Русский менталитет о законе в пословицах и поговорках

Опубликовано 15 декабря, 2019 - 12:04

Пословицы и поговорки зафиксировали отношение русского народа к закону – отношение, вобравшее в себя многовековой опыт. Отношение, в котором не было ни малейшего куража (мол, что хотим – то воротим), но и ни малейшей уверенности в том, что законом ВСЁ можно решить и все проблемы разрешить.

Закон не кол — не обтешешь. Не всякий прут по закону гнут. Закон — не игрушка. Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло (старинная). Закон, что конь, куда хочешь, туда и воротишь (старинная). На то и закон, чтоб его обойти. Законы хороши на бумаге. Законов много, толку мало. Пока до нас дойдет закон, переврут со всех сторон. Закон не глядит на поклон. Закон что паутина; муха увязнет, а шмель проскочит. Законы — миротворцы, да законники — крючкотворцы. Законы пошли огненны, а люди стали каменны. Где закон, там и страх. Где закон, тут и обид много. То-то и закон, как судья знаком. Строгий закон виноватых творит.

Комментарии, как говорится, совершенно не нужны: повертев «закон» и так, и сяк, проверив его жизнью, наш народ дал довольно просторную характеристику того, какие опасности ждут человека, уповающего только на закон: от уверенности в том, что «строгий закон виноватых творит» до «законы пошли огненны, а люди стали каменны»! В русской культуре до недавних времен не принято было настаивать на том, что «закон» и «жизнь» находятся в строгой взаимной зависимости (детерминированы). Скорее, напротив, видели между ними такие существенные зазоры, которые позволяли сохранять здравомыслие одним и пользоваться корыстно этими «пустотами» – другим.

Наше и западное отношение к Закону – всегда было существенно-различно.

Да, в Европе закон соблюдается всегда: не там припаркованную машину всегда оштрафуют. В то время как всякий наш водитель знал: у нас могли простить и пожалеть (отпустить без штрафа, выслушав) суровые сотрудники ГИБДД. Для западного человека, латинянина по существу, законничество в крови – это своего рода религия, которая позволяет создавать иллюзию абсолюта! Абсолюта безгрешности главы Римской Церкви. Абсолютного равенства: перед законом все равны. Закон и справедливость в культурном сознании европейца счастливо совпадают. Так проще. Так легче. Функции, так сказать, твоего личного выбора делегируются закону, и ты, в его рамках, можешь не напрягаться.

У нас не так. Не о пресловутой русской удали и широте, которую «надо бы сузить», сейчас речь. Подчинение «неведомой силе» нового закона о семейно-бытовом насилие потому и вызвало такое неприятие, что заработали отеческие «культурные механизмы» в нашем человеке, которые (если слушать наши СМИ и читать социологические опросы) вообще в нем вроде как давно и не работают.

У нас по другому: если человек (любой) полагается только на закон, то это значит, что он освободил себя от работы собственно человечески-личностной, от нравственной ответственности, которую никакой закон вместить не может по определению!

Смотрите: несколько дней назад мне показали видео спектакля «Розовые и голубые-3» «Активистского театра-балагана МЕРАК». Этот детский театр в Комсомольске-на-Амуре входит в некую культурную структуру (надо полагать НКО) и недавно руководительница МЕРАКА, фемини-активистка, оказалась под домашним арестом и как я понимаю, ей предъявлено обвинение (по другому делу). «Мерак» – это и «звезда» в созвездии Большой Медведицы, но это же слово с арабского переводится как «пах» (двусмысленная игра слов вообще свойственна феминистским культпродуктам).

В спектакле нет порнографии как таковой. Но… я видела своими глазами детей (от, наверное, лет 5-7 до 14-ти) одетых в одежду без признаков пола; но …никто меня не убедит в том, что лгбт-тематика тут не при чем (очень даже «причем» – «розовый» и «голубой» цвета-маркеры). Режиссер, поставившая спектакль, направленный против якобы любого запрета-насилия ради идеи «личности» (все детки хотят «свое дело» или «свой бизнес», а некие старшие им не дают по признакам пола или иных «стариковских убеждений», все детки хотят развлечений, что демонстрируют танцы, вводящие чуть ли не в транс, а некие «иные» им мешают) – на самом-то режиссер забыла, что «стать личностью» это несколько больше, чем иметь свою парикмахерскую. Что между желанием «всего хотеть» и «запретом» хотеть того, что ты не можешь сделать в 6 или 14 лет – существенная разница. Сам по себе факт, что в спектакле заняты дети разных возрастов – без учета их способности к пониманию происходящего с ними в спектакле – сам этот факт о многом говорит. Спектакль закладывает в них проблему насилия понимаемую как любой , в том числе и разумный, запрет: что-то идет не по-моему хотенью – значит это насилие! А тут и закон о семейно-бытовом насилии подоспел – и детки, как только их научат им пользоваться (а кто и где будет учить, какие НКО, психологи и агентства – никакому «государству» не уследить!). А уж если снимут все возрастные ограничения (оставят только 18+), как того требует закон «О культуре», то уже такие вот спектакли из детей о «розовом и голубом», формально не имеющие состава порнографического преступления, вообще станут поветрием.

Режиссер спектакля «Розовые и голубые» недавно участвовала с ним (представив видео) на феминистском фестивале «Рёбра Евы» в Петербурге (надеюсь не в рамках Культурного форума!). Если у нее не было (как уверяют защитники) никаких иных, кроме, простых целей (разбудить в ребенке личность, хотя, методы этой побудки тоже вызывают вопросы), – зачем она повезла видео спектакля как свой «творческий отчет» в Петербург к активистам-феминистам и прочим «истам»?!

Сегодня ни высокая культура, ни массовая совсем не отражают реальность (как было принято в «век классиков»), и не преображают ее эстетически – (как было принято тогда же). Сегодня культурная реальность создается как проектная с помощью новых гуманитарных технологий: «трихины времени» всё и всех заражают.

Классика – место опасное

Борьба с классиками некоторых наших режиссеров-современников всем известна (православная общественность иногда вмешивается и доводит результаты этой режиссерской борьбы до широкой публики). Я много раз говорила о том, что связано с культурным насилием – всё это давно мной написано.

Если у нас так активно внедряется закон о семейно-бытовом насилии, то я категорически призываю его разработчиков включить в этот закон пункты или написать новый закон о культурном насилии! Ведь в нем уже идет речь о физическом, экономическом и психологическом насилии.

Если насилие есть некоторое действие, предпринимаемое в отношении человека или общества против их воли (так в проекте закона), то у нас есть все основания предполагать, что культурное насилии у нас тоже есть и стоит как-то и его не обносить законом! Что ж так обижать деятелей культуры! – В семье жене будут выдавать «охранные ордера» (чтобы муж не приближался на 50 метров, чтобы год не появлялся на глаза, чтобы и не жил на одной площади и пр.). Вот и зрителям, пострадавшим от культурного насилия режиссера Богомолова или Серебренникова (или еще кого-то) – тоже выдавать «охранные ордера».

А «меры пресечения» могут быть и такими: вернуть деньги за билеты и еще – возместить моральный ущерб (билет на богомоловские премьерные спектакли стоил и 5 тысяч рублей, и более; а в антракте (я свидетель) зрители в ужасе бежали, оскорбленные, например, анти-замыслом «Князя», – «Идиота» по Достоевскому (и по нашему). В нем Настасья Филипповна – это девочка лет семи, которую все мужчины, окружающие её, все время «трахают» (по словам самой «Настеньки», плохо выговаривающей в означенном слове букву «р»).

Да, речь идет о насилии над классикой.

В спектакле А. Жолдака «Три сестры» задолго до проекта нового закона, режиссер уже внушал публике мысль о семейном насилии: учитель Кулыгин всё время насилует свою жену – Машу (крупный план обеспечивают камеры, выводящие сцену на экран). Маша – воплощение истерической суггестии; она уже в детстве была развращена сексуальным сожительством с отцом (модная западная тема абьюза); а теперь и с полковником Вершининым у нее тоже плотская связь (а не высоко-романтическая любовь). Дуэль между Соленым и Тузенбахом оправдывается режиссером через гомосексуальную ревность. Какое все это имеет отношение к Чехову? Разве это не навязывание классику новейших тем и смыслов? Странно, что еще харассмента не было!

И не надо больше говорить, что такой театр не формирует реальность! Мужчин в женских платьях я видела кучами на сценах самых разных, вплоть до ТЮЗов. Голых некрасивых тел и имитаций половых актов – не счесть; текстов типа «лесбиянка меня баюкала/на своих волосатых руках» – тоже. Ну, и конечно «низкие», шокирующие приемы – главное «оружие насилия» в арсенале современного театра: у Богомолова это «оральный секс с фаллоимитирующими пистолетами и швабрами…»; в «Борисе Годунове» «эротично подергивается на крупном экранном плане заколотый царевич, и весьма сексуально вылизывает кровь из его раны вампироподобный Гришка Отрепьев»; «послание считывается полностью уже к третьей сцене первого акта: Россией правят уголовники, в ней никогда ничего не меняется»…Ну еще бы, ведь как заявил один модный провинциальный режиссер (руководимый «узко-корпоративной» тусовкой столицы) перед постановкой «Евгения Онегина»: «Я работаю только для молодежи. У неё нет авторитетов. Им в принципе всё равно, великое произведение «Евгений Онегин» или нет, можно над ним надругаться или нет. Их не будет задевать половой акт на сцене – у них нет комплексов». А потому спектакль и начинается с полового акта… Лукавит, конечно. Если бы спектакль смотрела только молодежь, и только такая, которой все всё равно, то и не было бы нужного скандального «эффекта» от такой дефектной постановки. Классика – это серьезный канал коммуникации. Классика – это кровеносная система культуры, через которые насильственая интерпретация проникает в нас. Классика – это код доступа к глубинному в зрителе.

Вот только не надо рассуждать о моем «мракобесии». Мракобесы – это они. Именно они подставляют ВСЁ театральное сообщество под закон о культурном насилии (а оно ведь и психологическое одновременно)! И если будет принят закон о семейно-бытовом насилии (а эти трудные вопросы УЖЕ регулируются и административным и уголовным правом), то не избежать нашему самому свободолюбивому сообществу и такого закона! Я предупредила. Имеющий уши да услышит.

И еще: все мелкие пакостники любят подводить историю под свои «экскременты-эксперименты» (как неприятно близки слова!) Мол, ведь у классиков у самих столько насилия. У Достоевского в «Преступлении и наказании» – и семейное, и сексуальное, и уголовное. Не надо опошлять. А если вы не видите ничего в Достоевском, кроме того, что это роман о «преступнике» и «проститутке» – помочь ничем не могу. Значит Вам, действительно, нужен закон о культурном насилии, и вы культурно-опасны для общества.

За пределами закона

Нет никакого сомнения в том, что закон о профилактике семейно-бытового насилия ничего принципиально не решит. Никому не поможет. Ничто не улучшит – а я, как вы, понимаете, категорически против того, чтобы мужчины, женщины и дети страдали физически и морально друг от друга.

Можем ли мы опустить культурный занавес?

Нет.

Можем ли мы иначе ставить нашу (и не нашу) классику?

Можем. Ставят. Только о творческой работе, и той, которая живет по принципу «Не навреди!» страна знает ничтожно мало.

В поле зрения другие – борющиеся с классиками означенными выше методами. Подлыми.

Следовательно, весь вопрос заключен внутри самого человека – маленького и взрослого Если в его внутреннем опыте нет чувства любви к брату и сестре, матери и отцу; нет представлений о неизбежном для всякого личном выборе добра или зла, нет сострадания к ближним (его оберегают от вида старости, болезни и некрасивой немощи); нет радости от чтения Пушкина, не воспевшего ни одного гнилого и пакостного чувства; нет восхищения талантом Толстого, написавшего «Война и мир» с «мыслью семейной»; нет христианского научения прощать сорок раз по сорок раз; нет понимания того, что быть личностью – это всё время «работать над собой» («душа обязана трудиться и день и ночь»); если нет понимания, что быть абстрактной «личностью вообще» (без национальности и Отечества, без привязанностей и обязанностей) нельзя, – если нет всего этого, то, конечно, вы будете нуждаться в законе, чтобы чужие дяди за вас решали и вас наказывали.

Как это, кажется, просто: взять и свою внутреннюю работу, христианскую и традиционную культуру прощения, понимания и примирения (мужа, жены, отца, матери, сына, или художника) переложить на правоохранителей и судебную систему!

Не самим долго и трудно выходить из кризиса ради высшей цели (сохранения семьи), но подать в суд, полагая быстро решить все проблемы. Понимаю, что бывают и будут суды и разводы, несчастья и беды. Но ведь культура как институция тоже может многому научить человека – глубокое эстетическое впечатления может «душу перевернуть». Ну а суд? Для него всё равно нужно иметь нервы диаметром с корабельный канат. И перспективу могу нарисовать: человек вообще в будущем может быть исключен из процесса судебного спора и состязания. Думаете нельзя создать программу, которая будет автоматически считать вас виновными по набору слов, сказанными сгоряча?! Можно.

Семья даже со всеми её трудностями – это живое место роста самостоянья человека, его личностного достоинства. Семья – это место и для идеализма в мире – мире, всё более цинично-практичном. Не будет семьи – законодатель (а за ним всегда если не стоит народная потребность, то стоят интересы лоббистов с мировыми интересами) вообще не будет знать удержу. Рухнет семья – рухнет суверенное государство.

Пока наша русская культура всё еще жива тем (как и во времена митрополита Иллариона), что источник жизни личности, укорененной в народе и самого народа находится все же не в законе, а в Благодати. «Последним пределом насилия является полное исчезновение способности к воспроизведению культурной традиции у её носителей» (простите, не помню чьи это слова). И как бы не третировали «люди искусства» традицию, – не стоит доводить нашего человека до предела. До требования закона о культурном насилии.