Почему Шукшин избегал Золотухина?

Фрагмент очерка "Правда Василия Шукшина" // Илл.: Тебеков Валерий Герасимович. В. Шукшин и В. Золотухин

Что таить, Шукшин – откровенный русский националист …поясню, как и раньше, не нацист, не расист, а в смысле любящий русскую нацию, в чем нету греха и порока… Высоцкий же – противник русского национализма, а посему задушевной дружбы меж двумя художниками быть не могло, их связывал творческий интерес друг к другу, приятельство и собутыльничество. Валерий Золотухин писал: «Думал о Шукшине, Высоцком, о себе. Шукшин попал в друзья Высоцкого. Для меня это странно. За 16 лет работы и общения я никогда не видел их рядом. Не слышал о том, что они встречались. (…) Володя к концу жизни компанию себе сочинил из друзей: Шукшин, Тарковский, Тодоровский…» 

Высоцкий сочинил дружбу с Шукшиным, а Валерий Золотухин, будучи несочиненным другом Высоцкого, страдал от того, что Василий Макарович в картины свои не звал, и, скажем, на роль Пашки Колокольникова из фильма «Живет такой парень» пригласил москвича Леонида Куравлева, а не алтайского земляка Валерия Золотухина, который мог бы сыграть и поярче, – деревенский по родове и натуре, искрометно талантливый, мог бы в картине спеть и сплясать. И эдакого, народного самородка, что так и виделся в шукшинских фильмах, Василий Макарович в друзья не пускал, избегал и даже, поговаривали, однажды обмолвился: «Наш алтайский дурачок». Золотухин обиженно вписал в дневник: «Обо мне писали много, особенно после «Бумбараша». На премьере в Доме кино, по словам Заболоцкого, был и Шукшин и отозвался о моем полупьяном заявлении: «А это наш алтайский дурачок…» Заболоцкий вспоминал: «…Не досмотрев «Бумбараша», мы с Шукшиным покинули Дом кино, и по дороге Василий Макарович разсуждал: «Вот землячок алтайский, продал душу, и будет оценен, и будет служить верно, чему присягнул ролью «Бумбараша…»Да, Валерий Сергеевич обижался на Шукшина: не звал в свои картины, что обрели восторженную любовь русского народа, не ходил на премьеры фильмов, где играл Золотухин, не навещал театр на Таганке, где Любимов верховодил, где Золотухина баловали главными ролями, хотя чаще в пристежку к Высоцкому-кореннику. 

Народный артист и сочинитель крепких, терпких рассказов, писал и дневник, отчего поклонники, а паче того тьма поклонниц гадали на кофейной гуще: неужели именно сей почтенный дедушка с тросточкой откровенно и сладострастно пишет о любовницах?.. неужели его обвиняли в юдофобии?.. неужели артист завидовал Шукшину?.. И Валерий Сергеевич запечатлел в дневнике мучительное гадание: да за какие такие вины в немилости я у Макарыча: «Я обижался, что он не приглашает меня в свои фильмы. (…) Весьма допускаю, что ему (Шукшину) были какие-то мои проявления в обществе малоприятны и даже более. И все равно это ни о чем серьёзном не говорит…». 

Возможно, Золотухин предполагал, что Шукшин, плоть от плоти русского простолюдья, чурался его потому, что тот заигрался в русскоязычном театре, где русским духом и не пахло …от нынешних либеральных театров, словно из преисподней, курится серный смрад… но побитая западной молью, русская и русскоязычная интеллигенция высокопарно величала театр на Таганке, «островом свободы в несвободной стране»; и «островок» сей, заискивающе елозя на полу и целуя лаковые башмаки Запада, изрядно послужил в «холодной войне» против Российской Империи, пусть о ту пору и Красной. На совести подобных «островков свободы» крушение Великой Народной Империи, под обломками которой сгинули миллионы русских душ; и эту трагедию пророчески запечатлел Шукшин в повести «Ванька, смотри…».

Впрочем, оборонительный русский дух, что хмельно и отчаянно бродил в душе Золотухина, артист успеха ради укрощал либо таил в песенном тумане, но после смерти Шукшина однажды выпрягся, и его русское обличительное слово прозвучало на Шукшинских чтениях в селе Сростки. 

Когда слово донеслось до либеральных ушей, заросших русофобской шерстью, русскоязычные деятели искусств, словно нежить с Лысой горы, подняли такой ор и визг, что и покойник бы проснулся.

Артист, оглушенный воем, тут же очнулся от нежданной-негаданной храбрости, спохватился, схватился за бедовую голову и стал то ли каяться, то ли открещиваться от дерзкого русского слова. Вот обширная выписка из актерского дневника: «Ну и жизнь мне устроил Андрей Смирнов своей статьей в «Литературке», назвав мое выступление на шукшинских чтениях «омерзительным зрелищем». Ещё он ударил по Толе Заболоцкому. Тут же посыпались отклики читателей. Один прислал использованный презерватив со словами: «Я твою жопу драл». Другая, еврейка (письмо я ее зря выбросил): «Мы уедем и наши дети будут жить хорошо, а вот как вы жить будете…» Документ — статья и письмо какой-то дамы, — что вывесил Любимов в театре на общее обозрение, превзошел всю подлость, что можно было ждать. Там я и антисемит, и черносотенец, и ярый хулиган. (…) Всю ночь я думал, как мне теперь жить, никому ничего не докажешь, не докричишься. Вытащил открытку поздравительную Распутина: «Слушал твое слово у Шукшина — очень и очень хорошо». И успокоился несколько. Почему я должен обращать внимание на «интеллигентный» плевок Смирнова и не верить спокойным словам мною любимого писателя и человека…» 

Анатолий Заболоцкий в устной беседе поведал: «…Валерий Золотухин в своей речи на тех Шукшинских чтениях среди прочего сказал со сцены: дескать, меня не пускают в Америку – антисемит!.. Но какой я антисемит, коль играю в театре на Таганге у Любимова, которого, конечно же, в антисемитизме не заподозришь?! Вот Анатолий Заболоцкий, тот – антисемит… Анатолий Дмитриевич, услышавший столь грозное обвинение, рвался к сцене, пытался тут же горячо ответить Золотухину, но артист Михаил Евдокимов со товарищи уговорили помолчать, чтобы не вспыхнул скандал. Посоветовали сказать свое слово на реке Катуни, в праздничном застолье; но и за столами дубовыми, яствами медовыми слово Заболоцкому не дали, и тогда Анатолий Дмитриевич, подошел к Золотухину, который сидел рядом с тогдашним губернатором Суриковым, и сказал: «Холуй ты у элитной нации…» Вышеупомянутый Смирнов, тем алтайским летом наслушавшись подобных речей, брезгливо писал в «Литературной газете», что на Шукшинские чтения собирается свора экстремистов, подразумевая среди прочих Распутина, Белова, Личутина, а был бы жив, и Шукшина. 

Увы, ныне, спустя четверть века, не отыщешь даже в «мировой паутине» ни либерально-обличительной статьи Смирнова в «Литературке», ни пламенной речи Золотухина, а когда Заболоцкий воспроизвел его речь в своей книге, издательство страха ради судейска удалило столь щекотливый эпизод Шукшинских чтений. А Валерия Сергеевича все же пустили и в Штаты, и в Израиль, и, говоря языком Золотухинского дневника «публика еврейская» приняла его радушно

«14 ноября 1992 года. Суббота. Нью-Йорк. (…) Утром мне был устроен коллоквиум по моим «антисемитским» заявлениям, настроениям. «Говорят, вы сказали на похоронах Шукшина или Высоцкого, что его задавили, придавили». «Не пойте частушки — им тут на хрен не нужен русский фольклор, публика в основном еврейская». Смехов: «Дружил бы я с Золотухиным, если бы он был антисемит? Я мог бы работать, встречаться на улице, но не дружить». (…) 12 ноября 1997 года. Яша на концерте вчера: «В сердце у меня укоренилось, что ты антисемит. А я в это не верю. Я знаю, что ты потрясающе любишь русских, но у тебя нет причин не любить евреев, народ, который не причинил тебе никакого вреда…» (…) С каждым приездом в Израиль у меня появляется здесь всё больше и больше друзей. (…) Месяц я прожил счастливо. И грустно покидать эту благословенную землю, где окончательно растерял весь свой антисемитизм, растерял, правда, то, чего не имел…»

Василий Шукшин, Валерий Золотухин, Михаил Евдокимов – русские народные таланты и алтайские земляки, а творческие судьбы порознь: и если Василий Макарович избегал Золотухина, то мог чураться и Михаила Евдокимова – долго играл средь лицедеев, коих, увы, в русопятстве не заподозришь. 

Подобно Астафьеву на исходе века и Валерий Сергеевич, похоже, покаялся в либеральном космополитизме и обостренно вспомнил, что кровь от крови, плоть от плоти русак чистопородный, ибо из крестьян; и примирился с Заболоцким, и на литературном вечере читал Василия Белова, вождя русского национального сопротивления