Подведенные под монастырь

В СССР, несомненно, была культурная политика. А в постсоветской России ее долгое время не было. И центр, и регионы по своему разумению обустраивали собственное культурное пространство. Сейчас у нас на глазах рож­дается новая государственная культурная политика. Чтобы избежать упреков в неточности, сразу оговорюсь, что под культурной политикой здесь понимается любая политика, осуществляемая в сфере культуры. В этом смысле разбазаривание национального культурного наследия — тоже культурная политика.

30 ноября 2010 года вступил в силу федеральный закон №327 –ФЗ "О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности» [i], предполагающий  передачу  Русской православной церкви (далее — РПЦ) множества культурных объектов. Разрушительные последствия этого закона сопоставимы только с большевистской национализацией, но, возможно, превзойдут и ее.

РПЦ в различных документах (начиная с послания Архиерейского собора 2000 года) заявила претензии на 443 монастыря, 12 665 приходов и око­ло 2 млн га земли. По оценкам экспертов, «если РПЦ сумеет добиться передачи всей собственности, права на которую она заявляет, она получит имущество, сопоставимое по стоимости с активами ОАО „Газпром", РАО „ЕЭС России", РАО РЖД»[ii].

В сфере культуры первыми под ударом оказались музеи-заповедники, хранящие памятники древнерусской архитектуры и искусства. Чтобы понять масштабы происходящего, ограничусь одной цифрой: сегодня РПЦ может претендовать на 30 % музейных зданий. При этом никто не занимался экономическим обоснованием предполагаемого действия. Сколько будет стоить зданий, ремонт и реставрация старых (если таковые будут предоставляться музеям)? Откуда взять эти огромные суммы? Ответов на эти вопросы не существует.

Есть и еще одно обстоятельство, на которое законотворцы не пожелали обратить внимание. Обычный музей можно переселить из одного здания в другое. Это тяжело, болезненно, зачастую — не нужно. Но возможно. А музей-заповедник нельзя выселить из заповедного комплекса. Так же, как национальный парк нельзя выселить из парка.

Проект закона готовился со многими непозволительными нарушениями. Отрицательные заключения Общественной палаты РФ, Комитета «За гражданские права», Российского института культурологии, Государственного института искусствознания, ИКОМ России и Союза музеев России были проигнорированы. В текст были внесены лишь несколько малозначительных поправок, имеющих целью успокоить обществен­ное мнение, но ни одно из существен­ных замечаний не было принято во внимание.

Закон плох от начала до конца, начиная от анекдотически безграмотных формулировок до антиконституционных базовых положений. Начнем с того, что текст 327-ФЗ не соответствует его названию. Закон называется «О передаче... имущества религиозного назначения», а речь там идет не только об имуществе, и не только о «религиозного назначения». Его авторы не желают признать очевидное. Есть, например, современная гаубица. Это имущество военного назначения. А есть царь-пушка. Это уже много веков не имущество, а памятник истории и культуры. На юридическом языке подобные объекты называются «объектами гражданских прав, изъятыми из имущественного оборота». И они требуют к себе особого отношения. Царь-пушку нельзя отдать артиллеристам и устроить из нее стрельбы. Иначе ее просто не будет. Аналогичную пару составляют храм Христа Спасителя (недвижимое имущество) и собор Ферапонтова монастыря с фресками Дионисия (памятник истории и культуры). Не понимать разницы между первым и вторым может лишь тот, кто не хочет ее понимать.

Общественность пытаются успокоить тем, что действие закона не распространяется на музейные предметы и коллекции, входящие в состав музейного фонда РФ. Эти заверения могут обмануть только людей, далеких от музейного дела. Да, упомянутые фрески Дионисия сегодня хранит музей. Но они не являются частью музейной коллекции. Они — часть собора Ферапонтова монастыря, а собор теперь не памятник, а «имущество религиозного назначения».

Показателен эпизод, имевший место в конце 2010 года: РПЦ «вернули»[iii] церковь Троицы в Никитниках, отняв ее у Государственного Исторического музея. Эта церковь — уникальный ансамбль, состоящий из здания, фресковой росписи и иконостаса. Его поделили на «музейные предметы» (т. е. иконостас с иконами) и «имущество религиозного назначения» (т. е. фрески и сами стены). Иконостас разобрали и увезли в музейное фондохранилище, а фрески оставили гибнуть от стеариновой копоти. Мы можем гадать, сколько теперь проживут эти фрески — 10 или 15 лет, но памятник разрушен уже сегодня. Даже если этот иконостас где-то соберут, он все равно предназначался именно для этой церкви и был частью ее декоративного ансамбля. Выдающегося комплексного памятни­ка отечественной культуры середины XVII столетия уже не существует. Это свершившийся факт.

Впрочем, заморочить голову гражданам разговорами о «музейных» и «немузейных» предметах так и не удалось. По стране прокатилась волна акций протеста: Москва, Архангельск, Владимир, Екатеринбург, Калининград, Краснодар, Петербург, Ростов Великий, Рязань, Челябинск. Пока эти митинги не слишком многолюдны, но когда перед россиянами впрямую ставится вопрос, передавать церкви наше наследие или не передавать, то 77 % голосуют «не отдавать ни в коем случае», 17 °% — «отдать» и 6 °% не имеют определенного мнения (статистика по голосованию в эфире ТВ-5)[iv]. Иначе говоря, общество в целом совершенно определенно против. Пока власть считает возможным этого не замечать...

Без изменений осталась еще одна формулировка, против которой особенно возражали эксперты. Передаче подлежит «недвижимое имущество (помещения, здания, строения, сооружения, включая объекты культурного наследия (памятники истории и культуры) народов Российской Федерации, монастырские, храмовые и (или) иные культовые комплексы), построенное для осуществления и (или) обеспечения таких видов деятельности религиозных организаций, как совершение богослужений, других религиозных обрядов и церемоний, проведение молитвенных и религиозных собраний, обучение религии, профессиональное религиозное образование, монашеская жизнедеятельность[v], религиозное почитание (паломничество), в том числе здания для временного проживания паломников...» То есть, попросту говоря, передаче подлежит все. Например, гостиница, где в первой половине XIX века несколько раз останавливались паломники. Она ведь обеспечивает такой вид деятельности религиозных организаций как религиозное почитание? — Обеспечивает. Значит — отдать! Стены кремля вместе с башнями и установленными на них пушками. Если ворота запереть, они обеспечат молитвенное уединение? — Обеспечат. Значит — отдать! Бывшие конюшни, а ныне гараж, куда можно поставить авто настоятеля расположенного неподалеку храма. Он обеспечивает?.. Этот перечень можно продолжать бесконечно. Потому что не бывает недвижимости, которая не могла бы «обеспечивать»...

Антиконституционная сущность и противоречия, в которые 327-ФЗ вступает с действующим законодательством РФ, уже не раз отмечались специалистами[vi]. Нет сомнения, что они станут предметом разбирательства в Конституционном суде РФ, и подробный анализ текста закона здесь был бы неуместен. Пусть этим займутся юристы. Куда интереснее рассмотреть культурологи­ческий аспект проблемы.

Если исходить из логики авторов нового закона, то любое имущество может быть выведено из числа музейных ценностей. Например, Новодевичий монастырь — на том основании, что он «строился не для музея». Но и Зимний дворец строился не для музея. И Сикстинская мадонна писалась не для Дрезденской галереи. И вэджвудский фарфор делался не для музея. Все созданное человеком имеет какое-то первоначальное предназначение. Однако любое общество в процессе развития осознает некоторые объекты как культурные ценности, подлежащие изъятию из повседневного обихода с целью сохранения и передачи из поколения в поколение (для этого обществом создан специальный институт, именуемый музеем). Чем шире круг объектов, осознанных как ценности, подлежащие передаче потомкам, тем выше культура общества. А потому музей является точным индикатором, термометром состояния культурного здоровья. Если музеи активно пополняются (чего у нас в стране давно не наблюдается) — общество здорово, если нет — это верный признак начинающейся болезни. Если же пошел процесс демузеефикации наследия — возврата памятников для дальнейшего использования по первоначальному назначению (сервизов XVIII века — в ресторан, икон XII века — в действующую церковь и т. п.), это уже тяжелая болезнь.

Конечно, можно считать, что про­цесс тотального разорения музеев за­пущен вследствие некоего массового умопомрачения. Но куда убедительнее выглядит предположение, что происхо­дящее имеет более материальные причины. Таким образом, мы возвращаемся к классическому вопросу римского права: «Кому это выгодно?»

Имеет место ситуация, где пересекаются интересы трех субъектов: религиозных организаций (преимущественно — одной религиозной организации), государства и общества (граждан России).
Наиболее понятна позиция Московской патриархии. Сегодня основной ее интерес — земля и недвижимость. И надо сказать, что РПЦ не скрывает вполне земного, материального характера своих претензий. «Представьте себе, насколько сегодня уже стало трудно — даже за деньги — найти в центре Москвы земельный участок под строительство офисов или элитного жилья, — сказал собеседник газеты (сотрудник Центра инвестиционных программ РПЦ. — А. Л.). — Таких свободных участков ни у кого уже нет. А у церкви такие участки есть. И в этом шанс для наших перспективных проектов». В настоящее время «в разработке» находится более ста адресов по всей Москве. Программа восстановления патриарших подворий в столице предусматривает под церковным патронатом и частично на базе объектов недвижимости РПЦ строительство коммерческих объектов — офисных, торговых и жилых комплексов[vii].

Интересно, что, получая в свое распоряжение крупные объекты недвижимости, церковь не всегда торопится брать на себя их содержание. Например, храм Христа Спасителя. Там изредка проводятся богослужения, а в основном это здание полифункционального назначения: гаражи, банкетные залы, залы для конференций и так далее. Содержат все это москвичи на свои налоги, а доходы получает церковь. Для Московской патриархии это идеальное положение вещей, и она не горит желанием его менять, получив объект в собственность. Ситуация «безвозмездного вечного пользования» в этом случае куда выгоднее. Это ведь золотой сон бизнесмена: все расходы чужие, все доходы — мои.

Почему же государство избрало такой странный объект для филантропии? С уходом советской власти и образованием Российской Федерации на церковь сделали ставку. С ее помощью власть уже два десятилетия пытается залатать дыру, образовавшуюся на месте утраченной идеологии. Это парадоксальный поворот отечественной истории. Страна, которая объявила главным национальным приоритетом модернизацию, пытается найти идеологическую опору в организации и религии, которую на всех европейских языках называют ортодоксальной.

Власть права в том смысле, что новая эпоха требует новой мифологии. Например, Россия взяла курс на нанотехнологии. Понять, что это такое, способны только три с половиной специалиста, а потому для поддержки нового государственного начинания была бы вполне уместна раскрутка какого-нибудь техноцентрического мифа. Че­го-нибудь про всепобеждающую инженерную мысль — а-ля «Таинственный  остров» Жюля Верна. Вместо этого предпринимается попытка двигаться в сторону нанотехнологий на телеге, осеняя себя крестным знаменем. Затея абсолютно безнадежная, но выгоду из нее извлечь РПЦ может и успешно это делает. Благодаря новым политическим веяниям, она получила беспрецедентную возможность урвать большой кусок на­ционального пирога.

Нельзя обойти вниманием еще одну сторону дела. Сегодня широко насаждается тезис о некоем долге государства перед РПЦ. Нет смысла обсуждать его состоятельность. Можно ли идентифицировать нынешнюю РПЦ с той дореволюционной православной церковью, которая пострадала от большевиков? Почему сегодняшние граждане России в долгу перед современными церковными иерархами? Почему в светском (по Конституции) государстве от­давать долги нужно именно церкви, а не разоренным фабрикантам или жертвам сталинских репрессий? — Ответы на эти вопросы столь очевидны, что сами вопросы следует считать риторическими. И все же попытаемся принять мифологему «долга». Давайте на минуту поверим, что государство действительно что-то задолжало РПЦ и правильно делает, что отдает долги.

В советские времена существовала система льгот для ветеранов Великой Отечественной войны. Подавляющее большинство этих льгот сводилось к праву получать товары и услуги вне очереди. Понятно, что продуктов от этого не становится больше, просто внеочередник отодвигает остальных от точки получения дефицита. Государство на этом не теряет ничего (ему все равно, кому продать), а страдают рядовые покупатели. Таким образом, льгота осуществляется за счет ущемления интересов граждан. В СССР отношение к ветеранам войны было пиететным. Тем не менее, в ситуации, когда человек, размахивающий ветеранским удостоверением, уносил на глазах длинной очереди один из последних экземпляров вожделенного товара, он рисковал услышать в свой адрес много нелестного. Поэтому многие ветераны брезговали правом внеочередности и никогда им не пользовались.

Нетрудно заметить, что система возвращения долгов за чужой счет живет, процветает и совершенно не вызывает чувства брезгливости у Русской православной церкви. Конечно, власть и церковь видят, что настраивают общество против себя[viii]. Но церковь не в силах отказаться даже от малой толики сыплющихся на нее благ (земля и недвижимость слишком лакомый кусок), а власть считает, что таким образом расплачивается за оказываемую ей услугу по формированию национальной идеи. Просто пока не осознала, что услуга получается сомнительной.

Небезынтересно также отметить, что процесс демузеефикации (а в более широком смысле — денационализации) запущен в стране с укоренившимся атеистическим мировоззрением. Даже сейчас, когда мода на воцерковленность заметно набрала обороты, у нас на Пасху в храмы ходит менее 7 млн человек — это главный православный праздник и пик посещаемости церквей[ix].

А музеи России, по данным Росстата, принимают в год 80 млн посетителей. Интересы большинства явно ущемляются в угоду интересам меньшинства.
В этой связи наименее очевиден ответ на вопрос: «Почему молчит общество?» Конечно, наиболее вопиющие случаи разорения музеев, концертных залов и других учреждений культуры, а также гибели зданий, икон и фресок сразу после передачи их РПЦ вызывали резкие отклики в СМИ, митинги протеста, письма в органы власти. Но если сопоставить тот реальный урон, который несет сегодня отечественная культура (а речь идет уже о тысячах уничтоженных и безнадежно поврежденных памятников), с масштабом протестных акций, то следует признать, что обществу еще далеко до понимания истинной картины происходящего. В чем причина?

В России любят историю, но при этом наше сознание не исторично, а мифологично: в нем отсутствует граница между прошлым и настоящим. Почти как у древних греков, считавших богов и героев своими современниками. Исторические события воспринимаются нами как незавершенные. Мы постоянно откатываем счетчик времени назад и пытаемся снова и снова переписать историю: «вернуть долги», «восстановить историческую справедливость»... Известная фраза «история не знает сослагательного наклонения» к нашей ментальности не имеет отношения. Это делает россиян незащищенными по отношению к техникам манипулирования общественным сознанием. Нас легко вытолкнуть в пространство мифа.

«Вернем отобранную большевиками собственность законному владельцу», «место иконы в храме» и т. д. Казалось бы, эти слова легко опровергнуть с помощью фактов: собственность у церкви отобрали не большевики, а Петр I. Место иконы не в храме, а — везде: в домах, в общественных местах и т. д. На Руси в каждом доме висела икона в красном углу. Но — увы! — это всего лишь факты. С их помощью миф победить нельзя. Поскольку он опирается не на реалии, а на архетипы сознания. «Место иконы в храме». — Глубоко ложный тезис, противоречащий основным догматам христианства. Но звучит магически.

Интересно, что технология мифотворчества сегодня широко применяется представителями органов государственной власти. Например, во время «публичных слушаний» законопроекта «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения... » в Госдуме РФ председатель Комитета по делам общественных и религиозных ор­ганизаций С. А. Попов поведал историю о том, как икона «Богоматерь Торопецкая» хранилась-хранилась в музее, да и треснула, и образовалась щель шириной 8 см, а потом икону поместили в храм в поселке Княжье озеро, и верующие начали икону целовать, отчего щель сама собой срослась. Прямо затянулась чудесным образом.

На тех же слушаниях другой оратор (светский человек, кстати сказать) произнес речь, в которой долго благодарил православную церковь за то, что она, вопреки козням русских князей, уберегла наш народ от ордынского нашествия. Так прямо и сказал: спасибо, мол, церкви, которая спасла нас от монголо-татарского ига.

Последнее суждение требует небольшого комментария.

В реальности отношение к ордынскому игу — одна из самых позорных страниц в истории Русской православной церкви. Церковь со всех амвонов призывала не сопротивляться нашествию. Почему? Потому что Константинополь в ту пору видел в орде сдерживающую силу по отношению к Османской империи. Церковь называла монголов «бичом Божьим», которому противиться нельзя, ибо это есть наказание за грехи наши...

В этой связи уместно вспомнить эпизод, когда перед Куликовской битвой князь Дмитрий Донской поехал к Сергию Радонежскому просить благословения. Этот факт описан во всех учебниках истории и знаком каждому школьнику. Но никто не задается во­просом: «Отчего именно к Сергию?» Согласитесь, довольно странно: в Москве, под боком у Дмитрия есть высокие церковные иерархи, а уж настоятелей монастырей — просто пруд пруди. Почему не попросить благословения у кого-то из них? Зачем скакать за сотню верст к настоятелю удаленного монастыря? — Меж тем, ответ прост: Сергий был ослушником. Он не боялся идти наперекор установлениям церковного руководства. Только такой оппозиционер и мог поддержать Дмитрия в его весьма сомнительном с точки зрения церкви начинании. Остальные боялись.

Такова реальная история. И то обстоятельство, что в России ее любят, не очень помогает делу. Поскольку обоснование церковных притязаний лежит не в поле истории, а в поле мифотворчества. Почему мы должны отдать церкви то, что никогда ей не принадлежало? — В благодарность за то, что «она спасла нас от монголо-татарского ига». И мы цепенеем от простоты и доходчивости этой формулировки...

327-ФЗ узаконивает уже существующую практику, в результате которой в той или иной мере пострадали все музеи, расположенные в старых русских городах. Подлинному разгрому подверглись музеи Александровской Слободы, Звенигорода, Костромы, Рязани, Сергиева Посада, Суздаля, Тобольска... Этот горестный перечень можно продолжить. Музеи вышвыривают на улицу, проламывают стены уникальных памятников архитектуры и возводят обезображивающие их облик пристройки, гибнут от копоти и испарений древние фрески, бережно сохранявшиеся музейными работниками и реставраторами в годы гонений на «церковное».

Попытки музейных работников спасти вверенное им национальное достояние подавляются «огнем на поражение». Освобождены от занимаемых должностей директор Рязанского музея-заповедника Л. Д. Максимова, директор Соловецкого музея-заповедника М. В. Лопаткин, директор музея-заповедника «Ростовский кремль» А. Е. Леонтьев, директор Ярославского музея-заповедника Е. А. Анкудинова. Иногда это делается под благовидными предлогами, иногда вполне откровенно. Так, про Л. Д. Максимову было официально заявлено, что она уволена за то, что «не искала компромисса с церковными иерархами»[x].

Теперь РПЦ не особо интересуется полуразрушенными сельскими храмами. Их низкая инвестиционная привлекательность совершенно очевидна. Куда интереснее разобраться с тем, где в этой стране самая дорогая земля и недвижимость? Ответ известен: в исторических центрах городов. Правда, тут имеется небольшая загвоздка: выгодно расположенные постройки богослужебного назначения — церковные здания и монастырские комплексы — давно переданы Московской патриархии. Отнимать вроде бы уже нечего. Однако эта трудность была легко преодолена. Новым объектом церковного «рейдерства» стали кремли России.

«КРЕМЛЬ м. крем, кремник стар. и кром (от кромить, кромленое место), детинец, внутренняя крепостца, кре­пость внутри города; стена с бойница­ми, воротами, башнями, ограждающая важнейшую часть города, дворец, казну и пр.» (Толковый словарь живого великорусского языка).

Наивный старик Даль. Он был знатоком русской истории. А потому не мог предположить, что систему фортификационных сооружений можно объявить имуществом религиозного назначения. Он был уверен, что бастион и амвон — не одно и то же. Но в наше время люди стали гибче, и выяснилось, что разница не столь уж велика...

Чуть иначе дела обстоят в Зарайском кремле. Там музей из кремля еще не выселили. Разговоры об этом идут, но на настоящий момент Зарайский кремль епархии не передан. Это муниципальная земля. Пока «суд да дело», церковь пошла по пути самозахвата.

Своего последнего здания на тер­ритории Тобольского кремля лишился Тобольский государственный историко-архитектурный музей-заповедник. И тем самым перестал быть музеем-заповедником. По утверждению специалистов, «пятнадцать лет хозяйствования Тобольско-Тюменской епархии на территории кремля наглядно показали, что эта негосударственная организация игнорирует существующие законы по охране исторических объектов и ведет планомерное приспособление памятников Тобольского кремля под свои бытовые нужды»[xi].

Чуть иначе дела обстоят в Зарайском кремле. Там музей из кремля еще не выселили. Разговоры об этом идут, но на настоящий момент Зарайский кремль епархии не передан. Это муниципальная земля. Пока «суд да дело», церковь пошла по пути самозахвата территории: ровно посредине архитектурного ансамбля XVI века воткнули «дом священника» — жуткого вида кирпичную постройку с гаражом, совершенно обезобразившую вид уникального памятника архитектуры. В данном случае речь идет уже не о плохой реставрации, а о несанкционированном строительстве, игнорирующем существующие законы по охране историчес­ких объектов.

Интересный поворот получили события в Соловецком кремле. В конце 2009 года директором музея назначен наместник Соловецкого монастыря архимандрит Порфирий (в миру — В. В. Шутов)[xii]. До этого имела место простая и вполне понятная жизненная коллизия. Было имущество (земля и недвижимость), на которое претендовали два субъекта — музей (федеральное государственное учреждение) и монастырь (подразделение общественной организации). Интересы этих субъектов объективно противоположны, и их руководители должны были «держать позицию»: директор музея — «государев человек» — обязан блюсти интересы госучреждения, а настоятель — своей общественной организации. Теперь, похоже, коллизия разрешилась. В течение одного лишь дня, 27 апреля 2010 года, «архимандрит Порфирий подписал с В. В. Шутовым (то есть с самим собой) 109 договоров безвозмездного пользования имуществом религиозного назначения (в частности, зданиями) и столько же актов приема-передачи этого имущества»[xiii]. Законодательство РФ определяет коррупцию как «злоупотребление служебным положением... либо иное незаконное использование физическим лицом своего должностного по­ложения... в целях получения выгоды... для себя или для третьих лиц», а так­же совершение указанных деяний «от имени или в интересах юридического лица»[xiv]. Если данное определение вызывает у вас какие-то ассоциации — гоните их прочь. Это вам померещилось.
Под управление директора-настоятеля попали не только фортификационные сооружения, но и весь историко-культурный ансамбль Соловецких островов, включая неолитические лабиринты, языческие капища и прочие памятники, не имеющие никакого отношения к православию и чуждые ему. В результате неумелого управления этим сложным комплексом на Соловках впервые за 10 лет провален туристический сезон. Но это не самое страшное. В августе 2010 года было написано коллективное обращение жителей Соловецких островов к руководству страны: «Мы можем стать первыми гражданами России, вынужденными просить убежища за рубежом из-за религиозных притеснений на родине»[xv]. В январе 2011 года «деятели науки и культу­ры, общественники и правозащитники, выступившие против передачи историко-культурных объектов Соловецкого музея в ведение РПЦ, потребовали увольнения с поста руководителя ФГУК «Соловецкий историко-архитектурный музей-заповедник» архимандрита Порфирия (Шутова), наместника Соловецкого монастыря, и назначения на этот пост человека, не аффилированного с монастырем»[xvi].

Еще недавно Рязанский музей-заповедник заявлял, что «вопрос о выводе музея-заповедника с территории [Рязанского] кремля отнюдь не решен, главным образом потому, что это противоречит целому ряду важнейших законодательных и подзаконных актов РФ, нарушать которые никто не имеет права»[xvii]. Увы, теперь решение найдено: раз противоречит закону, значит, напишем другой. Половина Дворца Олега (основного экспозиционного здания музея) уже отошла к Рязанской епархии и превращена в личную резиденцию архиепископа Павла.

Хочу еще раз обратить внимание, что во всех описанных случаях речь идет о постройках нерелигиозного назначения. Соборы в кремлях Тобольска, Зарайска, Соловков и Рязани в большинстве своем уже используются в богослужебных целях, и о них спора нет.

Вообще, с кремлями и монастырями всегда существовала некоторая путаница. Комплекс построек, обнесенных крепостной стеной, на Руси называли то кремлем, то монастырем, не очень вникая в его функциональное назначение. Например, переданный РПЦ Савино-Сторожевский монастырь в Звенигороде. Мне всегда интересно было наблюдать там за туристами — входит группа, экскурсовод говорит: «Вы находитесь в мужском Савино-Сторожевском монастыре. Большое здание перед вами называется Царицыными палатами. Это загородный дворец царицы». И хоть бы кто бровью повел! Может ли царица иметь резиденцию в мужском  монастыре и проживать там со всеми своими боярышнями и сенными девушками? — В реальности это, конечно же, не монастырь, а кремль, на территории которого было много чего, и в том числе — монастырь (ситуация аналогичная Соловецкой). Ведь только в Московском Кремле монастыри (Чудов и Вознесенский) имели четко очерченную территорию, а в Звенигороде, на Соловках и в других кремлях территория была общей.

А Ростовский кремль — это не кремль, но и не монастырь. Это «архиерейский двор» — дворцовый комплекс, принадлежащий духовному лицу. Кстати сказать, данный комплекс никак нельзя считать имуществом религиозного назначения, равно как усадьбу генерала нельзя считать имущес­твом военного назначения. Согласитесь, выглядело бы довольно странным, если Министерство обороны стало выгонять государственный музей из имения Кончанское-Суворовское на том основании, что оно в конце XVIII столетия принадлежало А. В. Суворову. Однако требование передачи Ростовского кремля РПЦ уже никого не удивляет. Недоумение общественности вызывает только поспешность, с которой совершается это действие[xviii]. Трагикомизм ситуации состоит в том, что в конце XVIII века архиепископ Арсений сам отказался от Ростовского кремля. В 1788 году резиденция переехала в губернский Ярославль, а Ростовский кремль был заброшен и около столетия пребывал в запустении, пока на средства ростовского купечества там не был основан музей (1883). Почему мы должны попирать ногами память А. А. Титова и других создателей Ростовского музея, спасших от гибели этот выдающийся архитектурный ансамбль?

Конечно, в этих вопросах нетрудно разобраться. Но, переписывая историю, удобнее ее не знать. Исторические реалии создают в этом процессе ненужные помехи.