Советская Пасха - праздник, который отмечали абсолютно все

Пасха в детстве была моим любимым праздником. После Нового года, разумеется.

И, конечно, Пасха была любимым праздником моей бабушки.

Она не праздновала, например, свой день рождения. Я узнал дату бабушкиного рождения только в день её смерти, когда возникла необходимость сделать табличку на крест. Она отмечала свои именины – 30 сентября – в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. Её звали Софья.

Бабушка была строгая. В том смысле, что она не одобряла многое из того, что я творил. А я, например, услышав от непутёвого нашего соседа – сапожника дяди Серёжи - положенную сапожнику отборную матерщину, навсегда её запомнил. Дядя Серёжа был фронтовик с перебитым горлом и горький пьяница. Он и умер от рака горла. Да… Так вот, овладев однажды года в три этим лексиконом, я выходил на балкон и звонким голосом воспроизводил всё, что усвоил, на весь двор. Но не помню, чтобы бабушка меня за это как-то наказывала.

Она была очень религиозна. Это естественно. Мой дед - её муж - был священником. Какое-то время он служил в церкви в селе Подлесное (его от Тагая отделяет Саранская трасса). Там же они оба стали в соответствии с постановлением советского правительства от 1923 года лишенцами. Т. е. их лишили избирательного права (многим сейчас насрать на это дело, но тогда всё было серьёзно). Деда лишили за то, что он был служитель культа, а бабушку - что она была его женой. Потом в 1931 году деда осудили  на два года и сослали в Соль-Илецк, как нетрудно догадаться, на соляные копи. Это сейчас Соль-Илецк - бальнеологический курорт, а тогда это была сталинская, может быть, не самая адская, но всё же каторга. За это время родилась моя мама. Дед вернулся. Они перебрались в Ульяновск. Дед работал сторожем Карамзинского сада, поливал цветы, посыпал красные дорожки толчёным кирпичом. И жили они в маленькой будочке на краю сада: дед, бабушка и трое их детей.

Потом, в самом конце войны, дед умер. Думаю, что бальнеологический курорт всё же пошел ему не на пользу.

Так вот, бабушка была религиозна. Правда, я понял это очень нескоро. Потому что мой отец всю жизнь был правоверным коммунистом. И довольно успешно шел по партийной линии, пока не женился на поповской дочке... Тем не менее в семье никаких внешних признаков православия, кроме бабушкиного нательного крестика, не наблюдалось.

Как бы то ни было, всё хозяйство держалось на бабушке. И кухня – тоже. А посты бабушка держала неукоснительно. Поэтому, хотели мы или нет, нам тоже приходилось соблюдать пост, хотя бы в еде. Просто в какой-то момент с нашего стола исчезало всё скоромное, а возникали монастырская лапша и морковник...

Короче говоря, Пасху мы праздновали с огромным воодушевлением. И не только мы. Пасха была единственным в Советской России неофициальным праздником, который праздновали абсолютно все: коммунисты и беспартийные, русские и татары, номенклатурщики и деклассированные элементы. В нашем подъезде жила бабка-татарка, которую я не помню одетой во что-то иное, кроме этнической одежды, едва говорившая по-русски, но которая красила яйца и пекла куличи.

За неделю до Пасхи мы с братом бегали в магазин за молоком с двумя бидонами – бабушка делала творог для пасхи – сладкой творожной вкуснятины с изюмом, лимонной и апельсиновой цедрой. Это была целая история: скисшее в творог молоко бабушка перекладывала в марлю и подвешивала в ванной над тазиком, куда стекала сыворотка. Потом добавляла изюм, сахар и цедру и помещала в специальную деревянную форму. В результате получалась исключительной вкусноты штука в форме обелиска, которую мы, собственно, и называли памятником…

Яйца в Советском Союзе тоже исчезали к Пасхе. И стоило огромного труда их добыть. Что, конечно, тоже служит подтверждением того, что Пасха была любимейшим праздником граждан насквозь атеистического государства.

Следующий по списку, но не по значению - кулич. Бабушка была куличным магистром и корифеем. Все соседки толклись в нашем доме, перепачканные мукой с головы до ног, пытаясь постичь это искусство, и бабушка щедро делилась секретами. Я только помню, что готовить тесто для куличей был совершенно адский труд. Бабушка разводила в молоке сухие дрожжи, потому что в нужный момент свежих было, конечно, не достать, и ей загодя присылали дрожжи из Москвы сёстры. Потом она ставила опару, вымешивала тесто, вскакивала несколько раз за ночь, чтобы проверить, как тесто подходит. Добавляла в него изюм и цедру. Затем пекла в формах, сооруженных моим папой–коммунистом из жестяных консервных банок из-под селедки, томатной пасты и черт знает чего ещё. Попутно она взбивала белковую глазурь каким-то древним венчиком, а я сидел и терпеливо ждал, когда можно будет вылизать остатки со дна.

Бабушка посыпала куличи крашеным пшеном, которое она добывала в церкви, куда всё же иногда ходила втайне от нас.

В день праздника наш дом был полон гостей, и бабушка выглядела бесконечно усталой и абсолютно счастливой. Так мне казалось.

Мы же бегали по улице, обменивались  и, чего уж там, кидались яйцами, лопали куличи. Конечно, ни в какие церкви мы не ходили. Да и церквей было на весь Ульяновск – две: на старом кладбище и на Куликовке. В них мы тоже не ходили. И мысли такой не было. Но было ощущение радости…

А сейчас, просыпаясь утром от стука в дверь детей, которые ходят по квартирам и собирают яйца, получая SMS с идиотскими поздравительными текстами, я не чувствую ничего, кроме раздражения.

Михаил Павлов