Проделки мистического Нечто. Вторая часть. Прокурор, любовь и мистика.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

1.Прокурор, любовь и мистика.

   В каких городах, посёлках… за это время (чуть больше двух месяцев со дня разговора Стряпухина с Самойловым) уже побывал «Интеллектуальный поезд» точно не известно, но известно: поезд приближался к посёлку в тот день. когда Петрович утром, схватив прислонённую к стене увесистую палку, и, вращаясь, начал бешено размахивать вокруг себя, разъярённо выкрикивая: да отстанешь ты от меня, что прицепилось, мать твою.

   Выйдя из дома и пройдя мимо мелколиственного сиреневого парка, стадиона, местами выстриженного, местами запутавшегося в бурьяне, Петрович остановился возле школы: двухэтажного блочного здания с потемневшими от дождя стенами с редкими светлыми прогалинами, директор которой был Осадчий Михаил Ивановиче, попавший в этот день в необычную и одновременно в высшей степени безобразную и позорную ситуацию.

   После переезда Михаила Ивановича из города в поселок (причина переезда была скрыта) посельчане, недолго думая, обрезали его фамилию, оставив «Оса». Со временем поняли: на «Оса» не тянет, искать подходящее название не стали, главное: был бы он крепким директором, а крепким в понимании посельчан директор, который задавал бы такую сильную   запарку школьникам, чтобы из неё вылетали только отличники.

- Лизун, - бросил Петрович.

   Было и другое слово, но Петрович не любил грубых слов, не то что грубых, а тех, в которых человек высвечивается, как дворовой поселенец в будке или с рогами.

- Отпороть бы тебя хворостиной, - добавил он, глядя на кабинет директора на первом этаже,

- Это можно.

   Анатолий Петрович крутнулся. Осмотрелся. Никого, но голос - то был. Он что? Уже стал разговаривать сам с собой. Это слегка подорвало его, но в разнос не понесло.

   Такое мнение (лизун) было связано со следующей историей.

   Несколько лет назад в посёлок назначили нового прокурора Ивана Александровича Засуху: здоровенного мужика. Дебелого.

   Правую ногу ему отстегнули на войне и заменили на деревянный, дубовый протез со множеством кожаных ремешков и железной подковкой, звяканье которой буквально истощало нервы мужиков. Они сильно побаивались протеза, называли его дюже чрезмерной тяжеловесной дубиной, которая может не только мужика округлить в бублик, но и переплюнуть русскую народную пословицу: горбатого не исправить. Исправит. Бабы   же возлагали немалые надежды на протез, который, как они надеялись, часто будет появляться в бусугарне, чтобы наводить в ней хоть мало мальски вино – водочный - пивной порядок. Либо кружка пива, либо стаканчик водки или стаканчик вина. Все в единственном числе, но не во множественном.

   Прокурор с виду был суров: крупное лицо, нависшие густые проржавевшие брови и бульдожий подбородок, душой большой добряк, а проявлялось это в том, что в бусугарне он порой добре закладывался, да так, что протез отстегивался сам и бродил между мужиками, пытаясь найти своего хозяина. Буфетчица Архиповна в цветастом платье и с огромным карманом, в котором вполне мог поместиться кассовый аппарат, в таких случаях вылавливала его и прятала под стойку, утром прибегал посыльной и, захватив под мышку деревянного помощника прокурора, благодарил ее прокурорским словом, которое сильно впечатляло, и она часа два не могла прийти в себя. А почему? Потому, что жена прокурора утверждала, что сам протез отстегнуться не может, а спрятаться под стойкой тем более, и это дело распушенной и развратной буфетчицы, ухлёстывающей за мужиками и приманивающих к себе разными приворотами: мешаниной пива с водкой, полынными настоями и зверобойной закваской.

Она прибегала даже к крайним мерам: посылала повестки буфетчице: немедленно явится в прокуратуру, но указывала свой домашний адрес. Архиповна отписывала, что адрес не разборчив, а протез все отстегивался и отстегивался…

   Однажды, прокурор пришёл в школу, окинул взглядом внешний вид, сказал, что стены кирпичные, это хорошо, ну, перепутал прокурор кирпич с блоками, что ж тут такого, сильно крепкие – тоже хорошо, прошелся по коридорам, похвалил вымытые окна, не скрипучие полы, покрашенные потолки, они тоже оказались хорошими, в учительскую заглядывать не стал, учителя были неплохие, и, побросав уроки, гурьбой выскочили приветствовать цветами. Прокурор вскользь заметил: его жена очень любит большие букеты роз с конвертами, а что в конвертах прокурор не сказал, на то учителя и есть учителя, чтобы такие загадки решать, он, как бывший военный предпочитает запах пороха, но так, как пороха в школе не оказалось, не пришло еще его время, это чуть не сорвало дружеское отношение, но директор вовремя подкатился и сказал, что на следующий день откроет в спортзале стрелковый тир с мелкокалиберками.

- Они малосильны по пороху, - заметил прокурор, - но я договорюсь с полицией.

   В кабинете директора прокурор, подняв деревянный протез, примостил его на место Михаила Ивановича, оставив Осадчего без стула, и спросил, а есть ли в школе футбольная команда, хорошо ли играют защитники, нападающие, на высоте ли вратарь, какие призовые места занимают, и кто капитан, и справляется ли он со своими обязанностями?

В этом месте Михаил Иванович быстренько смекнул: от его неправильного понимания обязанностей капитана могут пострадать и его обязанности, и чтобы избежать назревающей проблемной ситуации лихо щелкнул каблуками, вызвав тем самым одобрение на лице прокурора, то есть поближе подобрался к прокурорскому духу и сказал: нынешнего капитана, не понимающего, что призовые места это заслуга всей команды: дружного и сплоченного коллектива, а не заслуга капитана, он переводит в нападающего ( в то время капитаном был Толька, т.е. нынешний Петрович), а на его место назначает нового, более заслуженного и ответственного товарища, очень опытного.

- Кого? – спросил прокурор, нагромождая протез на здоровую ногу.

- Вашего сына, - четко отрапортовал Михаил Иванович. – Видел его в деле. Может работать за всю команду.

   Директор врал. Видеть, то он видел сынка, но не в деле, а когда тот, проходя мимо него, бросил: привет, дядя.

- Вам нравится наша школа? – проглотив поднявшуюся в душе злобу, спросил Михаил Иванович.

- Прокурор сказал, что большего дерьма, чем Ваш гадюшник он не видел. Учителя распустились. Разучились ставить мне пятерки, но он обещал мне их научить.

   Толька, узнав о своем смещении, взял бутсы, зашел в кабинет директора и положил их на стол. Михаил Иванович попытался объяснить ему силовую логику жизни.

- У Вас не логика, - бросил Толька, - а подхалимство.

   Какие слова! Непростительные. Обозначимся и так: запустившие глубокие корни в память Осадчего. Разговор происходил один на один. Трезвонить директор не стал, но впервые проявил осиный характер, запустив жало в слова десятиклассника, превратив их в тройки в аттестате по всем предметам. (продолжение следует)