Выше ногу, товарищ!

«Дедушкам»  западло в наряд ходить, но в этот великий день ефрейтор Дубук записался дежурным на воротах  чтобы встретить грузовик, набитый похмельными, притихшими от ужаса рекрутами, и  заорать дурниной: «Ве-шай-тесь!». Он об этом миге два года мечтал.

Дубук имел  гвардейский рост, изрядные, литые плечи и квадратную голову с оловянными гляделками  душегуба - образцовый  забойщик с плаката  мясохладобойни.  Или древнеримский легионер из варваров, разжалованный за пьяное буйство в гладиаторы.  Он совершенно не выговаривал «р», а в моей фамилии этот звук повторяется дважды. На строевой  он с отвращением визжал мне вслед: «Йейих! Выше ногу, Йейих!». Я подозревал, что он решил замудохать меня насмерть, но относился к этому замыслу не без сочувствия. Ставшее вдруг очевидным собственное телесное ничтожество выглядело омерзительно: бестолковые руки, неспособные ловко намотать портянку, несчастные «бледные ноги», напрочь сварившиеся в самоварной трубе сапога, жалкие ступни, покрытые струпьями  зверских  потертостей, срамные лазаретные тапочки, в которых полагалось ковылять за едким и душным хвостом рубящей плац роты. Но ведь «не помогут никакие одеколоны, ежели идешь позади колонны»…

Вымученная изысканность собственной  фамилии казалась чудовищно неуместной, безвкусной, и когда грамотные замполиты снисходительно интересовались, не родственник  ли,  я скупо, но твердо уходил в полный отказ:«даже не однофамилец». То ли дело – Дубук! Имя крепкое, прочное, несокрушимое, как нетленная домовина купца-богатея, как Ноев Ковчег, сработанный из дуба и бука. Несчастный Кудайбергенов, мой сосед по койке, плоскостопый, тощий, укогрудый, меченный оспой, при  виде Дубука  обмирал, как последний дервиш перед злым дэвом из арабской сказки. «Я от него боюсь», - шелестел он заиндевевшими губами.

Приехала московская комиссия, устроила строевой смотр. Вдоль шеренги  задроченных  карантином бойцов деликатными шажками двигался  штабного вида полковник в золоченых очечках.  Его уютный животик был деликатно препоясан белогвардейского вида портупейкой. Он остановился у застывшего в столбняке Кудайбергенова, матерински вздохнул и кротко поинтересовался у товарища солдата, кто у него командир отделения? Кудайбергенов предсмертно всхлипнул и рваным фальцетом выпалил: ефрейтор Дубук!  Полковник ласково удовлетворился ответом, но продолжил: а командир взвода? Но Кудайбергенов не ведал разнообразия. Имя взводного, ротного, батальонного и полкового командира звучало у него одинаково. Растерявшийся полковник взбирался все выше и выше по лестнице воинских должностей и, узнав,  что министром обороны СССР также является  ефрейтор Дубук, покрылся камуфляжными пятнами гнева и озабоченно засеменил в сторону штаба. Оценку нам поставили хреновую, командир части схлопотал выговор, а с Дубука сорвали последнюю лычку и отправили на «дембельскую работу», строить новую котельную, где он вскоре подрался с каким-то штатским прорабом, сломал ему челюсть и, едва избежав дисбата, кое-как  уволился в запас.  Кудайбергенов вспоминал  Дубука с неожиданным умилением.

Нового командира отделения, угреватого, шепелявого и дряблого, он не уважал и даже пытался ему дерзить.

Эту  забавную картинку я почему-то вспомнил, слушая историю, которую поведал мне в телеинтервью Нил Буш, родной брат предпоследнего американского президента. Вот она. «Джорджу на рождение подарили духовое ружье, он был счастлив. Собрал всю малышню и объявил: я теперь шериф, а вы ублюдки. Я буду стоять в конце коридора и считать до десяти. За это время вы должны ползком удрать на улицу. Кто не успеет, тот получит пулю. Камон! Мы бросились на пол, а он стал считать: раз-два-три… Никто не хотел пулю, поэтому все поползли быстро, как ошпаренные тараканы. Джордж это увидел и ускорил счет: тричетырепятьшестьсемьвосемьдевять – огонь! Выстрелил и попал мне прямо в задницу. Ах, если бы Саддам знал эту историю, он не стал бы воевать с Джорджем!».

Я хорошо представляю себе Саддама Хусейна  командиром взвода, где  чморил наше отделение ефрейтор Дубук.  Ротным охотно воображаю капитана Каддафи. А начальником вооружения полка будет, допустим,  майор Ахмадинежад.  И батальонной разведкой пусть командует подполковник  Милошевич. Господа офицеры! Вольно, можно не напрягаться…

А что, они бы сдружились. Скентовались. Скорефанились бы, а что!

А как бы они бы повоевали…

Здоровые, крепкие, дерзкие парни,  жестокие и опасные душегубы, воины  пред Господом!  Вот такие с гиканьем и свистом тащат телегу истории  - то в гору, то под гору, скаля свои сахарные клыки, знающие вкус горячей крови. Буш не может быть в этой упряжке, он побоится к ней даже подойти, потому что случайно лягнут насмерть в пах и не заметят, что это там за комочек заверещал, испуская душок. Кость в бушевских ножках хрупкая, куриная, лопающаяся повдоль на острые как иглы осколки.

 Его нет даже в моей инвалидной команде юношей с нежными стопами, пробитыми постыдными стигматами потертостей, ибо не нашивал он солдатских кирзачей, оставшись навек в великоватых, но уютных папиных кроссовках.

Его вообще нет на плацу. Пакостливый мальчишка прячется в обоссаных кустах за войсковым забором, сквозь щели которого целится он из своего «Монтекристо». Теперь вешайтесь, ублюдки, бормочет он, и начинает свой хитромудрый счет: раз-два-три…

А Дубук все наяривает: выш-ше ногу! Раз! Раз! Раз-два-три!