Палата районной больницы

Непридуманное

Палата районной больницы. Шесть больных, все пожилые женщины. Я седьмая, ухаживаю за мамой после операции. Мне выделено место тут же – топчан. Живу здесь уже две недели. Психологическая атмосфера в палате доброжелательная.  Досаждает только тяжелый спертый воздух да сифонящие, плохо заклеенные окна. Самая тяжелая – Анна Андреевна. У нее онкологическая операция кишечника. Кишка выведена наружу. Она грузная, ходит под себя. Женатый сын приезжает раз в неделю навестить.  Ухаживает за ней санитарка Дуся. Ее позвали в очередной раз. Она входит:

- Ну что?

 - Нагадила я, - отвечает виновато Анна Андреевна.

- За…….лась ты, - ворчит санитарка, грубоватая женщина. Она из дальнего села и совсем недавно переехала в райцентр. -  Закройся, а то таракан заёхает, будет там свистеть. Чего открылась? Деда ждешь? Есть у меня в соседней палате.

 В углу лежит Маша, самая тихая, кроткая. Первый день Настасья с соседней койки называла ее Пашей – не расслышала имя. Спохватилась только услышав, как на обходе врач назвала новенькую Марией Григорьевной. Когда доктор ушла, спросила:

- Так ты не Паша, а Маша. А чего ж откликалась? Я тебя Пашей звала.

- Ну-к что ж. Какая разница? Есть смелые, а я всегда так. Всю жизнь прожила – боюсь.

Санитарка, переодев  Анну Андреевну в чистое и вынеся судно, возвращается в палату с ведром и шваброй.  Окидывает всех взглядом:

- Я думала, что вы тут конюите, а вы тут какие-то морщенные. У меня вот детские деньги пропали, и то я не горюю. – Детей у нее трое, а мужа нет. – А пошла в соцслужбу, знаете что мне сказали?

- Что?

- Ты, говорят, нащенила их и хочешь, чтобы тебя государство содержало. А я говорю: Я нащенила, а ты не смогла! – гордится собой Дуся.    

- Вот какая дуратства, - осуждает Маша соцслужбу .

С кровати у окна, где безучастно лежит «юбилярша», которую привезли минувшим вечером, раздается хриплый голос:

- Какое число – не знаю.

- Оно тебе и не нужно, - отвечает Настасья. – Что тебе – на работу идти?

«Юбилярша» не отвечает. Как ее зовут, мы не знаем. У нее на голове свежая завивка, сделанная к 85-летию. Об этом сообщила  ее племянница, прибегавшая утром. Она и рассказала, что тетка три дня назад отметила свой юбилей. Собрались человек 25. Самогонки в двухлитровых бутылках из-под фанты на празднестве было столько, что всю не выпили. И тетка оставшиеся дни, видать, допивала ее. Соседи нашли ее на полу, без движения. Что случилось – уже будут в больнице определять. Тетка детей не нажила, замуж не выходила, всю жизнь прожила одна. Получает хорошую пенсию как мобилизованная в войну на рытье окопов. Выпить не любит, двусмысленно сказала племянница.

– Одна-а: схватилась – покатилась , - прокомментировала этот рассказ Маша. - Никаких забот. Не жила, а царевала.

Анна Андреевна просит принести ей  из холодильника вареные яйца. Чуть подтянувшись на руках к изголовью, полулежа-полусидя закусывает.

Санитарка Дуся советует:

- Нехай тебе варят яйца восмятку. Те лучше. Зачем тебе тугие?

- Анна Андреевна отмахивается.

- Не буду ничего говорить. Спасибо и за такие. Не сын, невестка варит. Станет она возиться.  

- Не посулилась приехать?

- Да когда ей ездить? И автобус к нам два раза в день ходит.

- Два? – А в наше село один раз. Утром, - говорит Маша. Она из какой-то глухомани. – Тоже шофер все время ругается: «Бензина нет тут вас, бабков, возить. Ездиете и ездиете». Хмурый такой. Один раз сын меня посадил в автобус, а дождило, он как на меня напустится.

- Кто?

- Да шофер. Коля расшерепил зонт, а я не знаю, как его зашерепливать, боюсь сломаю. Зонт-то цепляется. Тесно в автобусе. Он как крикнет на меня. Ой, я уж и не рада, что зонт этот взяла.  А сын, он вчера меня проведывал. Жаловался. Говорит, Тамарка, жена его, пришла надысь, разоралась на весь дом, нет чтобы помочь, только це у дает.Ну, ценные указания.

- Какая Тамарка, твоя сноха? - уточняет Настасья.

- Ну а чья же. Коля говорит: " Я дурак, а она еще глупее. Ох и глупа".

- А у тебя сын один? – интересуется у нее Анна Андреевна.

- Еще дочь, младшая. Она уже в годах, 30 лет ей, вышла замуж за староженца.

- А что так? Больше не было за кого?

- Стало быть, не было.

Некоторое время все молчат. Потом Анна Андреевна снова вступает в беседу:

- Моя ровесница, мы с ней в школе одной работали,  с 30-го года рождения, замуж вышла в прошлом году. Здоровый такой. Котлеты ему подавай. Удивляюсь: зачем ей муж в таком возрасте?

- Ну просто, для хозяйства…

- Какое хозяйство? У нее квартира со всеми удобствами: газ, отопление, горячая вода.

Зашевелилась под одеялом  Полина Петровна. У нее диабет и начальная стадия гангрены ноги. Около нее почти целыми днями сидит дочь. Сейчас вышла в ординаторскую поговорить с лечащим врачом.  

Семья Полины Петровны  в 90-х годах переселилась в Черноземье из Таджикистана. Картины прежней жизни стоят у нее перед глазами. Она вспоминает вслух:

- Зимой холодно. Топили чем попало. Дрова из тополя, акации, карагача, кизяки из навоза делали.  А когда муж на ферме работал, у нас две женщины были, друг с другом жили. Гермафродоиты называются. Одна потом умерла и мы купали её. Откуда только из неё черви ни лезли!

Дуся многозначительным взглядом обводит всех и громко говорит:

- Хватит! Тут люди едят.

Полина Петровна равнодушно отвечает:

- А я не понимаю, чего вы говорите.

Скучно в палате. Одно развлечение – разговоры. Обо всем и ни о чем. Вот и маленькое выступление Полины Петровны не просто сотрясло воздух.  Настасья откликается на упоминание о холоде.  У нее свои ассоциации. Она вспоминает, как в колхозе в ноябре убирали капусту.

- Мороз. А мы под задницу подкладём чего и сидим, лист чистим. 

Санитарка со вздохом поднимается с кровати Анны Андреевны,  берет ведро со шваброй и наконец собирается уходить.

Но тут открывается дверь и входит заплаканная дочь Полины Петровны. Дуся останавливается. Она любит знать все новости. Разговор прекратился. Участливые взоры обращаются на дочь. Что такое? Не дожидаясь вопроса, она удовлетворяет всеобщее любопытство.

- Врач сказал: или отнимаем ногу или увозите домой.

Тишина.

- Ну а вы? – спрашивает Настасья.

- Домой повезем, помирать, -понизив голос, чтобы не слышала мать, отвечает дочь. – Гарантии не дает врач, что вторую ногу не придется отрезать. Зачем ей такие мучения?

Все опять молчат, осмысляя страшную новость.

- Ну а…?

 Дочь понимает вопрос.

- Врач сказал, что без операции неделю проживет, не больше.

Ох, - шелестит по палате.

Полина Петровна из своего забытья опять возвращается в палату и видит дочь.

- Ты пришла?

- Пришла. Сейчас собираться домой будем, - дрожащим голосом говорит она.

- И я поеду?

- Вместе поедем.

- Слава Богу, дома лучше. А то, когда ты вчера ушла, ко мне врач приходил, какой психаторов лечит. Зачем он мне?

 Дочь машет рукой:

- Не к тебе одной, он ко всем приходит.

 Маша переводит разговор на внешность врача.

- Он черный как цыган. А я их презираю, цыганов. Говорю им: никому не верю, уходите отсуда.         

 «Юбилярша» опять подает голос. Хрипло:

- Как приедут, чтобы прополис мне привезли.

- Какой тебе прополис? Зачем он тебе?

- Обязательно врач сказал, - хрипит «юбилярша».

- Анна Андреевна крутит пальцем у виска.

- Да не прополис, а полис!

Заходит врач, молодой человек лет 28. Разговаривает со всеми ровно, спокойно. Маша жалуется на «жалудок». Настасья, у нее болят суставы и она почти не выходит из палаты, а в уборную в конец коридора ковыляет с табуреткой, отказывается принимать назначенные таблетки. Говорит, что от них хуже.

- Тошнотит меня от нее, а потом еще как вдарит. Прямо током! - стоит на своем Настасья. Врач уговаривает. У Анны Андреевны он проверяет состояние шва, хмурится. Дочери Полины Петровны кратко кивает, обещает через четверть часа подготовить документы на выписку.

- Как дела? – трогает он за плечо «юбиляршу».

В ответ невнятное мычание.

- Как она? – обращается он к палате.

- Ляжит все время и ни гу-гу, - отвечает Настасья. – Чего ей сделается?

Врач щупает пульс «юбилярши», что-то себе записывает и уходит.

Начинается обсуждение визита. Анна Андреевна горится.

- Шов, вишь, плохо заживает. Потому что я полная. У полных хуже всегда.

- И ешь всё время. Ты маленько перетерпи. Потом наешься, - советует Настасья.

- Да-к хочется, - защищает Маша. – Всем хочется. Я утят развожу. Ты вот не накорми их в положенный час. Писк начинается: «Дай исть». Люблю я, когды они вырастут и тогды гуськом идут… Уж и радуешься на них. Маленьких обязательно сухарями кормлю. Чтоб не запоносили. У них жалудки нежные. Если запоносят – дело плохо. У моих соседей один раз четыре десятка сдохли.

Настасья вспоминает своего зятя, которого она явно недолюбливает.

- Я сколько ему говорила: разводи уток. Нет – не хочет.

- А он ловкий? – спрашивает Маша.

Настасья пренебрежительно машет рукой.

- Нет. Он от себя соплей не отнимет. Никогда не будет ругаться. Он не такой как мать. Совсем ей не родня. Мать-то его недавно в третий раз замуж вышла.

- Да ты что?

- Вышла. С ним она не записывается. Он у нее так и живет чужедомом. А хозяйство всё на нем.

- Ловкая!

- Ишо какая. И нами не нуждается.

Анна Андреевна вступает в разговор. Оказывается, хоть она и из другого села, но хорошо знает  бывшего председателя Настасьиного колхоза.

- Он крутой мужик, - говорит она.

Настасья так и вскидывается.

- Ой как он рикошетил, как издевался над людьми! Всем указывал. Священнику нашему сказал: «А вы машину имеете. Это же враг». А батюшка ему: «А это богом дано».

- Сам-то он на чём ездил?

- На черной машине, и сыну купил тоже. Чем богатей, тем жадней. А потом он уехал, сын-то, в город и там его убили.

- Ой, - пугается Маша. – За чо убили? Небось погордился: у меня вон кто отец. На весь мир не будешь мил.

- Кто знает. Сказывали, не нашли.

Заходит дежурная медсестра с уколами и таблетками. Делает, уходит. Женщины смотрят ей вслед. Анна Андреевна констатирует:

- Мода разная ныне. Одна идет – юбка поднятая , у другой – до пяток, а прореха – до задницы.

Входит с коляской муж дочери Полины Петровны. С помощью жены поднимает тещу с кровати, ее укрывают одеялами и увозят.

- Выздоравливайте, - говорит дочь остающимся.

Когда дверь за ними закрывается, Маша крестится. Шепчет:

- На все воля божья.

Перед ужином «юбилярша» коротко всхрапывает три раза и умолкает.

- Чего ты? – громко  спрашивает Настасья. В ответ тишина. Я выхожу позвать  медсестру.

Та подходит, проверяет пульс «юбилярши» и быстро убегает, а возвращается уже с врачом. Он констатирует смерть. Сестра подвязывает полотенцем нижнюю челюсть покойницы. Ее заворачивают с головой простыней.

- И смерть легкая, - вздыхает Настасья. - Один жизнь ликует, а другой – векует.