Коронакризис – это не конец света, это конец целого мира
На модерации
Отложенный
В этой статье прекрасно все. Скорбь по утраченной "счастливой глобализации" - и общая характеристика кризиса, сарказм над административной немощью - и описание реальных опасностей, положение в стране - и надвигающееся глобальное цунами. Критикам #этой рашки# особо рекомендуется, поскольку это взгляд не из России, а из благословенной Франции. Отдельное посвящение для #насвседурят#. Эта статья - отличное начало для серии публикаций на тему "Кризис и коронавирус"
История, как мы знаем, всегда открыта, что делает её непредсказуемой. Сейчас при попытке дать краткосрочные прогнозы, конечно, представляется самое худшее: перенапряжённые системы здравоохранения, сотни тысяч, даже миллионы погибших, разрывы производственно-сбытовых цепочек, беспорядки, хаос и всё, что может последовать за этим. В действительности всех несёт волна, и никто не знает, когда закончится и куда она нас вынесет. Но если попытаться посмотреть чуть дальше, некоторые вещи становятся очевидными.
Это говорилось уже не раз, но стоит повторить: кризис здравоохранения отбивает погребальный звон (возможно, временно?) по глобализации и гегемонистской идеологии прогресса. В «открытом обществе» вирус ведёт себя очень по-конформистски: он действует как все остальные, распространяется, движется. И чтобы его остановить, мы больше не движемся. Иными словами, мы нарушаем принцип свободного передвижения людей, товаров и капитала, который был сформулирован в лозунге “laissez faire” (либеральный лозунг невмешательства в экономику – прим. ред.). Это не конец света, но это конец целого мира.
Давайте вспомним: после распада советской системы каждый Ален Мэнк (французский комментатор-международник, некоторое время был главным редактором газеты “Le Monde” – прим. ред.) нашей планеты объявил о «счастливой глобализации». Фрэнсис Фукуяма даже предсказал конец истории, будучи убеждённым в том, что либеральная демократия и рыночная система окончательно победили. Он полагал, что Земля превратится в огромный торговый центр, все препятствия для свободного обмена должны быть устранены, границы – уничтожены, государства заменены на «территории» и установлен кантовский «вечный мир». «Архаичные» коллективные идентичности будут постепенно уничтожаться, а суверенитет окончательно потеряет актуальность.
Глобализация основывалась на необходимости производить, продавать и покупать, перемещать, распространять, продвигать и смешивать «инклюзивным» образом. Это определялось идеологией прогресса и идеей, что экономика окончательно заменит политику. Суть системы заключалась в том, чтобы покончить со всякими ограничениями: больше свободных обменов, больше товаров, больше прибыли, чтобы позволить деньгам подпитываться и превращаться в капитал.
На смену промышленному капитализму прошлого, который всё же имел некоторые национальные корни, выпорхнул новый капитализм, изолированный от реальной экономики, полностью оторванный от территории и функционирующий вне времени. Он требовал, чтобы государства, теперь являющиеся узниками финансовых рынков, приняли на вооружение «эффективное управление», призванное служить их интересам.
Распространение приватизации, а также делокализация и международные контракты ведут к деиндустриализации, снижению доходов и росту безработицы. Был нарушен старый рикардианский принцип международного разделения труда, который привёл к возникновению конкуренции в условиях демпинга между работниками западных стран и остального мира.
Западный средний класс начал сокращаться, в то время как низшие классы расширялись, становясь уязвимыми и неустойчивыми. Государственные услуги положили на алтарь великих принципов либеральной бюджетной ортодоксии. Свободный обмен стал ещё большей догмой, чем когда-либо прежде, а протекционизм – его препятствием. Если это не срабатывало, никто никогда не отступал, а вместо этого нажимал на газ.
Ещё вчера мы жили под лозунгом «живите вместе в обществе без границ», а сегодня – «оставайтесь дома и не контактируйте с другими». Яппи из мегаполисов, как лемминги, бегут в поисках безопасности на периферию, которую раньше презирали. Давно прошли те времена, когда говорили только об одном «санитарном кордоне», который необходим, чтобы сохранять дистанцию от нонконформистского мышления! В этом стихийном мире волнообразных колебаний человек внезапно сталкивается с возвращением к посконному земному – к тому месту, к которому привязан.
Совершенно сдувшись, Европейская комиссия выглядит, как испуганный кролик: сбитый с толку, оглушённый, парализованный. Не понимая чрезвычайности положения, она смущенно приостановила то, что раньше считала наиболее важным: «принципы Маастрихта», то есть «пакт стабильности», который ограничивал дефицит государственных бюджетов тремя процентами ВВП и государственный долг шестьюдесятью процентами. После этого Европейский центральный банк выделил 750 миллиардов евро, якобы для того, чтобы отреагировать на ситуацию, но на самом деле – чтобы спасти евро. Однако истина заключается в том, что в чрезвычайной ситуации каждая страна решает и действует сама за себя.
В глобализованном мире предполагается, что нормы должны быть предусмотрены для всех возможных вариантов развития событий. Однако при этом забывается, что в исключительном положении, как показал социолог Карл Шмитт, нормы уже не могут применяться. Если прислушаться к божьим апостолам, то государство являлось проблемой, а теперь оно становится решением, как и в 2008 г., когда банки и пенсионные фонды обратились к государственным властям, которые они ранее осуждали, чтобы просить защитить их от разорения. Сам Эммануэль Макрон ранее говорил, что социальные программы стоят безумных денег, но теперь заявляет, что готов потратить сколько угодно, только чтобы пережить кризис здравоохранения, к чёрту ограничения. Чем шире распространится пандемия, тем больше вырастут и государственные расходы. Чтобы покрыть расходы на безработицу и залатать дыры в компаниях, государства собираются накачать сотни миллиардов долларов, даже при том, что они уже погрязли в долгах.
Трудовое законодательство смягчается, пенсионная реформа растягивается, новые планы по выплате пособий по безработице откладываются на неопределённый срок. Даже табу на национализацию исчезло. По-видимому, деньги, которые раньше найти было нереально, всё-таки найдутся. И вдруг становится возможным всё, что раньше было невозможно.
Также теперь принято делать вид, будто только что обнаружилось, что Китай, который давно является мировой фабрикой (в 2018 г. КНР представляла 28% добавленной стоимости мирового промышленного производства), оказывается, производит всевозможные вещи, которые мы решили не делать сами, начиная с товаров из медицинской отрасли, и это, оказывается, превращает нас в объект исторического манипулирования со стороны других.
Глава государства – какой сюрприз! – заявил, что «это безумие – делегировать другим нашу пищу, нашу защиту, нашу способность заботиться о себе, наш образ жизни». «В ближайшие недели и месяцы потребуются переломные решения», – добавил он. Можно ли будет таким образом переориентировать все аспекты нашей экономики и диверсифицировать наши цепочки поставок?
Нельзя игнорировать и антропологический шок. Понимание человека, культивируемое господствующей парадигмой, заключалось в представлении его как индивидуума, оторванного от своих близких, коллег, знакомых, полностью владеющего собой («моё тело принадлежит мне!»). Такое понимание человека было призвано внести вклад в общее равновесие через постоянное стремление максимизировать собственные интересы в среде общества, полностью управляемого юридическими контрактами и коммерческими отношениями. Именно это видение homo oeconomicus переживает процесс разрушения. В то время, как Макрон призывает к всеобщей ответственности, солидарности и даже «национальному единению», кризис здравоохранения воссоздал чувства принадлежности и сопричастности. Отношения со временем и пространством претерпели трансформацию: отношение к нашему образу жизни, к причине нашего существования, к ценностям, которые не исчерпываются ценностями «Республики».
Вместо того чтобы жаловаться, люди восхищаются героизмом работников здравоохранения. Важно заново открыть то, что у нас есть общего: трагедия, война и смерть – короче говоря, всё, что мы хотели забыть: это фундаментальное возвращение реальности.
А теперь, что перед нами? Прежде всего, безусловно, экономический кризис, который будет иметь самые тяжёлые социальные последствия. Все ожидают очень глубокую рецессию, которая затронет как Европу, так и США. Тысячи предприятий обанкротятся, миллионы рабочих мест окажутся под угрозой, ожидается падение ВВП до 20 процентов. Государствам снова придётся впадать в долги, что сделает социальную ткань ещё более хрупкой.
Этот экономический и социальный кризис может привести к новому финансовому, ещё более серьёзному, чем в 2008 году. Коронавирус не будет ключевым фактором, потому что кризис ожидался годами, но он, несомненно, станет катализатором. Фондовые рынки начали рушиться, и цены на нефть упали. Крах фондового рынка затрагивает не только акционеров, но и банки, стоимость которых зависит от их активов: гипертрофированный рост финансовых активов стал результатом спекулятивной деятельности на рынке, которую они осуществляли в ущерб традиционной банковской деятельности по сбережениям и займам. Если крах фондового рынка сопровождается кризисом долговых рынков, как это было в случае с ипотечным кризисом, то распространение платежных дефолтов в центре банковской системы указывает на общий коллапс.
Таким образом, риск состоит в том, что необходимо одновременно реагировать на кризис здравоохранения, экономический кризис, социальный кризис, финансовый кризис и не следует также забывать про экологический кризис и кризис мигрантов. Идеальный шторм: это грядущее цунами.
Не избежать и политических последствий, причём во всех странах. Каково будущее председателя КНР после крушения «дракона»? Что же будет происходить в арабских мусульманских странах? А как насчет влияния на президентские выборы в США, стране, где десятки миллионов людей не имеют медицинской страховки?
Что касается Франции, то сейчас люди смыкают ряды, но они не слепы. Они видят, что эпидемия сначала была встречена со скептицизмом, даже безразличием, и правительство колебалось принять стратегию действий: систематическое тестирование, коллективный иммунитет или ограничение свободы передвижения. Прокрастинация и противоречивые заявления длились два месяца: эта болезнь несерьёзна, но она вызывает много смертей; маски не защищают, но медицинские работники в них нуждаются; скрининговые тесты бесполезны, но мы постараемся произвести их в массовом масштабе; сидите дома, но выходите голосовать. В конце января министр здравоохранения Франции Аньез Бузин заверила нас, что вирус не покинет Китай. 26 февраля Жером Саломон, генеральный директор Департамента здравоохранения, дал показания в Комитете по социальным вопросам Сената о том, что никаких проблем с масками не было. 11 марта министр образования Жан-Мишель Бланкер не увидел причин закрывать школы и колледжи. В тот же день Макрон хвастался, что «мы не откажемся ни от чего, и уж точно не от свободы!», после того как демонстративно пошёл в театр за несколько дней до этого, потому что «жизнь должна продолжаться». Восемь дней спустя, перемена тона: всеобщее затворничество.
Кто может принимать таких людей всерьёз? На языке «жёлтых жилетов» это можно было бы перевести следующим лозунгом: заключенными правят зэки.
Мы находимся в состоянии войны, говорит нам глава государства. Войны требуют лидеров и средств. Но у нас есть только «эксперты», которые не согласны друг с другом, наше оружие – капсюльные пистолеты. В результате через три месяца после начала эпидемии нам всё ещё не хватает масок, скрининговых тестов, дезинфицирующего геля, больничных коек и респираторов. Мы упустили всё, потому что ничего не было предвидено и никто не спешил наверстать упущенное, после того как разразилась буря. По мнению многих врачей, виновные должны быть привлечены к ответственности.
Случай с больничной системой симптоматичен, потому что она находится в центре кризиса. В соответствии с либеральными принципами государственные больницы должны были быть преобразованы в «центры издержек», чтобы стимулировать их зарабатывать больше денег во имя священного принципа прибыльности, как если бы их работа могла рассматриваться просто в категориях спроса и предложения. Иными словами, нерыночный сектор должен был подчиняться рыночным принципам путём введения управленческой рациональности, опирающейся на единственный критерий – точно в срок, что поставило государственные больницы на грань паралича и краха. Известно ли вам, что региональными рекомендациями по здравоохранению, например, установлены ограничения на количество реанимаций в зависимости от «карты здоровья»? Или что Франция за последние 20 лет ликвидировала 100 тысяч больничных коек? Что на Майотте в настоящее время имеется 16 коек интенсивной терапии на 400 тысяч жителей? Медицинские работники говорят об этом уже много лет, но никто их не слушает. Теперь мы за это расплачиваемся.
Когда всё это закончится, вернёмся ли мы к нормальному беспорядку или же благодаря этому кризису здоровья найдём возможность перейти на другую основу, далёкую от демонической коммерциализации мира, зацикленности на продуктивизме и потребительстве любой ценой?
Хотелось бы надеяться на это, однако люди демонстрируют, что они неисправимы. Кризис 2008 г., возможно, и послужил уроком, но его проигнорировали. Преобладали старые привычки: приоритет финансовых прибылей и накопления капитала в ущерб государственным услугам и занятости. Когда показалось, что дела идут лучше, мы снова бросились в адскую логику долга, «быки» снова начали набирать обороты, токсичные финансовые инструменты вращались и распространялись, акционеры настаивали на полной отдаче от своих инвестиций, а под предлогом восстановления равновесия проводилась политика жёсткой экономии, которая опустошала народ. «Открытое общество» последовало своему естественному стремлению: ещё раз!
В настоящий момент можно было бы воспользоваться этим временным заточением дома и перечитать, а может быть, и открыть для себя заново грандиозную работу социолога Жана Бодрийяра. В «гиперреальном» мире, где виртуальность превзошла реальность, он первым заговорил о «невидимой, дьявольской и неуловимой инаковости, которая есть не что иное, как вирус». Информационный вирус, эпидемический вирус, вирус фондового рынка, вирус терроризма, вирусная циркуляция цифровой информации – всё это, утверждал он, подчиняется одной и той же процедуре вирулентности и излучения, само влияние которого на воображение уже является вирусным. Другими словами, виральность – это основной современный принцип распространения заразы дерегулирования. Пока я пишу эти строки, жители Уханя и Шанхая заново открывают для себя, что в своём естественном состоянии небо голубое.
Ален де Бенуа, редактор журнала "Elements".
6.7K
Комментарии