С восшествием на престол папы Бенедикта XVI политика Ватикана обрела более жёсткие проявления в области охранения церковной морали. Параллельно с этим в самой России, идеология консерватизма получает новое дыхание, в том числе, благодаря деятельности Православной церкви. Наметившееся сближение России, как катехона (держателя) православной ойкумены, и Ватикана, как мирового центра католицизма, если оно осуществляется на паритетных началах, должно предполагать равнозначную аксиологию обоих полюсов – и Ватикана, и Москвы. В действительности сходство исчерпывается единством религиозных принципов в православии и католичестве. Вслед за этим начинаются различия.
Наступательность, как неотъемлемое свойство Западного мира, проявляет себя в сфере религии. Православная церковь рассматривается как впавшая в схизму, т.е. априори «низшая». К рассмотрению этого вопроса папский престол подходит с позиций энергичной рациональности и пассионарности, когда сближение двух церквей или их частичная конвергенция возможна только под эгидой Ватикана. Слияние двух подобий (если принимать за подобия обе церкви) в итоге всегда дают третий, не похожий результат. Примером такой гетеротелии является греко-католическая церковь, как лиминальная, пограничная религиозная структура между католичеством и православием.
Исторические примеры свидетельствуют, что единственным выигравшим в таких ситуациях остаётся более напористый, пассионарный Запад. Несмотря на то, что целая плеяда вдохновителей идеологии западнорусизма XIX века (прежде всего, А. Добрянский) видели в греко-католичестве переход не от православия к католичеству, а от католичества к православию, греко-католики служили «гуманитарным мостом» для проникновения Запада на Восток, а не наоборот. Характерно, что наиболее свежий пример конвергенции, от которой выиграли страны Запада, относится к эпохе горбачёвской перестройки.
Консерватизм, свойственный западной цивилизации, и консерватизм русский не всегда тождественны, несмотря на кажущуюся общность. Католический философ и основоположник западного политического консерватизма крайне правого толка Жозеф де Местр оставил после себя в России наследие в лице Петра Чаадаева, который превратился в безапелляционного западника, апологета католичества (хоть и остававшегося всю жизнь православным). Все достижения западного мира Чаадаев объяснял достоинствами католической веры, которую считал «политической религией». Единство религии и политики в католичестве более всего импонировало П. Чаадаеву, которого можно с полным правом назвать западным консерватором.
Небывалый взлёт на Олимп власти «неоконов» в США, как выразителей американского консерватизма, доставил России немало неприятностей. В то же время консервативные ценности Русского мира рассматриваются Вашингтоном как угроза собственной безопасности, поскольку протестантские ценности во многом антиномичны ценностям православным.
В основе религиозного обоснования политики США лежит идея предопределённости судьбы американского народа, что ярко выражено в теории диспенсациализма, гласящей о том, что англосаксы являются Божьими избранниками, потомками рассеянных колен Израилевых, призванными нести светоч истины народам Земли. Протестантский консерватизм англосаксов вплотную примыкает к религиозному фундаментализму и является предтечей капиталистической идеологии как инструмента подавления инакомыслящих в масштабах всей планеты.
Западная цивилизация видит свою миссию всепланетарной, эсхатологической и сотериологической, где на одной чаше весов находятся белые протестанты, на другой – все остальные. Влияние протестантского фундаментализма на геополитику США трудно переоценить. Слова главы совета по международным отношениям Ричарда Хааса об угрозе «имперской недорастяжки», с которой сталкивается США, оставляя без внимания некоторые регионы планеты, несут на себе отпечаток протестантского диспенсациализма. Хаас призывает американцев отказаться от ущербного мировоззрения государства-нации и осознать свою имперскую сущность. Подобные заявления ложатся в русло идеологии американского эсхатологического консерватизма, который настроен враждебно к консерватизму русскому, который тоже эсхатологичен, но очерчен строгими рамками.
Русско-православный консерватизм не претендует на планетарную роль. Рубежи русского консерватизма совпадают с границами православной ойкумены, и не покрывают территории государств с ярко выраженным протестантским или католическим мировоззрением.
Такой взгляд не означает отказа от распространения своего политического влияния на страны западного христианства или исламские страны, но чётко ограничивает цивилизационные «запросы» России рамками евразийского материка. В такой ситуации нападающим будет всегда Запад, ибо религиозно-политическая концепция воинствующего экспансионизма предполагает наличие «империи зла». России уготована роль обороняющегося, поскольку территория Соединённых Штатов остаётся вне рамок цивилизационных устремлений русского консерватизма. Русский консерватизм на половину статичен. Англосаксонский консерватизм динамичен и напорист.
Прежние политические течения, оказывавшие влияние на российскую политическую мысль, располагались между славянофильством и западничеством. Пропасть между Россией и Западом сохранялась и в умах славянофилов, и в умах западников. Ни те, ни другие не призывали к её аннулированию. Концептуальные воззрения сторонников сближения с Западом на любых условиях не вели за собой уничтожение этой пропасти, а, напротив, лишь концептуально легитимизировали её существование.
Слияние русской цивилизации с Западом происходило бы исключительно на условиях Запада, как ведущего, и России, как ведомой. Это означало бы сохранение пропасти, на дно которой погрузилась бы Россия. Россия в пропасти – это отсутствие России на противоположном от Запада краю пропасти. Это Россия не напротив Запада, а у его ног. За сохранение пропасти выступает, прежде всего, сам Запад. Даже полное уподобление России Западу не означает превращение евразийской по своей сути России в Россию европейскую.
Понимать всю Россию как европейскую страну – оксюморон. Выражение «европейские ценности» превратилось в политический карго-культ, когда неевропейские государства приступают к процессу постижения европейских ценностей. При этом ценности, исповедуемые здоровой частью населения Европы, суть ценности универсальные, общечеловеческие – семья, взаимоуважение, здоровый патриотизм. Они в такой же мере ценности европейские, как и азиатские.
Явление западничества, нанёсшее Русской цивилизации столько вреда, не есть явление исключительно русское. В разные периоды истории для различных государств Старого света культурно-политическим ориентиром выступало государство-сосед. После наполеоновских войн и освобождения германских княжеств от французских оккупантов целая плеяда представителей германской культуры позиционировали себя как ярых германофобов и франкофилов. Тот же Гейне боготворил Бонапарта, родную же Германию сравнивал с ночным горшком. Он преклонялся перед французской модой, французской мыслью, французской литературой. Некоторые соратники Гейне отказывали немецкому народу в праве на самостоятельный исторический путь, считая его недостойным огрубевшим пигмеем европейской цивилизации. Немецкий патриотизм вызывал с их стороны лавину злобных поношений, а всё немецкое заранее ставилось в один смысловой ряд с реакционным, отсталым, забитым и заброшенным. Немецкий народ был в их толковании народ-раб, народ-завистник, народ-неудачник.
Можно ли сказать, что Гейне уменьшал пропасть между реакционной, в его понимании, Германией, и просвещённой Францией? Напротив, он и его единомышленники углубляли эту пропасть, лишая Германию шансов на самобытный исторический путь, низводя её до уровня «интеллектуального дубликата» соседней Франции.
Нечто похожее имело место в Англии XVIII века, когда французский двор служил эталоном светскости, а французское государство – образцом утончённости и политической эффективности, перед которым преклонялись многие английские аристократы. Лорд Стэнхоп в известных «Письмах к сыну» превозносил французские университеты, награждая английские самыми нелицеприятными эпитетами. Это социальное явление, периодически охватывающее разные народы в силу различных исторических обстоятельств, ещё ждёт своего исследователя.
Ясно одно, а именно – западноцентристская модель развития России является сравнительно недавним плодом блуждающей интеллигентской мысли, даже если первые её ростки появлялись до петровской эпохи, поскольку в историческом измерении период менее 300-500 лет нельзя считать продолжительным. Западничество есть геополитический ультраминимализм для России, низводящий её геополитические устремления практически на нулевой уровень.
Комментарии