"Булат Окуджава. Чаепитие на арбате."

"Булат Окуджава. Чаепитие на арбате." 
Пейте чай, мой друг старинный, 
забывая бег минут. 
Желтой свечкой стеаринной 
я украшу ваш уют. 
Не грустите о поленьях, 
о камине и огне… 
Плед шотландский на коленях, 
занавеска на окне. 
Самовар, как бас из хора, 
напевает в вашу честь. 
Даже чашка из фарфора 
у меня, представьте, есть. 
В жизни выбора не много: 
кому — день, а кому — ночь. 
Две дороги от порога: 
одна — в дом, другая — прочь. 
Нынче мы — в дому прогретом,
 а не в поле фронтовом, 
не в шинелях, 
и об этом 
лучше как-нибудь потом. 
Мы не будем наши раны 
пересчитывать опять. 
Просто будем, как ни странно, 
улыбаться и молчать. 
Я для вас, мой друг, смешаю 
в самый редкостный букет 
пять различных видов чая 
по рецептам прежних лет. 
Кипятком крутым, бурлящим 
эту смесь залью для вас, 
чтоб былое с настоящим 
не сливалось хоть сейчас. 
Настояться дам немножко, 
осторожно процежу 
и серебряную ложку 
рядом с чашкой положу. 
Это тоже вдохновенье… 
Но, склонившись над столом, 
на какое-то мгновенье в
се же вспомним о былом: 
над безумною рекою 
пулеметный ливень сек, 
и холодною щекою 
смерть касалась наших щек. 
В битве выбор прост до боли: 
или пан, или пропал… 
А потом, живые, в поле 
мы устроили привал. 
Нет, не то чтоб пировали, 
а, очухавшись слегка, 
просто душу согревали 
кипятком из котелка. 
Разве есть напиток краше? 
Благодарствуй, котелок! 
Но встревал в блаженство наше 
чей-то горький монолог: 
«Как бы ни были вы святы, 
как ни праведно житье, 
вы с ума сошли, солдаты: 
это — дрянь, а не питье! 
Вас забывчивость погубит, 
равнодушье вас убьет: 
тот, кто крепкий чай разлюбит, 
сам предаст и не поймет...» 
Вы представьте, друг любезный, 
как казались нам смешны 
парадоксы те из бездны 
фронтового сатаны. 
В самом деле, что — крученый 
чайный лист — трава и сор 
пред планетой, обреченной 
на страданье и разор? 
Что — напиток именитый?. 
Но, средь крови и разлук, 
целый мир полузабытый 
перед нами ожил вдруг. 
Был он теплый и прекрасный… 
Как обида нас ни жгла, 
та сентенция напрасной, 
очевидно, не была. 
Я клянусь вам, друг мой давний, 
не случайны с древних лет 
эти чашки, эти ставни, 
полумрак и старый плед, 
и счастливый час покоя, 
и заварки колдовство, 
и завидное такое 
мирной ночи торжество; 
разговор, текущий скупо, 
и как будто даже скука, 
но… не скука — естество. 

1975