Папа

                               Моей американской знакомой «Б.Б.» и всем женщинам, испытавшим подобное в детстве, посвящается.

Играя с дочуркой, Рита в который раз подумала, что поступила правильно, рассказав Марку правду о своих родителях.

Марк так красиво сделал ей предложение стать его женой, а она в ответ рассказала ему все.  Рассказала потому, что понимала -  нельзя начинать семейную жизнь с таким «скелетом в шкафу». По прошествии пяти  лет совместной жизни, она уверена, что Марк не поступит с их дочерью так, как сделал ее папа.

В темном-темном доме был темный-темный коридор. В темном-темном коридоре была черная-черная дверь. За черной-черной дверью была темная-темная комната. В темной-темной комнате Она изо всех сил считала до ста.

Раз.. два.. три.. Не дыши. Не шевелись. Тогда не придет.
Восемнадцать... девятнадцать... двадцать... прижав подушку к животу.
Сорок один... сорок два... сорок три...

Дверь скрипнула. Сегодня до ста не досчитать.

Боль. Она везде. В спине, в ногах, в низу живота. В темной-темной комнате.

***
Дверь скрипит каждую ночь, и Она кричит про себя: "Не трогай меня! Я живая!" Но темнота не слышит. Счет не помогает. Боль окрашивает каждое утро брызгами красного на простыне.

В темном-темном доме живет черный-черный человек. У черного-черного человека черные-черные руки. И он знает, что Oна не скажет. Некому говорить. Ее мать знает, но не верит; снимая красно-белую простыню с кровати, она цедит "потаскуха".

И Она живет с этим словом, с черной болью и красным страхом.

***
День рождения подруги. Ее пригласили из жалости, Она это понимает. Подруга смеется с папой, а Она смотрит на дверь спальни и думает: "До скольки ты считаешь?" Все считают, Она это знает точно. Весь мир: "раз-два-три - скрип".

У Нее никого нет. Потому что Она - "потаскуха". Она не знает, что это значит, но чувствует каждый слог, когда ночью скрипит дверь. И пульсирующая боль "тас-тас-тас". Знает только рыжий мишка в пятнах слез и страха. Но он не скажет.

***
Выпускной. Платья, кружева, духи и цветы. И Она - черное-черное пятно в джинсах и футболке. На черном не видно красного. Она танцует как в последний раз; срывая голос, поет непонятные слова "You ain’t nothing but a hound dog". Воющий “hound” против пульсирующей "тас" - кто победит?

***
Институт. "Первый" парень, с которым держаться за руки было пыткой. Она знала, что на простыне опять будут брызги; что в ухо опять будет прерывисто дышать чернота, вталкивая в Нее боль. Что Ей будут говорить: "давай-давай", и надо будеть "давать", иначе будет еще больней. И Oна сделала все, чтобы возненавидеть его. И всех, кто был после него.

***
Ее гонка по жизни должна была сбросить Ее с трассы и оставить в кювете рваным куском мяса. Пусть. Только бы не было темноты и боли каждый раз, когда глаза закрывались. Она научилась не спать; кофе с кафеиновыми таблетками на пустой желудок стал нормой жизни. Она ждала конца, как ждут развязки в нудном фильме. Ей просто надо отдохнуть.

И отдых пришел от соседа по дому - рыжего увальня, чем-то похожего на Eе мишку. Он не пыхтел и не хватал; ему не надо было "давать". Он приходил с пиццей, домашней лапшой, пирогом с черникой, и они смотрели кино. Комедии. Она боялась смеяться - в Ее горле стояла стена черной боли - но со временем Eе судорожные вздохи дали волю первому смеху. И лавина хохота смела Eе. Треснула стена черной боли. Назад, сквозь время Eе рвануло через воспоминания, и остановиться было невозможно. И Она стала говорить все подряд, зная, что увалень послушает и уйдет, процедив "потаскуха". Потому что весь мир знает и не верит и считает "раз-два-три".

***
- Мама! Я нарисовала зайчика. Хочешь, подарю?
- Подари, солнышко. И спать пора.
- А сказку? про фей...
- Конечно. Вот молочко. И мишка вот.
- Это Мишка - маленький. А Мишка - большой у тебя и папы в спальне живет.

Дочка засыпает в кроватке с феями на простыне. В светлой-светлой спальне, в светлом-светлом доме, на светлой-светлой улице...