Всё будет хорошо?

Позвонила моя тётя, сестра мамы, в слезах. Внезапно скончался ее муж. Возраст, конечно, почтенный. 80-й год. Но ведь ходил, матюкался, опираясь на две палки, что-то делал по хозяйству, жил, дышал, ворчал, стенал от боли в непослушных ногах. Чуть не дожил до 55-летия их свадьбы. А тут пришла ему весть, что умерла его сестра. Он как услышал - упал замертво и не встал. И похоронили. Дети, рассказывает тётя, хотели её забрать, да она отказалась. Куда она поедет от его могилы?    

 Обычное дело. Каждый, кто родился, рано или поздно умрёт. Вот и он умер.

А в расцвете лет  он был мужчиной хэмингуэевского типа. Жизнелюб, высокого роста, широкоплечий, видный собой, охотник, рыболов, правдоискатель, любитель под настроение выпить и пофилософствовать, из-за чего не стал директором школы, в которой всю жизнь проработал учителем. Да карьера, ладно. Самое худшее, что с ним случилось, это то, что в возрасте 40 с небольшим лет отказали служить как надо его ноги. Еле волочились. И оставалось только вспоминать о том, как он охотился на уток, зайца, лису, волка,  ходил на ночную рыбалку. Бог наказал и ударил по самому больному месту.

В заметке, которая публикуется ниже, он проходит под псевдонимом Игнатьевич. Собственно, она не о нём, а о моих впечатлениях от поездки на малую родину четыре года тому назад. Она написана и опубликована тогда же, поэтому, не исключаю, что кое в чём не совпадает с сегодняшними реалиями. Но я поддерживаю связь с родными и знаю, что в целом изменений к лучшему не произошло.

Сомневаюсь, чтобы «Игнатьич» читал этот текст. Да это ничего и не меняет. Но он - действующее лицо заметки, поэтому в память о нём я публикую её здесь. Пусть в новой жизни он обретёт здоровые ноги и где-то там в небесных кущах будет снова охотиться,  не причиняя, впрочем, никакого зла небесному зверью.

На въезде в Бобров гостей встречают автозаправка Юкоса, щит с рекламой гольфа (неужели и в этом маленьком райцентре в него играют?), увенчанный башней с часами фабричный новострой, смахивающий на ратушу в каком-нибудь европейском местечке. Слева старое кладбище с церковью Успения. Неподалеку справа, о чем не догадываются чужие, — обнесенная колючей проволокой колония для несовершеннолетних, о “краснючести” (то есть управляемости администрацией, а не уголовными авторитетами) которой упоминают в интернетовских посиделках родичи ее юных обитателей. От перекрестка в четыре стороны пролегли асфальтовые дороги. Город стоит на притоке Дона Битюге, давшем название выведенной на воронежской земле от смешения голландского тяжеловоза с крупными местными кобылами породе лошадей. Теперь река попала в фокус международного экологического внимания как получатель гранта от “Британского Совета” на сохранение биоразнообразия. Ну кто скажет, что прогресс обходит стороной этот  уголок Черноземья?

Его величество рынок

Средоточие местной жизни — рынок. Поилец и кормилец местных жителей, как тесто из квашни, вывалился из традиционных пределов. Некогда скромный сельскохозяйственный базарец превратился в ежедневную ярмарку, где правят бал реализаторы промышленных товаров, окормляемые столичными рынками. Огородники из пригородных сел, базовый торговый контингент прежнего времени, с морковкой, свеколкой, яблочками, лучком, картошкой и прочими собственноручно выращенными плодами черноземной земли, вытеснены наружу, в скромный рядок вдоль тротуара перед входом на рынок. Припарковать машину (признак растущего благосостояния?) проблематично. По соседству построен новодел, с цивилизованными павильонами, но коммерсанты, объединив усилия, вышли на перекрытие федеральной магистрали “Дон” и отстояли, пусть временно, свое право торговать на старом месте. На новом-то, дураку понятно, арендная плата будет куда выше.

Рынок подобрал многих людей, по несчастью перемен лишившихся или по доброй воле отказавшихся от привычной работы. В торговых рядах много бывших учителей, рабочих, колхозников. У скобяного прилавка слышу диалог продавца и разносчицы пищи: “Мадам, ваши пирожки волшебны”. — “Вы мне льстите”. — “Что вы? Не обучен. Тяжелое детство. До сих пор ем руками”. — “Русак”, литературу преподавал”, — шепчет Татьяна, моя приятельница. Минутой позже она уважительно раскланивается с деловитого вида молодым мужчиной, тихо поясняя мне: “10 миллионов в свой бизнес вложил. У него на трассе магазин, кафе, автостоянка”. Чем-то нафталинным повеяло от её почтительности перед лицом больших, для Боброва несомненно, денег. Это всё уже было. Почитайте драматурга Островского.

За то время, что я не видела родные места, здесь прибавилось асфальтовой глади, чем раньше могла похвалиться лишь главная, по сути градообразующая, улица. Частные дома опоясались ниткой газопровода. Хотя давно пора. Стыдно “энергетической сверхдержаве” держать своих граждан с печурками дореволюционной поры, отапливаемыми дровами и углем. Газификация в дотационном районе, где нет мощных промпредприятий, природных ископаемых или большого железнодорожного узла, как в соседних Лисках, идет уже несколько лет и еще далека от завершения. Первоначальная цена вопроса с 6 тысяч рублей выросла до 30 тысяч с лишним, что делает подводку голубого огонька к очагам многих пенсионеров, а это треть населения, недостижимой мечтой. Но кто получил — блаженствует.

Еще одно благо, особенно для глубинки, имевшей раньше один, вечно сломанный, телефон на всю деревню, — мобильная связь. Не всем по карману, но некоторые пенсионеры — кто сами, кто с помощью детей — приобрели телефоны. Для стариков постоянная линия связи с родственниками — большая радость. Горожанам со стационарными аппаратами этого не понять. Сегодня в 20-тысячном Боброве три салона мобильной связи.

Ну, баня по-прежнему на лето закрыта. С намеком, что в теплый сезон и в реке можно искупаться. Чай, не баре. Украшением присутственных заведений являются видные новостройки Центра занятости, Пенсионного фонда. Отпочковался вторым отделением Госбанк. А как с самой занятостью? О проблеме безработицы с сопутствующим ей пьянством еще шесть лет назад говорил мне в интервью глава администрации Бобровского района. Эффективного собственника, признавал он, не получилось. Перемен к лучшему не произошло, а сегодня местный пищепром и совсем скопытился. В строю крупзавод, а овощеконсервный, кирпичный, маслозавод, молочный стоят. Как и мясокомбинат, ну этот хотя бы реконструируется.

Почему же загнулась переработка сырья на приватизированных предприятиях? “Чёрт его знает, всё ваши, московские, скупили”, — пожимает плечами Татьяна. Ну а где работать людям? Все же не могут заниматься торговлей, которая одна и цветет разнокалиберными бутонами торговых точек, мини-маркетами, в том числе сетевыми. Обращает внимание обилие на полках алкогольной продукции из Северной Осетии.

Москва — земля обетованная

Торговый бум не вызывает энтузиазма у приятельницы, профессионала потребкооперации, позиции которой сильно подорваны нищетой сельского населения. Кооперативная торговля выполняла ярко выраженную социальную функцию и в советские времена, а сегодня тем более. Частник не будет обеспечивать отдаленные сёла хлебом, солью, спичками. Какая прибыль от бедняков-пенсионеров? С другой стороны, и потребкооперация не в состоянии свести концы с концами, ограничивая сферу своих действий исключительно селом. У нее и в райцентре есть интересы. А конкурентов пруд пруди. Товарооборот растет только в отпускной сезон, когда к родным пенатам съезжаются блудные дети и внуки. На коренных надежды плохие. Поэтому Татьяна бы с удовольствием поменялась зарплатой и рабочим местом руководительницы районного масштаба с рядовой московской продавщицей.

Столица манит как земля обетованная. Ведь в Москве “меньше 15 тысяч рублей не платят”. Хоть в магазине, хоть на стройке. Жить можно где-нибудь в общежитии за недорого. Врач из райбольницы перед Новым годом берет отпуск за свой счет и уезжает в Златоглавую торговать петардами и прочей пиротехникой. Привозит 40 тысяч рублей. Это среднегодовая зарплата местного жителя. Вокруг темы: где и как подзаработать в Эльдорадо по имени Москва, крутились все разговоры. Даже с людьми, по их собственному мнению, успешно вписавшимися в реалии нынешнего дня.

Но ведь вся Россия даже на вахтовой основе не может работать в столице. О том, как смотрят коренные жители на свою жизнь, я расспрашиваю родственников. Вывод был такой: в районе руки приложить не к чему, поэтому надо рвать отсюда когти. 25-летний Константин, получив педагогический диплом, устроился огранщиком памятников на одном столичном кладбище. Через два года купил иномарку и теперь занимается в областном центре извозом. Завидную зарплату в 12 тысяч рублей имеет его подруга, милая серьезная девушка, старший менеджер одного воронежского казино, студентка-заочница.

Отец Константина, 50-летний Андрей, из учителей переквалифицировался в ямщики. Возит на старой иномарке коммерсантов за товаром на московские рынки.

Несколько раз в неделю, осенью-зимой реже, летом чаще. Ночной рейс, дежурство у машины и охрана закупленного у оптовиков барахла, опять ночной рейс домой. Больших денег это не приносит. Разве что ощущение освобождения от написания учебных планов. Не знаю, как он, а жена Андрея, Вера, тоже порвавшая с учительским поприщем и торгующая в частном сельмаге, ностальгирует по школьным будням. Вернуться? Так место занято. В магазине все по-современному: компьютер, сканер, считывающий штрих-код и пр. Оклад 1200 рублей. Детей у них двое. Младший только что поступил учиться в колледж. Поэтому поддержка дедов-пенсионеров приветствуется.

Игнатьич, отец Андрея, с огромной пенсией инвалида первой группы и двумя костылями, называет детей (кроме сына есть дочь Тамара, тоже с высшим педагогическим образованием, слава Богу, работающая) «инкассаторами». Шутка, в которой есть доля шутки.

Зять Николай — водитель, купил подержанный Камаз. Кредит еще не выплатил, поскольку перевозка грузов оказалась не таким прибыльным делом, как мыслилось. Что ни поездка, то приключения. Тамара постоянно слышит сакраментальную фразу: “А меня менты опять загребли”. Почему служители правопорядка исправно прикапываются к 45-летнему Николаю, непонятно. Заходит он зимой в стёганых ватных штанах в московское метро и сразу возбуждает подозрение. “Откуда такой? Чего озираешься? Документы!” — “Да, мужики, я всего второй раз в подземке, смотрю вот...” — “Проваливай!”.

 В другой раз за выезд на Рублевку московские милиционеры отобрали у него водительские права. Предлагали разойтись миром при условии, что он даст по 500 рублей каждому, а у Николая нашлось всего 400 на двоих. Тому уж полгода, а до сих пор права не прислали. “А мне лучше, — усмехается он, — езжу по справке”. Торгашей Николай как класс презирает за то, что всё время норовят объегорить. Однажды вместо муки насыпали ему 20 мешков опилок. Опять пришлось с милицией дело иметь. Вот такой бизнес.

Смутное арендаторское будущее

Игнатьич с женой Анной, пенсионеры, живут в двух десятках километров от райцентра, в селе, по преданию заселенном подмосковными крестьянами. Им и обязаны жители своим “городским” говором, отличающимся от повсеместного воронежского “яканья”.

Мы сидим во дворе. Снуёт между ног забавный щенок — полуспаниель Баксик, прорывающийся с воли в избу для отправления естественных надобностей. Разгребают землю под яблоней куры, опекаемые двумя нарядными петухами. Сколь красивыми, столь и жестокосердными, до крови долбавшими третьего своего собрата, которого от беды пришлось изолировать. Страдательный вид изгоя, привязанного верёвкой за ногу в палисаднике, периодически вызывает у Игнатьича ярость: “Этих зарублю в суп, а того кочета пущу к курям. Он боевой, когда один”.

Завидев автомобиль, соседка Игнатьича Анастасия не замешкалась с визитом. Взглянуть, кто приехал. Тут же включается в разговор. Бодрая, крепкая, улыбчивая. Не скажешь, что 80 лет. Бывшая доярка. Сразу сообщает, что 20 лет коров доила и 16 раз в санаториях побывала. “Сталинову дачу” на Кавказе видела, по буграм лазила. А вот молоко на отдыхе никогда не пила, потому что разбирается в качестве и проценте жирности. “Моя соседка Дунька, обезьянка, она жадная, раз взяла путевку и больше не захотела. Хоть и бесплатно, а все равно немного приложишь своих денег. А я довольна, что покаталась”.

Конечно, разговор зашел о сегодняшнем дне, о порушенном колхозе, после чего пошла под откос вся жизнь в селе.

“У нас стадо коров на полторы тысячи голов было, — с восхищением вспоминает Анастасия. — До 1300 хрюшек. Громадные свинарники. Отъёмники. По 500 — 600 штук молодняка 100-килограммового веса отправляли на откорм в Бутурлиновский район. Две овцеводческие фермы. А теперь вместо колхоза — арендаторы. 6 человек поделили землю: главный агроном ну и другое начальство. Добро растащили, коров распродали, порезали — расплатиться с людьми. Кому телка сунули, кому лошадь. Технику забрали себе, а земельные паи у колхозников остались.

Вот Игнатьичу (у них 4,5 га на человека) тонну зерна на двоих дают, в этом году полтонны будет, потому что неурожай, масла постного привезут 20 литров. Есть пайщики, кто берет деньгами — 3 тысячи рублей тонна, значит, 1,5 тысячи за пай. Ну а себе-то они набивают карманы, хорошо живут. 2,5 миллиона рублей один арендатор получил в прошлом году. Животноводством никто не занимается. Заводили тут свиней. Но сало почему-то плохое. Поросятам ведь надо варить корм. На фермах раньше им давали обрат, молоко, а теперь ячмень сухой насыпют и воды нальют. И едят свиньи сухомятку, даже травы не видят”.

Спрашиваю, обустраивают ли фермеры свои хозяйства. “Да чего там обустраивают, — вмешивается Игнатьич. — У двора поставят комбайн, трактора. Пшеницу — на бывшие колхозные склады, пока они еще не развалились. Получат урожай, куда-то отвезут и продадут. О будущем не думают. Только поганят землю. Я как-то мимо поля проезжал: в пшенице во-о-от такая лебеда стоит. У нашего соседа 250 гектаров. Он взял двух пацанов, которые школу кончили в прошлом году, и посадил их на трактора, они пашут”. “За копейку”, — презрительно замечает сын. “Ну, рублей 100, наверное, в день платит, — уточняет Игнатьич. — Вот. Пацанов взял. А алкашей он не берет. Они солярку продают”.

“Пьют и подыхают, потому что работы нет”

Заметно, что к пьющим Игнатьич относится без всякого сожаления. В отличие от сочувствующей им Анастасии. “Без работы нельзя, а работать негде, — объясняет она. — Город далёко, производства близко нет. Кто истопщиком в инвалидах (интернат для престарелых в ближайшем селе. — Л. Г.) устроился, а так нечем больше заняться. Арендаторы не плотят по-честному. Молодежь сидит дома, ходит, ворует по соседям. Через двор старик на старике”.

“Какие остались мужики, — вступает Игнатьич, — те кинулись пить самогон. От этого половина подохли. Гонят сами. В самогон добавляют черт знает что, даже чем жуков колорадских травят, ацетон тоже подливают. Чтобы быстрее одуреть. Метилфенил там, какие-то еще таблетки. И не выговоришь. В рот возьмешь — обожжёт, а в голове ничего, как трезвый. Деньги отдал, бутылку выжрал и — трезвый! Пьют и подыхают. Один тут заглотал стакан и почернел-почернел весь. Упал и сгорел. Сколько можно кушать гадости? Да хоть бы ему рот открыли, зажгли бы, пламя изо рта прогорело бы, от сердца бы отлегло ...”

“И что, оживел бы?” — усмехается сын.

“Да черт его знает. А второй напился, - продолжает Игнатьич, - он один жил, дом хороший, колхоз строил, значит, в ботинках завалился на диван и курит. И уснул. Утром соседи дымок заметили. Пришли, а - человека уж нет. Диван прогорел. Осталась одна левая нога в ботинке, которая на пол упала. Вместе с диваном угли собрали в кучу, костюм ватой набили, вместо головы пук соломы положили. И закопали как собаку, — нагоняет кошмару Игнатьич.

— Еще вот свежий случай, видели венок на шоссе, когда сюда ехали? Наш разбился. На “пирожке” ехал, а впереди “Нива”. Догнал её, хочет обогнать, а тут рейсовый выехал. Шофер автобуса рассказывает: который на “пирожке”-то вылупил глаза, уцепился за руль и - прямо в лоб автобусу. 46 лет мужику было. Почему? А потому что всю ночь пил. Пьют много, потому что русский мужик не может без работы жить. Настроения нету. На что живут? Рыбу ловят. Поймал — отдал за бутылку”.

Истаивает ученический контингент в местной школе. Заболотился некогда песчаный сход в озеро. Прибавилось заколоченных домов. Но внешний марафет пока еще скрывает пораженную в правах полноценную жизнь села, превратившегося в зону бедствия.

Внизу, в двухэтажном здании правления бывшего колхоза, разместилась председатель сельсовета. Она работает вахтовым методом - по вторникам приезжает. Игнатьич её хвалит: “Газ провели спасибо ей. Если надо, справку какую напишет о хозяйстве. Мне помогла, когда газовый счётчик вместо единиц стал тысячи выворачивать”. Тут же оборудован кабинет и для “врачихи”, семейного доктора на четыре села. Живет она в соседнем "совхозе" (точнее, его остатках), сюда наведывается раз-два в месяц.

“А если срочно проблемы какие возникнут, к кому обратиться?” — любопытствую я. “Ни к кому, — отрезает Игнатьич. — Сейчас никто ни о ком не думает. Раньше если человек умрёт, его с духовым оркестром проводят. А теперь положат покойника на тележку и отвезут. На лошади. Больше не на чем. Жутко, жутко, жутко. — После некоторого раздумья: — А жить надо. Нам ехать некуда”.

...“Прогресс глобализации” не обходит бобровскую землю стороной. И пчелка Билайна прилетела сюда, и “однорукие бандиты” завелись, и об элитарных играх аборигены понятие получили. Битюг под опеку взяли англичане. Вьетнамцы и китайцы одевают молодёжь в модные тряпки. Из кафе в городском парке орёт существо среднего рода по имени Верка Сердючка: “Все будет хорошо!”

Воронежская область

На снимках: 1. Тот самый петух-изгой, которого жалел Игнатьич. 

                     2. Просто голубь. Природу и всякую живность Игнатьич любил. И не потому, что был охотник, а без всякой корысти.