Как накануне 75-летия Победы в России ищут пропавших военнопленных

11 апреля — Международный день памяти узников нацистских лагерей. До пандемии планировалось, что в этом месяце пройдет церемония передачи России новых материалов о советских военнопленных из архивов Германии. Некоторые из них выжили, кто-то вернулся на родину, кто-то уже после возвращения был репрессирован. Многие оказались забыты: даже 75 лет спустя неизвестна судьба двух миллионов советских военнопленных. Кто и как возвращает память о них, разбиралась Галина Дудина.

«Отец и сестра так и не узнали, что он погиб в лагере для военнопленных»

О семье своей бабушки москвичка Ирина Ковалева мало что знала — пока не пришлось начать поиски документов, подтверждающих ее кровное родство со всеми, кто захоронен на семейном участке одного из старинных московских кладбищ.

«Бабушка умерла в год моего рождения, но от матери, ее невестки, я слышала, что у нее было двое братьев, Вениамин и Леонид»,— вспоминает 48-летняя Ирина. Вениамин, знали, пропал без вести под Сталинградом. От второго брата осталось только имя. И смутная тревога: «О Леониде бабушка никогда не говорила и разговоры как будто пресекала. Мама даже подумала, может, он в тюрьме сидел или какое-то преступление совершил». К разгадке привел поиск документов для подтверждения права на семейное захоронение.

Сперва узнали, что бабушка с братьями родилась не в Москве, а в Нижнем Новгороде. Это позволило вести дальше прицельный поиск. Если вбить в строке поиска в онлайн-базе «ОБД-Мемориал» Соловьева Леонида Ивановича, выпадает 118 результатов, но уроженец города Горький только один — красноармеец Соловьев, 650 стрелковый полк. 9 мая 1942 года попал в плен во время Керченской оборонительной операции — в немецкой историографии она получила название «Охота на дроф» и закончилась поражением советских войск. Онлайн-база выдает цветную отсканированную копию карточки учета советского военнопленного. «Солдат» Соловьев (русский, гражданская профессия — повар) попал в шталаг VI D Дортмунд и в шталаг 326 (VI К) в земле Северный Рейн—Вестфалия, на западе Германии. Как правило, в шталаги направлялись военнопленные рядового состава, оттуда попадавшие в приписанные к лагерю «трудовые отряды».

Записи фиолетовыми чернилами на желтой бумаге сделаны на немецком языке и продублированы на русском. Такие карточки заполнялись для регистрации военнопленных и содержали личные данные, отпечатки пальцев и иногда фотографии — правда, не в этом случае. С заполнением карточки пленный получал свой порядковый номер: у Соловьева это 62681. Ниже на карточке Соловьева отпечатано: «пригоден для легкой работы». Значит, из лагеря его могли направить на сельхозработы, а не на горнорудные, как это случалось в промышленных регионах. В правом верхнем углу – крупный штамп в виде креста: значит, заключенный скончался.

Один из советских офицеров, попавший в шталаг 326 в 1943 году, вспоминал об особенной жестокости этого лагеря: полное бесправие советских пленных, невыносимые условия, голод, холод, унижения, плохие санитарные условия, пытки и расстрелы. На карточке от руки надпись: Леонид Соловьев умер 9 октября 1942 года. Ему было 32 или 33 года.

«О том, что он погиб в лагере для военнопленных, его отец (мой прадедушка) и сестра (моя бабушка) так и не узнали»,— говорит Ирина Ковалева. Сохраненный снимок учетной карточки да пара детских фотографий — вот и вся память в семье о Леониде Соловьеве. Но Ирина надеется, что однажды получится узнать больше: «Мне хочется, чтобы мои сыновья и мои племянницы знали про страшную войну и великую победу не только из учебников по истории, но и из страниц истории нашей семьи.

Сейчас я могу приехать к прадедушке на могилу и сказать: “Дед, твой сын погиб в немецком плену ради нас всех, кто сейчас живет, мы гордимся им!”».

Через шталаг 326 прошли от 300 тыс. до, по мнению некоторых, 2 млн советских военнопленных. На братских могилах Штукенброка в километре от лагеря и сегодня стоит первый памятник советским военнопленным. Его проектировали и строили — короткими сменами для дистрофиков, длившимися по десять минут,— сами освобожденные военнопленные. Десятиметровый обелиск, открытый 2 мая 1945 года, за неделю до окончания войны, украшен надписями на трех языках: «Здесь покоятся 65 000 русских солдат, смертельно замученных в фашистском плену. Спите спокойно, товарищи! 1941–1945 гг.»

«Идет бой — там как бы выжить, никто не думал, какие списки составить»

Немецкие военные следят за советскими военнопленными, август 1941-го

Фото: AP

На форумах и сайтах, посвященных семейной и военной истории, до сих пор десятки запросов с похожими историями. «Бабушка маме рассказывала, что дед попал в плен. Это все, что известно. Прошу вас помочь». «После окончания ВОВ дед вернулся домой, с его слов, находился в плену, работал на посудной фабрике. Я не знаю об этом периоде его жизни, так как мои родители с ним не общались». Ищут родственники, внучатые племянники, генеалоги. Им помогают любители, поисковики и историки.

Своего деда ищет и москвичка Елена Хомская: уроженец Светловодска Еремей Бруслик по документам проходит сперва пропавшим без вести, потом попавшим в плен, откуда «был освобожден» — и уже в январе 1945 года убит в Германии. Почти четыре года она ждала известий из Польского Красного креста, теперь знает, «куда перезахоронили останки деда-героя», и добилась, чтобы местные власти установили на могиле гранитную доску, где появилась и фамилия деда,— съездить туда она собиралась 21–22 июня. «Подала запрос о месте пленения и лагере, где находился мой дед»,— рассказывает она “Ъ”. Фотографии деда она так никогда не видела.

«Судьба военнопленных долгие годы не являлась приоритетной темой изучения исторической науки ни в Советском Союзе, ни в Германии,— говорит Владимир Тарасов, директор Российского государственного военного архива (РГВА).

— Более того, в Советском Союзе долгое время военнопленные считались чуть ли не предателями независимо от обстоятельств, при которых они попали в плен.

Лишь начиная с 1990-х проблема военного плена стала по-настоящему интересовать как историков, так и общество в целом. Этому во многом способствовало снятие идеологических барьеров и открытие архивов».

Спустя 75 лет после войны, когда родственники рассказали все, что могли, хотели или успели, именно архивные материалы становятся главным источников для информации. РГВА ежегодно получает тысячи запросов, связанных с военнопленными,— это далеко не единственный, но главный архив по этой теме (см. инструкцию “Ъ”). Здесь хранятся документы, «имеющие отношение к проблеме военного плена Второй мировой войны», в том числе трофейные документы из Германии и других стран и фильтрационно-проверочные дела, заводившиеся на тех, кто вернулся из плена,— только одних фильтрационных карточек здесь десятки тысяч.

В хранилище архива, куда меня соглашается проводить директор, советские военнопленные и иностранные военнопленные в СССР разведены по разным этажам. Одни только картотеки для поиска документов по ним — это ряды и ряды узких глубоких выдвижных ящиков. В абсолютной тишине уютные советские картотечные шкафы выглядят жутковато: каждая карточка — это отсылка на дело с упоминанием какого-то человека. Но по некоторым не сохранилось ни документов, ни карточек.

Многие источники указывают, что во время Второй мировой войны в плен попали до 5,7 млн советских солдат и офицеров (хотя даже официальные цифры разнятся). Судьба около 2 млн из них до сих пор неизвестна: сухие цифры статистики и известные документы четко указывают только на факт пленения.

Сколько их, бесследно погибших при этапировании, на работах вне лагеря или просто неучтенных? Тех, кто выжил, сбежал, освободился и не вернулся домой?

На фоне всплеска интереса к исследованиям по военнопленным в 1990-е, основной труд по поиску и систематизации документов с немецкой стороны взял на себя центр документации объединения «Саксонские мемориалы» (именно в этой федеральной земле Германии было особенно много лагерей, где заключались советские военнопленные). В 2000–2014 годах фонду, работавшему с сохранившимися в Германии архивными документами, а главное, архивами ЦАМО и КГБ Украины и Белоруссии, удалось создать базу данных о почти 900 тыс. советских военнопленных (сейчас эта база передана в Федеральный архив Германии). Правда, к 2014 году исследования, финансировавшиеся немецкой стороной, оказались фактически заморожены.

Усилия энтузиастов в рядах дипломатов и историков с обеих сторон привели к прорыву только в 2016 году. 22 июня на сайтах внешнеполитических ведомств России и Германии появилось совместное заявление Сергея Лаврова и Франка-Вальтера Штайнмайера, тогда министра иностранных дел ФРГ. «Сегодня, в день, когда мы вспоминаем о нападении национал-социалистской Германии на Советский Союз, мы бы хотели заявить о нашем совместном намерении вернуть имена советским и немецким военнопленным и интернированным, чья личная судьба до сих пор не была задокументирована, и тем самым дать потомкам возможность почтить их память»,— объявили министры. Финансирование выделил МИД ФРГ, координаторами были назначены с российской стороны — Минобороны, с немецкой — Народный союз Германии по уходу за военными могилами (за реализацию проекта в том, что касается советских военнопленных, отвечает Германский исторический институт в Москве).

«Этот проект имеет совершенно особое значение в силу двух аспектов. Он очень важен с политической точки зрения, особенно в год 75-летия окончания самой ужасной изо всех войн, в том числе как знак примирения, за что мы немцы благодарны и будем благодарны всегда. С другой стороны, он имеет глубокое значение на куда более чувствительном человеческом уровне: многие семьи наконец обретут определенность в отношении судьбы своих родственников»,— заявил “Ъ” посол ФРГ в России Андреас фон Гайр.

В совместном заявлении министров задачи научно-исследовательского архивного проекта «Советские и немецкие военнопленные и интернированные» описываются так: перевести, систематизировать и «сделать доступными» уже собранные (в том числе фондом «Саксонские мемориалы») документы, оцифровать и свести их в электронную базу, а также «насколько это возможно», соотнести имена погибших военнопленных и места захоронения.

Массовое захоронение близ лагеря советских военнопленных шталаг 326

Фото: Fred Ramage / AP

Выполнение этой задачи движется небыстро — документы разбросаны по разным архивам, организовать доступ к ним, бережно обработать и вернуть все на место как было требуются время и деньги. «Надо смотреть и наши документы, и хранящиеся у нас немецкие трофейные документы на предмет поиска информации о советских военнопленных,— объясняет Владимир Тарасов.— С каждым годом эта работа будет сложнее: сначала берется только то, что на поверхности,— общие списки и так далее, а потом надо уже залезать более глубоко и искать необходимую информацию небольшими порциями в документах, напрямую к плену не относящихся. Это большой исследовательский труд».

При этом, объясняет Владимир Тарасов, ясно, что восстановить данные на всех «неизвестных» военнопленных никогда не удастся.

В особенности на первом этапе войны немцы очень слабо занимались этим учетом, вообще такой задачи не стояло — масса людей, попав в плен, еще не успели оформиться, а уже были уничтожены. Соответственно, ни по какой статистике они не проходили».

Говорить о точной статистике за первые месяцы войны не приходится и с советской стороны: «Были гигантские потери, и об этих потерях сообщалось очень отрывочно. Представьте себе, идет бой — там как бы выжить, никто не думал, какие списки составить,— не до этого было просто-напросто. И именно в этот период многое просто-напросто утрачено, и восстановить это невозможно. Это уж потом стали на уровне всех воинских подразделений вести регулярный учет, в том числе о безвозвратных потерях».

Так, перемешались попавшие в плен, пропавшие без вести и даже интернированные. Ведь пропал без вести — это как? Либо погиб, либо попал в плен.

Кто-то — и это скользкая и до сих пор болезненная тема — и после плена остался на Западе.

«Некоторые говорят, что до миллиона человек,— предполагает Владимир Тарасов.— Это тоже можно проверить только на основе архивных документов. Но многие документы по разным причинам не сохранились. Сейчас приходится по крупицам на основе архивного документа все это восстанавливать».

«В отношении попавших в плен или оказавшихся на оккупированной территории проводились проверки,— напоминает он.— Старались разобраться: этот человек, пока он был в плену, он просто был военнопленным или был завербован? Может, он подослан сюда как вражеский агент? То, что вербовка была,— это факт, и далеко не каждый мог выдержать эти испытания и несмотря ни на что стойко придерживаться своих убеждений и мнений. А с учетом атмосферы того времени, подозрительности, излишняя бдительность вообще считалась благом. Соответственно, на родине людей ждали проверки. Вопреки популярному убеждению, наказание на родине ждало не всех: кто-то с чистой совестью шел потом работать. А мог и попасть из немецкого лагеря в советский лагерь. Сколько человек? Я точно не назову, и никто вам этого не назовет».

В одном из рабочих кабинетов Тарасов показывает папки с делами, ожидающими обработки. В первой же находится пример — сообщение об аресте отделом контрразведки НКВД СМЕРШ ефрейтора Кузьмы Захарова. Уроженец Орловской области, по данным бумаги, был мобилизован в 1941 году, дезертировал, осужден военным трибуналом на десять лет ИТЛ с отправкой на фронт.

Находясь на фронте, добровольно сдался в плен немцам и на протяжении двух месяцев проживал на территории, оккупированной немцами, имел близкое общение с ними, неоднократно вместе пил водку», а затем после освобождения Елецкого района вновь попал в войска НКВД, где якобы «занимался антисоветской пораженческой агитацией».

О дальнейшей судьбе Захарова в документе не говорится.

По словам научного сотрудника Германского исторического института в Москве Дмитрия Стратиевского, поиск и систематизацию документов затрудняют также сегодняшние бюрократические и политически проволочки. Впрочем, проект изначально планировался долгосрочным. «Согласования ведомств между собой и с немецкой, и с российской стороны занимают время. Плюс подключение еще других государств — например, нужно обязательно затронуть в том числе и украинские архивы, а в каком состоянии находятся российско-украинские отношения, не надо объяснять. Кроме того, у нас нет доступа к документам, хранящимся в архивах ФСБ,— по каждому человеку мы можем сделать им запрос и ждать ответа, есть ли у них по нему информация».

Историей военного плена Дмитрий Стратиевский занимается с 1999 года. Сейчас он мечтает, что все препоны совместной группе российских и германских историков, работающим непосредственно с поиском документов в рамках проекта, удастся преодолеть, что получится с доступом в региональные архивы — как планируется, например, ознакомиться с немецкими трофейными карточками и фильтрационными делами в Пермском государственном архиве социально-политической истории. «Сам факт, что был запущен такой совместный межгосударственный проект во времена охлаждения отношений,— это большой шаг. Мы не выясняем какие-то политические вопросы, а работаем совместно для выяснения судеб этих людей, понимая, что фактически это история и России, СССР и Германии»,— говорит он.

Несмотря на политический кризис в отношениях России и Запада, работа по поиску документов, связанных с советскими военнопленными, продолжается по официальным каналам и с другими странами, например, с Норвегией и Австрией. Так, в посольстве РФ в Вене “Ъ” подтвердили, что при поддержке российско-австрийского форума общественности «Сочинский диалог» готовится перевод на русский язык книги известных немецких историков Райнхарда Отто и Рольфа Келлера «Советские военнопленные в системе концентрационных лагерей». — презентация может состояться уже в начале осени. В прошлом году в Варшаве на воинском мемориальном кладбище в присутствии официальных лиц, общественников, участников поискового движения и родственников с почестями перезахоронили найденные ранее останки 14 красноармейцев, погибших в 1942 году в шталаге 1-Б Хоенштайн под польским городом Ольштынек.

Работает и созданная еще в 1992 году по решению президентов Бориса Ельцина и Джорджа Буша-старшего российско-американская межведомственная комиссия по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести. Уже два года в электронные базы Минобороны РФ постепенно загружаются документы из Национального архива США, куда после войны также попали трофейные немецкие документы, архивы концлагерей и отдельных немецких воинских частей, многие из которых еще только предстоит обработать и оцифровать.

«Ищут уже не вдовы, не дети, а внуки и правнуки»

Освобожденные советские военнопленные в лагере шталаг 326

Фото: Fred Ramage / INP pool photographer / Getty Images

В общей сложности в рамках анонсированного в 2016 году проекта немецкая сторона готовится передать в Россию новые сведения — примерно на 500 тыс. советских военнопленных из бывшего архива вермахта — личные карточки и личные дела, документы, связанные с условиями содержания военнопленных в лагерях. По данным “Ъ”, планировалось, что церемония торжественной передачи первого транша материалов, приуроченная к 75-летию окончания Второй мировой войны, пройдет в Москве или в Санкт-Петербурге в конце апреля в присутствии высоких гостей,— но пандемия ставит эти планы под сомнение.

«Эта передача — очень важный жест для всех нас! Я совершенно уверена, что даже в нынешних условиях правительства и дипломаты двух стран смогут организовать подходящий формат передачи материалов к празднику»,— говорит Хайке Винкель, координатор проекта со стороны Народного союза Германии по уходу за военными могилами.

На ее визитке — девиз союза: «Примирение через могилы. Работа ради мира».

«Помимо непосредственной гуманитарной цели – выяснить судьбы и предоставить информацию для родственников – этот проект, как и вся подобная работа, где бы она не проводилась, имеет общественное значение и для Германии, и для России, — уверена госпожа Винкель. — В обеих странах, по разным причинам, долгое время было известно слишком мало об этой части истории Второй мировой войны и об этой группе жертв. В Германии память о преступлениях в отношении военнопленных, с которыми обращались вопреки международных договоренностям и законодательству, долго вытеснялась. В Советском союзе теме военнопленных не уделялось достаточно внимания, потому что в общественном дискурсе доминировала память о героическом подвиге, а жертвы войны оставались на втором плане. То, что сейчас появилась возможность столь глубоко заниматься этой темой, позволяет надеяться, что и общество готово к всестороннему и непредубежденному осмыслению истории».

Впрочем, передача данных — еще не конечный этап. Следующий шаг — оцифровка и обработка документов для внесения в электронные банки данных Минобороны РФ, как тот, где нашла брата своей бабушки Ирина Ковалева.

Сегодня таких порталов у Минобороны уже три (см. инструкцию “Ъ” по поиску). Это ОБД «Мемориал» (там сосредоточена информация о военнослужащих, погибших, умерших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной), «Подвиг народа» (наградные документы) и «Память народа» (сводный и самый современный портал, запущенный в 2015 году). Все они постоянно пополняются.

«Насколько актуальным остается поиск судеб погибших и пропавших на войне, мы увидели, когда только запустили в 2007 году ОБД “Мемориал”. По откликам мы сразу поняли, сколько людей по сей день ищут, что случилось с их родственниками»,— вспоминает Виктор Тумаркин, технический руководитель проектов ОБД «Мемориал» и «Подвиг народа» компании ЭЛАР. Именно российская корпорация ЭЛАР выступает исполнителем работ по оцифровке документов и созданию поисковых баз данных, в которых можно найти человека по имени, году рождения и других сохранившимся данным.

Для переноса в электронные базы архивные документы времен ВОВ сканируются на высокоточных планетарных сканерах. Работы по заказу Минобороны выполняет корпорация ЭЛАР

Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ

«Ищут уже не вдовы, не дети, а внуки и правнуки. Это боль, которая продолжается и по сей день. Очень многие не дождались и завещали своим родным все равно найти, что случилось, какова судьба»,— говорит Виктор Тумаркин. Тогда в 2007 году в базы были первыми залиты данные фондов потерь Центрального архива Минобороны (ЦАМО). К 2020 в сводной базе данных «Память народа» уже десятки миллионов документов — от личных данных до карт сражений.

По военнопленным дела обстоят хуже: там нет такого компактного массива,— признает Тумаркин.— Даже на сегодняшний день, через 13 лет после начала работ, у нас по военнопленным в банке данных загружено один миллион четыреста тысяч записей. Записей, а не людей: на одного человека может быть несколько записей с разных документов».

Как и Тарасов, он делится своим опытом работы с архивами: раз сводной компактной базы по военнопленным нет, новую информацию сегодня приходится выискивать в делах, напрямую к военнопленным не относящихся: «У меня с моим опытом на пролистывание одного дела уходило 15 минут. При этом я мог найти либо два имени, либо не найти ничего. Понимаете?» Впрочем, сейчас задача корпорации как подрядчика — получить документы по результатам работы проекта и перенести все данные в базу.

В Москве корпорация ЭЛАР расположилась в Бумажном проезде — районе, где традиционно теснились редакции советских газет и журналов, тут же располагались типографии. В одном из таких бывших промышленных корпусов сегодня и организовано производство корпорации, на котором документы получают новую электронную жизнь. «Либо мы берем бумажные документы, которые сканируем, либо мы получаем каким-то образом уже сделанные электронные документы, которые уже доводим до ума, поворачиваем, корректируем»,— объясняет Виктор Тумаркин.

Сюда доставляют архивные дела, документы любого формата — от учетных карточек до географических карт (впрочем, не из всех архивов — в РГВА специалисты ЭЛАР выезжают сами вместе с оборудованием). Документы сканируют в основном на высокоточных сканерах, отделенных от основного зала темными шторами. В «высокий сезон», когда работа кипит, сканеров и сотрудников у них больше, сейчас дел по военнопленным в работе нет, но для нас с фотографом находят другую опись тех лет. Отсканированные копии затем пересылаются на расшифровку на удаленку: у корпорации целый пул специалистов, привыкших разбирать иногда сделанные наспех записи. Затем расшифровку выборочно проверяют вновь здесь же, в Москве, на предмет опечаток и ошибок. И тогда вместе с цветной копией вносят в базы данных: пользователю остается только вбить в поля для поиска то, что он знает о человеке, например, имя, год и место рождения, место призыва.

Дома я еще раз вбиваю в поиске имя деда, ушедшего на фронт с первыми дивизиями Московского народного ополчения. Говорят, он был в плену, затем в штрафбате, но вернувшись с войны, никогда об этом не рассказывал. Никаких документов я не нахожу. Может их пока просто не нашли? Но ведь обязательно же должны найти, убеждаю я себя, если не к 75-летию Победы, то хотя бы после него.

Наш двухмиллионный «бумажный полк» незаслуженно оставался невидимым слишком долго. Его солдатам давно пора выйти на свет и шагнуть в нашу жизнь из архивной «братской могилы».