О справедливости

– Как ты считаешь, Михалыч, с коронвирусом у нас обойдется? – таким вопросом я начал нашу очередную беседу со своим гаражным соседом.

– Конечно, обойдется, но не для всех, – засмеялся он.

– Михалыч, а чего ты смеешься? Ведь, насколько мне известно, от этой заразы в первую очередь умирают люди старшего возраста.

– Ты намекаешь на меня?

–Да Бог с тобой, Михалыч, – пошел на попятную я, понимая, что мой сосед может и обидеться.

– Не боись, Гриша, – рассмеялся Михалыч, заметив, что я несколько стушевался. – Меня не так-то просто обидеть. А что старики перед этой напастью оказались слабаками, так в этом ничего такого нет – организма изнашивается, вот и весь сказ. Это как в старом ботинке ступить в лужу. В новом – нога останется сухой, а в старом вмиг промокнет. Ты мне вот скажи, ты как сам, этого дела не боишься?

– Как тебе сказать, – пожал плечами я. – Опасаться опасаюсь, ну, а чтобы бояться – нет. Пока что на здоровье не жалуюсь.

– Это хорошо. Оптимизм он присущ молодости, как и глупость.

– Но-но, Михалыч, ты не очень-то, – отреагировал на его слова я.

– А ты, Григорий, не обижайся. Ведь я тоже был когда-то молодым. Так что речь не о тебе, а о молодости как таковой. Я вот, бывает, оглядываюсь назад, и думаю, ну, на кой ляс я всю жизнь старался стать умным? Зачем читал всякие философские книжки? Не поверишь, даже заглядывал в «Антологию мировой философии». Как это тебе ни покажется странным, читал и Маркса с Энгельсом – все хотел разобраться в отношении справедливого мироустройства.

– И как, разобрался? – поинтересовался я.

– Разобрался. Нет в мире никакой справедливости. Не может быть одной справедливости для всех. У каждого человека своя правда, а значит, и справедливость. И все это от того, что люди рождаются разными, что я тебе уже неоднократно говорил. Один рождается умным, а другой – дураком, один – сильным, а рядом появляется куча слабаков. Как их всех примирить между собой. Они то и по жизни пойдут разными дорожками, и видеть ее будут каждый по-своему. О какой тогда общей справедливости может идти речь? Вот, допустим, жили бы мы с тобой в квартирах, расположенных рядом.

Ты в субботу захотел бы с дружками и девчатами погудеть, попеть песни, послушать музыку, да погромче. А мне бы хотелось тишины, чтобы услышать за окном песнь соловьев, или, на худой конец, карканье вороны. Вот как нам в данном случае достичь согласия? Никак!? Вот так и со справедливостью.

– И что, Михалыч, изо всего этого следует?

– А то, молодой человек, что лозунг – человек человеку брат, действует только среди близких родственников или внутри малых коллективов, где каждому, чтобы выжить, требуется помощь соседа по пещере. А великие европейские гуманисты, типа всяких там Дидро, Вольтера и Руссо, решили помечтать о всечеловеческом братстве. Наши же гуманисты, российского разлива, вооружившись марксизмом, даже попытались осуществить это на практике, построив коммунистическое общество. И что из этого получилось, ты видишь и сам. Бывшие партийные и комсомольские функционеры, стали первыми вурдалаками, которые захапали в личное пользование все, что раньше было всенародным достоянием. И, между прочим, я их не осуждаю – не прибрал бы к своим рукам Ходорковский какой-нибудь «Юкос», это сделал бы Дуброввин или еще кто-нибудь. Свято место пусто не бывает. В толпе у любого трона, прячется столько хищников всех мастей, что там слабаку-гуманисту делать нечего – не успеет и глазом моргнуть, как сожрут. Такова уж природа человека.

– Да, невеселую картинку нарисовал ты, Михалыч. А мне так хочется видеть в каждом встречном человеке брата, на которого можно во всем положиться.

– Хотеть, дорогой, не вредно, полезнее не рассчитывать на помощь брата, а иметь при себе, как в Америке, кольт, так, на всякий случай.

– И что, ты всю жизнь с этим кольтом прожил?

– Если бы с молоду был я таким умным, – погрустнел лицом Михалыч.

– Поздновато дошло. А теперь мне уже ничего не нужно.

– Так уж и ничего?

– Одно вот хотелось бы, чтобы вечером лечь спать и не проснутся более.

На такой грустной ноте мы и расстались. И хотя мне Михалыч неоднократно утверждал, что смерти он не боится, поскольку нужно бояться только того, чего можно избежать, но, как мне кажется, на душе у него было совсем не так спокойно, как он то старался мне преподнести.