний сын своего отца, белорусского батьки. Однако это ложное на первый взгляд положение вполне укладывается в описанный выше метафорический ряд. Коля Лукашенко рожден вне брака. О том, кто его мать, нет достоверных сведений, есть лишь какие-то слухи, тиражируемые желтой прессой. Трудно вообразить, что Александр Лукашенко, безраздельный хозяин своей страны, старательно унавоживал почву для этих недомолвок по той причине, что он чего-то стыдится или деликатничает по отношению к даме, с которой не зарегистрировал официальных отношений. Стыдиться ему совершенно нечего, он вполне внятно на все том же символическом языке объясняет с первого же дня появления Коли на публике в далеком 2008 году во время республиканского субботника: мать Коли — сама Беларусь. Небесная супруга авторитарного правителя — его страна, никаких других толкований тут не может быть. Развод Владимира Путина с Людмилой Шкребневой имел примерно похожий смысл (небесный брак Путина с Россией не может быть расторгнут, в противовес земному браку с супругой), но Лукашенко пошел дальше, выступил более подробно и буквально, предъявил urbi et orbi рожденного от Беларуси сына из плоти и крови. О Коле писали, что идею брать его на официальные мероприятия отцу подкинул британский пиарщик Тимоти Белл — якобы под тем соусом, что так Лукашенко сможет слепить себе имидж правителя, дорожащего семейными ценностями, более привычный на Западе.

Объяснение это смехотворно: если Тимоти Белл и изрек что-то подобное во время консультаций с Александром Григорьевичем, тот понял предложение по-своему, переведя его на свой автократический язык символов, результат чего можно видеть даже в Википедии: в графе «родители» в статье о Николае Лукашенко стоит «Александр Лукашенко» — и ничего более. Какие уж тут семейные ценности? Есть вещи и поважнее.

Помимо символического, проект «Коля» мог иметь и чисто прикладной смысл. В пользу этого говорят многочисленные заявления Лукашенко о том, что он не готовит сына в преемники, последнее из которых — что симптоматично — было сделано накануне последних президентских выборов. Забавно, что основой для такого заявления, в трактовке Александра Лукашенко, было то, что сын, дескать, сам не хочет становиться президентом. Когда сын много лет был явлен лишь как бессловесное приложение к отцу, символ его власти наподобие скипетра и державы или штандарта, повсюду сопровождающего правителя, иногда способное на самостоятельную деятельность вроде музицирования или произнесения заученных фраз на китайском, — в этой ситуации подобная аргументация может вызвать лишь усмешку. Это во-первых. Во-вторых, в голове Александра Лукашенко вполне могла сложиться конфигурация, в которой он, проправив еще лет десять-пятнадцать, становится отцом нации и уступает место президента уже подросшему Коле. Вполне рабочая — invitro — модель. Ну и наконец, фраза, ошибочно приписываемая Маргарет Тэтчер, а на деле принадлежащая британскому журналисту Клоду Коберну: «Не верьте ничему, пока это официально не опровергнуто», — неслучайно пережила своего автора.

Но стройная концепция рассыпалась в несколько недель. Престолонаследник слинял, на ходу превратившись в единственную надежду и опору. И вот уже мы видим 15-летнего Колю, сопровождающего отца на завод, где того освистывают рабочие, мы видим Колю, в полной амуниции покидающего вместе с отцом вертолет, и Колю в бронежилете на уже упомянутом сюрреалистическом срочном совещании по поводу обстановки в стране. Коля — живой человек из плоти и крови — на глазах превращается в символ непрерывности правления, за который цепляется Лукашенко в условиях недостатка самой власти.

В этом контексте вопросы про ювенальную юстицию и ее распространение на сыновей первых лиц недемократических государств, дескать, как можно было давать несовершеннолетнему в руки оружие и т. д. — исключительно риторические, задавать их некому и негде. И в той системе координат, в которой существует вышеописанная символика, они просто повиснут в воздухе, — на них не может быть ответа. Потому что в этой системе Коля Лукашенко — лишь продолжение Александра Лукашенко, буквально в прямом и переносном смысле. В этом же ряду — вопросы о семейных ценностях, институте семьи в XXI веке, о котором только ленивый не говорит, что этот институт рушится. Подобные разговоры имеют смысл в применении к обществам, где семейные ценности являются не пропагандистской резиновой дубинкой, которой бьют несогласных по почкам, а реальностью, проживаемой и прочувствованной многими поколениями. Ибо только реальность, данная нам в ощущениях, может позволить нам понять, что она — реальность — изменилась. Личная же Белоруссия Александра Лукашенко живет в иной реальности.

На фоне стремительной смены плюса на минус (Лукашенко с Колей были вместе в радости, а теперь держатся друг друга в горе) в пабликах и СМИ возникло множество аналогий, и одна из лежащих на поверхности — аналогия с наследником Тутти из сказки Юрия Олеши «Три толстяка». Мол, Коля и есть одинокий мальчик с человеческим сердцем, а Лукашенко — олицетворение жестоких и бессердечных Трех Толстяков, триединый Толстяк-отец, Толстяк-сын и Толстяк — святой дух. Как мы помним, путь к освобождению стонущего под пятой Толстяков населения лежал именно через сердце Тутти: хитростью подменив куклу живой девочкой Суок, революционеры доводят свое дело до конца. Аналогия красивая, но хромающая: в проекте «Коля» никак не просматривается ахиллесово сердце несостоявшегося наследника, бедного инфанта. Ему скорее подходит роль куклы, уже больше десяти лет развлекающей своего владельца и дающей ему уверенность в завтрашнем дне. Однако, чтобы понять, чем закончится эта сказка, мало перечитать Олешу. Придется, как принято говорить, следить за развитием событий.