ЛИБЕРАСТЫ НЕАДЕКВАТНЫ

На модерации Отложенный ЛИБЕРАСТЫ НЕАДЕКВАТНЫ   Не успел интернет отдышаться от сообщения, что 100 тыс. хабаровчан вышли на акцию протеста, как прилетело – 500 тысяч! То есть – первоклассники, инвалиды, старушки, рабочие бросили работу и пошли просить вернуть доброго барина. Ведь в Хабаровске всего 616 тыс. населения.   «15 городов поднялись вслед за Хабаровском!» Ну, да, от мала до велика, вместе с грудными детьми. Сколько идиотов поднялись в каждом городе, либерасты не сообщат. Может, по одному человеку. И не в 15-ти, а в одном, который тоже не называют. Сколько этого дерьма. Навальный, Ахеджакова, американская «change.org», в Екатеринбурге к «Яблоку» присоединился казачий атаман Семин,   В начале августа 2020 г. либерал Евгений Гильбо опубликовал статью «Литературные мистификации: Булгаков и «Тихий Дон…» Читаем в сокращении.

 

«В последнее время вошло в моду обсуждать возможное авторство или соавторство Булгакова в романах Ильфа и Петрова. Тему задала некая Ирина Амлински, которая методом текстологического анализа нашла явно булгаковский материал в романах «двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Вслед за ней бросились разного рода патриотические литературоведы в штатском доказывать, что только истинно русский Булгаков, а не жиды Ильф и Петров могли написать такой текст…
«Открытие», сделанное уважаемой литературоведчицей, является типичным примером дилетантского подхода. Впрочем, такой подход неизбежен всегда, если ты не инсайдер… Дело в том, что в нашем кругу история участия Булгакова в написании этих романов никогда не была чем-то тайным. Впервые я её услышал лет в 17 или 18 от брата Евгения Петрова – Валентина Катаева, и рассказывал он её не в тайне, а в довольно широкой тусовке в ленинградском Доме писателей.
Как рассказывал Катаев, Булгаков был автором идеи сюжета «Двенадцати стульев». Он предложил Катаеву выступить соавтором, и написать роман о приключениях старорежимного предводителя в современной России «в четыре руки». Катаеву идея понравилась, но он был крайне занят в то время. Катаев и подтянул к сочинительству своего младшего брата-журналиста, а Булгаков – искромётного фельетониста Илью Ильфа, общего знакомого по редакции газеты «Гудок», которого считал своим учеником. «Литературные негры», как их обозвали мэтры, взялись за текст с огоньком. Почти сразу Евгений Петров ввёл нового героя – Остапа Бендера, авантюриста с манерами милицейского провокатора. Герой этот вырос из опыта работы Петрова в одесской ЧК и милиции, где на таких типов он насмотрелся (да и сам, что уж греха таить, был таким же авантюристом – так что Остап вполне годился на роль его субличности). Ильф внёс в текст острый перец чисто еврейских фразочек, сделав язык романа сочным – позже он разойдётся на цитаты, и этому стилю будут подражать. Многие афоризмы перекочевали в текст прямо из «записных книжек» Ильфа. Роман всё дальше уходил от изначального булгаковского замысла, главный герой оказался отодвинут на второй план яркой фигурой героя нового времени и нового поколения. Через некоторое время Булгаков сказал Катаеву: «давай снимем наши имена: это уже их роман, надо бы дать дорогу молодым». Катаев согласился, тем более, что в написании романа он участия почти не принимал, и лишь предполагал потом править его «рукой мэтра». Мнение Булгакова, что ребята вполне  уже могут обойтись без «руки мэтра», стало для него определяющим.
У Булгакова были свои мотивы. Для рабочее-крестьянско-уголовной власти он был классово чуждым (власть уголовная в любой стране мира, в СССР власть была не рабочих и крестьян, а над рабочими и крестьянами, Б. И.) . От участи прочих старорежимных его спасала только не слишком надёжная крыша в верхах: Сталин был театралом, и ему нравились булгаковские пьесы, о чём было осведомлено руководство НКВД. Нарываться на непредсказуемую реакцию начальства не хотелось никому, и имя Булгакова каждый раз исчезало из очередных проскрипционных списков в процессе их согласования в инстанциях. Но низовые НКВДшники видели в буржуйской морде законную добычу. В силу такого своего положения, Булгаков стремился высмеивать окружающую жизнь эзоповым языком, понятными лишь образованным господам (ах, ты вошь! Но ведь врет, не было у Булгакова никакого эзопова языка, Б. И.) намёками, недоступными пониманию пролетарских палачей. Ильф и Петров не имели подобных ограничений, и поэтому роман наполнился весьма острыми инвективами, допустимыми для классово близких фельетонистов, но не для чужака. Булгаков предвидел, что ближе к предстоящей войне режим будет ужесточаться, и эти шуточки могут в новых условиях быть прочитаны совсем по-другому. А в этом случае первым, кому прилетит, оказывался самый классово чуждый из соавторов. Поэтому ставить свою подпись на ставшем слишком острым тексте он не захотел, хотя и договорился с соавторами о разделе гонораров.
Вообще говоря, передача своих текстов «классово приемлемым» авторам для обхода цензуры была скорее правилом в совковом мире, нежели исключением. Типичным тут можно считать пример «государственного поэта» Лебедева-Кумача, на которого записывали авторство текстов, авторы которых были либо классово чуждые, либо репрессированные, либо дореволюционные. Скажем, гимн «Вставай, страна огромная», написанный Александровым в 1914 и вытащенный им в 1941 с заменой «тевтонской орды» на фашистскую, нельзя было метить именем автора-интеллигента с «нерусской» фамилией, и приписали Лебедеву-Кумачу. Под маркой «Лебедев-Кумач» Утёсову приходилось исполнять песни авторов, находящихся за границей – Анджея Власта, Фани Гордон и др. 90% гонораров Кумач добровольно отдавал кураторам из НКВД.

Шолохов… извлекал из этой роли все выгоды. В отличие от Кумача, он был не мятущимся интеллигентом, а вполне себе крепким заплечным дел мастером ОГПУ. Поэтому сильно не рефлексировал, привычно заливая больную совесть непомерными дозами спиртного. Всё началось с того, что юному палачу-отморозку несказанно повезло. Одна из его жертв, пытаясь сохранить себе жизнь, соблазнила юного живодёра возможностью получить гонорар за издание хранившейся у него рукописи покойного депутата Госдумы, известного русского писателя Фёдора Крюкова. Правда, когда новый правообладатель принёс сию рукопись для публикации, руководители издательства побоялись ставить на книге его имя. Было бы трудно объяснить публике, как малограмотный станичник-двадцатилетка мог описать манеру изъясняться, принятую в дореволюционные времена у высших классов петербуржского общества (нет в книгах Шолохова никакой дореволюцтонной манеры! Б. И.). Пока привлекли литературных негров чистить политически неправильные места текста, стали искать кого-нибудь из известных писателей с дореволюционным стажем для приписывания им авторства. Серафимович брать на свою душу грех отказался, а другие писатели…
Редакторы явно недооценили прыткость юного станичника. Он был не из тех, кто готов упустить шанс. Все, к кому обращались с предложением взять на себя авторство, очень скоро узнавали, что им придётся столкнуться с юным следователем ОГПУ, который найдёт за что уконтрапупить классово сомнительного интеллигентишку. Роман вышел за подписью Шолохова, и это вызвало бурю негодования со стороны общественности, а особенно казаков, для которых авторство романа тайной не было. Но парень оказался бойцом, и сумел использовать свои комиссарские полномочия, чтобы не только заткнуть критиков, но и вынудить ряд известных лиц, на которых имел компромат, подтвердить его авторство. В дальнейшем Шолохов попытался поставить на поток дойку классово сомнительных авторов. Официально уйдя из ОГПУ-НКВД, он всё же сохранил там связи и подписал кое-кого из братвы подгонять ему «литературных негров» за часть гонорара (часть получали, разумеется, следаки, а автор удовлетворялся меньшим количеством поломанных конечностей). Иногда перепадали рукописи от расстрелянных врагов народа.

Правда, со временем поток старорежимных и репрессированных литературных негров иссяк, тексты приходилось публиковать всё менее талантливые, но гонорары шли. После бериевской реабилитации жертв репрессий в 1953-54 годах и ХХ съезда поток жертв иссяк, а в руководстве КГБ оказались товарищи типа Шурика Шелепина, которые могли бы и упечь в кутузку, если бы узнали и расследовали эту историю. Поэтому тексты было уже взять неоткуда, и пришлось страстно вылизывать властное отверстие Хрущёва, чтобы никто не мог помыслить разоблачить эту историю. Особенно помогли английские кураторы покровителя Шолохова товарища «Суслова» - они подогнали под сборную солянку брэнда «Шолохов» нобелевскую премию по литературе.
У Суслова был свои причины выпрашивать у хозяев нобелевку для «государственного писателя». Он очень боялся позора в случае вскрытия всей этой НКВДшной афёры, а аргументы для хозяев у него были (там тоже была серия литературных мистификаций вовсе не безобидного свойства). Нобелевская премия блокировала обсуждение этой афёры на Западе, а уж с обсуждением на подведомственной территорией можно было разобраться подручными средствами.
Шолохов прожил несколько десятилетий, больше не выпустив ни одного текста, выпивая по-чёрному, презрительно хамя идиотам, наивно считавшим его писателем и лезущим брать интервью. Малограмотность и безкультурье (беСкультурье у Гильбо, не знает правил русского языка, Б. И.) спасали от осознания омерзительности своей жизни и роли, а значит – и от сумасшествия и самоубийства. Да, злился, да, пил, да, бесился в адрес молодых дураков, прибегавших к нему учиться писать книги, но был твёрд во грехе. Злился только, что прибыльный бизнес кончился, но гонорары за переиздание старых текстов умученных сраных интеллигентиков жирно кормили до конца жизни. Жить с этим в Москве, где все презирали, было бы тяжело, но в Вешенской и ближайших крайкомах и райкомах все радостно прихлебательствовали местному барину.
Шостакович как-то написал ораторию по «Поднятой целине» и по наивности притащился в Вешенскую. Войдя в залу, где шла традиционная попойка, он вежливо и тихо сел за стол, чтобы подождать конца вечеринки, когда можно будет поговорить с уважаемым литератором.

Шолохов узнал его, но разговаривать побоялся. Он громогласно произнёс «а что это там за очкастая жыдовская морда в углу пристроилась? На казачий круг жыдов не приглашали!» Оскорблённый Шостакович выскочил из-за стола, уехал и сжёг рукопись оратории. Бедняга воспринял сказанное в личном плане. Он не понимал, что это самозащита человека, которого принимают за другого. Шолоховым двигал страх, что в случае близкого знакомства Шостакович увидит, кто перед ним. Зато реакцию гнилого интеллигентика Шолохов просчитал хорошо и грамотно им сманипулировал. …
В годы позднего совка большинство мистификаций было связано с невозможностью опубликоваться. Редакторам нельзя было публиковать не-членов Союза писателей (что за чушь, Б. И.), а в Союз писателей не брали без опубликованных произведений. 10 000 советских писателей – целая армия – состояла из номенклатурных работников, национальных кадров и отставных КГБшников (Гильбо явно болен, Б. И.). Среди этих тысяч умеющих что-то писать было не более 1%, остальные изо всех сил искали «литературных негров». И находили их среди пробующих перо студентов.
Последний раз набор умеющих писать (в том числе действительно крупных писателей типа Евтушенко, Вознесенского, Ахмадуллиной) случился в 50-е. После этого бесталанная масса встала стеной. Даже личное покровительство Симонова не помогало печататься талантливой молодёжи. Редкие талантливые писатели прорывались в печать с кровью через Союз журналистов. В этих условиях было два варианта напечататься. Первый – выдать своё произведение за перевод с какого-нибудь малоизвестного языка. Впрочем, даже мистификации с «переводами» «малоизвестных латиноамериканских писателей-коммунистов» проходили. Особенно этим бизнесом развлекался журнал «Иностранная литература» (например, мистификации с переводами малоизвестных Гарсиа Маркеса, Кортасара, Карпеньтера, Борхеса, Б. И.). Второй – переводить нацменов. Когда я был студентом, хорошо относившийся ко мне редактор крупного литературного журнала подогнал мне одного нацмена. Под парня и его язык были выделены фонды. Нацмен притащил мне подстрочники своих «стихотворений» и кучу подарков, а так же сводил меня в шикарный ресторан. За пару вечеров я сварганил тексты, которые имели отдалённое отношение к его подстрочникам, но публикация которых вызвала фурор у публики. «Великий национальный поэт» (Гамзатов, что ли? Б. И.)оказался парнем понятливым и благодарным – он хорошо понял, что я для него сделал, а потому как мог благодарил дарами своей родной земли и набивался в друзья (последнее у него не вышло, так как он был лет на 10 старше моего круга, да и относился к презираемой нашей неполиткорректной тусой категории). Но гонорары за публикацию сих переводов были в 20 раз больше, чем полагались начинающим поэтам за публикацию своих стихов. Так что я вошёл во вкус и не отказывал «советским писателям» в продаже им своих текстов. Учитывая, что они платили мне в десятки раз больше, чем я мог бы получить под своим именем, у меня так и не сложилась мотивация публиковать свои (чтобы не обнаружить их бездарность, Б. И.). Я был лентяй, и поэтому продавал только стихи. Не в пример более трудолюбивый С.Г.Степаненко не мелочился - он продавал романы мегабайтами. Правда, основная часть его материалов вышла уже в 90-е и позже, когда «новые русские» платили за то, чтобы потешить своё самолюбие, выдавая себя за «русских писателей».
 

Весь текст - старьё.

То, что Лебедев-Кумач - плагиатор, обсасывали еще в начале 90-х, с подробным перечислением фамилий не столько зарубежных, сколько советских авторов его песен.

Красть песни, вообще художественные произведения - это мировая практика. Песня "На тот большак, на перекресток" - это плагиат французской песни, аналогично Голливуд крал советские фильмы, напр., фантастику с полетом на Марс. Нам еще в школе в 60-е рассказывал учитель пения, как Баснер свистнул одну мелодию у Дунаевского, но, сказал учитель - у таких композиторов можно заимствовать. Так, музыка "Вперед заре навстречу" принадлежит Бетховену.

 

Соавторство Булгакова и В. Катаева обсуждалось не в каком-то говнистом кругу московских либерастов, которые к литературе имеют чисто кухонное отношение, а входило в курс обучения даже на журналистских факультетах, не говоря уже о филологических.

 

Действительно, этот бастард знаком лишь с тремя фамилиями "сердитых шестидесятников", какие там Чухонцев или Рождественский. Восьмидесятников, Еременко, Парщикова, Соколова, Прасолова, Ивана Жданова, Кальпиди, Долматова он не знает в принципе, не говоря уже о Рубцове или Шпаликове.

Кстати, придворным поэтом был именно Евтушенко. Когда власть меняла бантик, Евтушенко быстро перестроился и стал демократом. А Белочка свихнулась и стала лесбиянкой.

 

Что до "Тихого Дона", версию о плагиате усиленно пропагандировали московские диссиденты 80-х, но начале 70-х анализ текста четко показал, что "Тихий Дон" принадлежит перу именно Шолохова. Теперь Гильбо сует еще и клевету про остальные тексты Шолохова.

Крюков – директор школы, где работала жена Шолохова, никакого отношения к роману не имеет.

Начал его писать Шолохов в 1925 г., когда никакого НКВД не было в помине. Первоначальное название - «Донщина». Родные жены над ним смеялись. Шолохов не спал по две-три ночи, работая над романом. Написав 5-6 печатных листов, стал думать о более широком романе.

Работа над первыми двумя томами заняла около трёх лет, первая книга была готова к сентябрю 1927 года, а вторая — к марту 1928 года. Всё это было на виду у всех, так что никакого возмущения казаков авторством Шолохова не было в помине, просто автор этого фейка – говнюк.

Разумеется, и никаким палачом Шолохов не был, и в ОГПУ-НКВД никогда не числился. Наоборот, защищал крестьян от беспредела ОГПУ-НКВД. Это все знают! В 1938-м вообще был под угрозой ареста.

«Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдаётся в руки следователей, глубоко порочен; этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело…

Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным. Нельзя разрешать вести беспрерывные допросы по 5–10 суток…» (Шолохов – Сталину, 16.2.1938).

 

В 1964 году французский писатель и философ Жан-Поль Сартр отказался от Нобелевской премии по литературе. В своём заявлении кроме личных причин отказа от премии он также указал, что Нобелевская премия стала «западной высшей культурной инстанцией» и выразил сожаление, что премия не была присуждена Шолохову. В 1965-м Шолохов в 11-й раз был выдвинут на Нобелевскую, присудили единогласно.

 

Вообще весь текст - быдлячий бред сивой кобылы, набор грязных баек из архива примитивной западной пропаганды. Особенно посмешила фразочка: "Шолохов прожил несколько десятилетий, больше не выпустив ни одного текста". Особенно не выпустил Шолохов текста «Слово о родине» 1948 года, «Судьба человека» 1955 года или «Они сражались за родину» 1969 года. Десять толстенных томов сочинений! Гильбо, прежде чем тиснуть эту фигню, хоть бы ознакомился для порядка с творчеством Шолохова. И пил среди литераторов не один Шолохов, тот же Булгаков, тот же Салтыко-Щедрин, и композиторы не отставали, напр., Мусоргский, и это далеко не типично российская черта.

Шолохов подписал письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове. Правильно сделал. Вот за что его ненавидят продажные либерасты.

 

Из Википедии.

Проблема авторства текстов, опубликованных под именем Шолохова, поднималась ещё в 1920-е годы, когда был впервые издан «Тихий Дон». Основной причиной сомнений в авторстве стал необычайно молодой возраст автора и весьма короткий срок написания, в романе хорошее знакомство с жизнью донского казачества, знание многих местностей на Дону, событий 1-й мировой и Гражданской происходивших, когда Шолохов был ребёнком и подростком. Но роман был написан Шолоховым не в 20 лет, а писался 15 лет. Шолохов много времени проводил в архивах, часто общался с людьми, позже ставшими прототипами героев романа. Прототипом Г. Мелехова был сослуживец отца Шолохова Харлампий Ермаков, один из тех, кто стоял во главе вёшенского восстания; он много времени проводил с будущим писателем, рассказывая о себе и о том, что повидал.

В 1929-м по указанию Сталина была сформирована комиссия под руководством М. И. Ульяновой, расследовавшая данный вопрос и подтвердившая авторство М. А. Шолохова на основе предоставленных им рукописей романа.

В 70-е норвежский славист и математик Гейр Хьетсо провёл компьютерный анализ бесспорных текстов Шолохова и «Тихого Дона» и пришёл к выводу об авторстве Шолохова.

Рукопись романа затерялась во время Отечественной и была обнаружена только в 1999-м.

До 1999 г. основным доказательством считался черновой автограф значительной части текста «Тихого Дона» (более тысячи страниц), обнаруженный в 1987 году и хранящийся в Институте мировой литературы РАН. Рукопись свидетельствует о тщательной авторской работе над романом.

После 1999 г. были проведены три экспертизы обнаруженной рукописи: графологическая, текстологическая и идентификационная, которые удостоверили подлинность рукописи, её принадлежность своему времени и с научной обоснованностью решили проблему авторства «Тихого Дона». В 2006-м было выпущено факсимильное издание рукописи, дающее возможность каждому убедиться в подлинном авторстве романа. Экспертизы опровергают и версию, что якобы была найдена и переработана рукопись неизвестного белого казака.

 

Борис Ихлов, 9.8.2020