Квазирелигия деградации. Введение

По материалам докладов в Институте динамического консерватизма.

ВТОРАЯ ОПОРА ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Почему востребованы экологические предрассудки.

К концу первого десятилетия XXI века человечество сталкивается с поразительными парадоксами. С одной стороны, прогресс науки открывает новые горизонты как на макро-, так и на микроуровне. Современные аэрокосмические технологии позволяют не только преодолевать земное тяготение, но и осваивать новые миры. В свою очередь, электронная микроскопия позволила биологии выйти на уровень вмешательства в геном живого существа. Человеческий разум вплотную приблизился к разрешению основных проблем, ограничивающих развитие цивилизации. Соединение достижений наук, исследующих мега- и микропроцессы, принципиально позволяют приступить к решению таких ранее немыслимых задач, как предупреждение генетических аномалий, перемещение генетического материала в пространстве с последующим ресинтезом, колонизация других планет и выход за пределы Солнечной системы.

С другой стороны, на планете Земля не разрешена элементарная проблема бедности. Более того, эта проблема только усугубилась с воцарением мирового порядка, именуемого глобализацией. Несостоятельность современной конструкции финансовой системы, выявленная беспрецедентным кризисом, казалось бы, стимулирует к освобождению от оков, ограничивающих развитие человеческой расы. Однако на пути к этому освобождению громоздятся идеологические конструкции, созданные в середине XX века, одновременно с отрывом финансовой системы от физического ценностного эквивалента.

Западная либеральная идеология, наиболее концентрированно выраженная в книге Ф. Фукуямы «Конец истории», вынуждена пересматривать свои позиции: фактически она опровергнута самой практикой глобализации, и способы выхода из кризиса, к которым прибегают правительства и международные кредитные институты, по существу отвергают догмат о «магической руке рынка», якобы гарантирующей равенство возможностей гражданам и государствам.

О том, что либеральная теория терпит кризис, аналогичный кризису коммунизма, говорилось неоднократно. Но глобализация имеет другой мощный идеологический резерв. Национальные правительства, которым необходимо принимать стратегические решения о выборе пути дальнейшего развития, смогут подчинить себе аппетиты корпораций, внести изменения в таможенные и валютные правила, но для прорыва в эпоху нового прогресса нужно верить в прогресс. Но большинство правительств мира уже более сорока лет регулярно расписываются в том, что промышленный рост нежелателен, пагубен, опасен для человека. И более того, принимает обязательства с целевыми показателями по ограничению роста. Сегодня это называется Киотский протокол, завтра будет называться иначе, но рефрен один и тот же: человечество не может двигаться крупными шагами, оно должно мелко семенить взад-вперед, чтобы не нарушить некий «баланс» с силами природы, чтобы ненароком не переступить «пределы роста» – иначе произойдет ужасное.

Искусственный барьер распространяется не только на действия, но и на познание. Космические исследования и изучение резервных возможностей человека отодвинуты на третий план. Задачи молекулярной генетики сведены к прикладной агрономии, в лучшем случае – к синтезу средств лечения отдельно взятых патологий (СПИД), нанотехнологии – к созданию материалов для техники, облегчающей общение, но не развивающей познание, ядерной физики – к экспериментам по столкновению частиц, но не к извлечению энергии из синтеза.

В то же время внимание цивилизации болезненно привлечено к теме достаточности энергоресурсов. Надуманный характер этой фиксации был очевиден уже ученым 1950-х годов. Более того, исследователи из стран новой экономики – Китая, Индии, Ирана, Бразилии – остаются настроенными на преодоление зависимости своих стран от топливных (невозобновляемых) энергоресурсов посредством освоения самых эффективных источников – энергии воды и энергии атомного ядра, однако бывшие индустриальные, а ныне преимущественно сервисные экономики «первого мира» препятствуют этим инициативам под сугубо иррациональными предлогами. Вместо этого навязывается применение возобновляемых источников в заведомо затратной, неэффективной форме, не вносящей динамики в общий технологический прогресс, а скорее воспроизводящих архаические методы, разве что с применением отдельных новых материалов (включая редкоземельные металлы, зависимость от импорта которых создает большую уязвимость для страны, чем зависимость от нефти и газа).

Оправданием для такого искажения научно-технического развития является стремление избежать нарушения «природного баланса», более того – вмешательства в дела первобытной природы. В результате не развиваются и те технологии, которые прямо предназначены для обеспечения надежного барьера между человеческой и природной активностью. Так, европейские авиакомпании оказываются беспомощными перед резким похолоданием или вулканическим извержением, несмотря на наличие холодостойких материалов и защитных фильтров.

Это искажение развития, создающее новые риски для населения всего земного шара, является прямым следствием искажения картины мира (на уровне познания) и нагнетания сковывающего страха перед будущим (на уровне эмоционального восприятия). Миллионам людей внушается беспомощность перед природными процессами и в то же время – чувство коллективной вины за влияние на эти процессы. Символом этого рукотворного замкнутого круга является повсеместно распространяемая, внушенная через СМИ, школьные и институтские учебники, тонны популярной литературы гипотеза о «глобальном потеплении», якобы угрожающая одним регионам смертельной засухой, а другим – таким же фатальным затоплением.

С тех пор, как была опубликованы первоначальные расчеты «истончения озонового слоя» планеты, не было представлено ни убедительных доказательств необратимости этого процесса, ни его преимущественно антропогенного происхождения. Более того, в реальности эти выкладки регулярно опровергаются непредвзятыми специалистами. В то же время предвзятое, активно занятое распространением угроз сообщество чиновников и интеллектуалов все больше напоминает классических начетчиков из антиутопий Оруэлла и Хаксли. По существу, это сообщество обладает ныне всеми признаками паразитического класса со специфическими формами присвоения доли совокупного общественного продукта – мощного и глубоко эшелонированного слоя глобальной номенклатуры. Тем не менее, господство так называемой «теории устойчивого развития» всерьез не поколеблено в силу целого ряда объективных предпосылок в массовом и элитарном сознании.

I. Предрасположенности массовой психологии.

1) Догмат о глобальном потеплении и родственная ему аксиоматика распространяется в западном обществе с деградированными религиозными смыслами (по Г.К. Честертону, суеверия шире всего распространяются там, где слаба религиозная вера) и с гипертрофированным эгоцентризмом. Опасения за свое здоровье, по социологическим данным, с большим перевесом доминируют в иерархии ценностей населения западноевропейских стран. Идеологические «зерна», падающие на эту почву, становятся катализаторами массовой «ипохондрии здоровья» (термин в психиатрии, применяемый к вялотекущим шизофреникам, которые пытаются компенсировать осознаваемый дефект энергетического потенциала, созданный болезнью, интенсивными физическими упражнениями). При этом в ситуации реальной, а не вымышленной экологической опасности к обсессиям (циклам ритуальных, обрядоподобных действий, вроде собирания мусора до последней крошки) присоединяются массовые страхи, доходящие до паники с массовым чувством беспомощности.

«Мотивация от», подпитываемая через СМИ, не только отнимает у людей трудоспособного возраста огромные объемы времени, но и создает развитые паразитические рынки – прежде всего в фармации. В фармацевтическом производстве средства первой необходимости и препараты для лечения смертельных и инвалидизирующих болезней вытесняются псевдо-профилактическими «снадобьями», прием которых возвращает необходимое homo hypochondricus чувство равновесия. Реклама этих средств становится дополнительным инструментом идеологической обработки, культивируя чувство «равновесия в организме», «гомеостаза» как высшей ценности.

Объект обработки превращается в предельно эгоцентрическое существо, абсолютно равнодушное к переживаниям другого человека, страдающего от реальных лишений, в том числе и реальной болезни.

2) Представления о коллективной вине человека перед природой легко усваиваются как верующими разных конфессий, так и атеистами, воспитанными в левой (антикапиталистической, антиолигархической) системе координат. Культ «спасения природы», особенно в формах, специально адресованных «братьям меньшим», эксплуатирует не только потребительские, но и сложные, более высокие, присущие только человеку ценности – самоограничение, самопожертвование (во имя горилл, дельфинов, китов, выбрасывающихся на берег и т.п.), и в силу этого охватывают не склонное к ипохондрии активное молодое поколение, отвлекая его от других предметов служения. Обработанный таким образом молодой человек исходит жалостью к насекомому, но равнодушен к себе подобному существу: ведь человек «по определению» виноват, и значит, недостоин такой заботы, как обезьяна, дельфин или крыса – хотя все эти существа тоже выбрасывают в атмосферу «опасную» углекислоту.

II. Предрасположенности политически активного слоя.

3) В широкой массе европейского населения власть человека над природой и, следовательно, ее «осквернение» на протяжении десятилетий ассоциировались с «брутальной» практикой коммунизма или нацизма, а передовые технологии двойного назначения, особенно ядерные – с временем «холодной войны». Отсюда возникает специфический феномен западноевропейского предубеждения к индустриальному гигантизму крупных держав вообще и к ядерным технологиям в особенности – предубеждения, произрастающего в том числе из «комплекса неполноценности» малой страны перед крупной державой; малого пространства, где «некуда скрыться» и негде добыть ресурсы, перед «несправедливо» большой свободой внутреннего маневра. Этот симптом комплекса неполноценности больше характерен для преобладающего старшего поколения политически неравнодушных европейских обывателей. Любой проект развития, задуманный крупной державой, интерпретируется как агрессивное намерение; попытки нового члена европейской семьи (Польши, Болгарии, Литвы) сохранить способ производства энергии, освоенный в период СССР или ненавистного «Комэкона» (СЭВ), интерпретируется как «рудимент коммунизма». При этом реальных альтернатив этим новым членам не предлагается.

4) Представители среднего уровня политического истэблишмента западных стран, в целом осознающие манипулятивный характер вышеназванного концепта, рассматривают «зеленую идеологию» как меньшее из зол по сравнению с иными идеологиями, легко охватывающими значительные массы населения. Это обстоятельство служит оправданием в случаях, когда «зеленые» догматы очевидно, объективно препятствуют развитию прибыльной производительной экономики. Пусть производство будет урезано или вытеснено в аутсорсинг, зато население с промытыми «зеленой теорией» мозгами будет более предсказуемо; пусть молодые люди увлекаются бабочками, а не реальными свинцовыми мерзостями жизни: так спокойнее.

5) Отдельные элементы «зеленого учения» не противоречат трансформированному (деградированному) социал-демократическому концепту, что облегчает политическое блокирование и завоевание электоральных групп в политическом процессе, в том числе и на общеевропейском уровне. В сложном взаимодействии «старых» и «новых» европейских стран «зеленый» язык оказывается наиболее универсальным языком как политического «узнавания», так и влияния, а природоохранные аргументы – достаточно эффективным средством профилактики «красных» и «коричневых» перехлестов у бедных соседей.

Все эти обстоятельства вместе взятые позволяют сохранять на плаву не только вышеозначенный паразитический класс, но и атрибуты непроизводительной экономики – в частности, в форме квот на выбросы «парниковых газов» в качестве нового инструмента спекулятивной торговли, заменяющего старые инструменты и сохраняющего стереотип непроизводительного обогащения.

Кроме того, распространение теории «глобального потепления» в странах «второго» и «третьего» миров создают инструментарий взаимодействия между «старыми малыми» и «новыми малыми» странами против «больших старых» и «больших новых» держав – в частности, в формате «ЕС–Латинская Америка», а также удобное политическое прикрытие для теневой экономики, законы которой консервируют стереотип метрополий и колоний. Возрастающая роль теневых рынков в обеспечении стабильности европейской валюты создает дополнительные стимулы для закрепления этого стереотипа.

III. Предрасположенности глобальной элиты.

1. Разделять и властвовать удобнее в том случае, если система ценностей и мотивации населения отвлечены от реальных, кричащих проблем цивилизации. Предупредить появление в мире самодостаточных государственных систем, бросающих вызов держателям рычагов глобального управления, удобнее всего не посредством разума («рациональной психотерапии»), а при помощи массовых суеверий и предубеждений.

2. Сецессионистскими (сепаратистскими) движениями, подрывающими могущество потенциальных соперников, удобнее управлять на основе стандартного идеологического инструментария, чем придумывать каждый раз новые протестные мотивации. Суррогат идентичности, поднимаемый на щит такими движениями, потенциально безопаснее, чем концепт, построенный на чистом этническом национализме или тем более на традиционной конфессии, ущемляемой в чувствительном регионе режимом потенциального соперника (страны-мишени). Построенные таким способом заведомо экономически несостоятельные неогосударства, или желательно непризнанные государства, легче и «эксплуатировать» в дальнейшем, в том числе за счет экономии на содержании племенных вождей.

3. Производство и распространение высоколиквидного продукта, замутняющего сознание и иммобилизирующего статистически значимые массы активного населения, в том числе и собственных «индустриальных» стран, удобнее осуществляется в условиях, где массовое сознание отвлечено от физического производства. Глобальная цивилизация, элементы которой безразличны друг к другу, легче стратифицируется на праздные потребительские классы и слои нищих производителей. В свою очередь, претензии стран с «дурманной» специализацией (Латинская Америка, Центральная Азия) удобно сталкивать с интересами постиндустриальных «стран-субстратов», особенно если в их общественных кругах созревают мотивы реиндустриализации и/или защиты внутреннего рынка.

4. В период неизбежного слома системы общественных отношений спекулятивного капитализма и перехода к более совершенной форме неэкономического господства, где аппарат формальной демократии станет чистой декорацией, повестку дня мировой цивилизации удобно и целесообразно заполнить мнимыми приоритетами якобы универсального значения.

5. Истэблишмент стран с переходной экономикой, ущемленных отставанием в постиндустриальной потребительской экономике, легче поддается манипуляции, если его упования на модернизацию «оплодотворить» идеей энергосбережения во имя природного баланса: можно гарантировать как создание дополнительного рынка постиндустриального продукта, так и растрату бюджетных средств этих стран на заведомо малоэффективные технологии, а заодно и культивировать чувство неполноценности у их национальных элит, и соответственно, психологическую зависимость от «продвинутого сообщества», находящегося «в технологическом авангарде», а отсюда – политическую зависимость от «стран-передовиков» – США, Израиля, Японии, Великобритании, Дании, с соответствующим влиянием на внешнюю политику. В результате страна-мишень оказывается внутренне расколотой на население, которому доступны и недоступны «продвинутые» блага, а на мировой сцене – противопоставлена как «новым экономикам», так и, тем более, «третьему миру».