Александр Росляков. Мистерия о двух поэтах

В одном средневековом государстве, чем-то похожем издаля на наше, жили два поэта: придворный и опальный. Первый слагал пышные оды в честь их бессменного правителя и наведенной им стабильности: «Народ блаженствует под властью Государя, моля богов, чтоб правил завсегда!» Молился напоказ в придворном храме и жил в хоромах за крепостной стеной на их Рублевском тракте, где селили самый ихний цвет.

Ну, а поэт опальный эту же стабильность называл застоем, а групповые поклонения правителю – дремучим ритуалом. И по рукам ходил такой его занозистый стишок:

Как при нашем при дворе

Вор расселся на воре!

У любимцев государя

Скоро с жиру треснет харя!

И жил соответственно в остроге – по популярной в тех краях статье за оскорбление Его Величества и благородных донов-царедворцев.

Благороднейший из них дон Чубайс уже не раз склонял Государя казнить смутьяна в порядке их суверенной демократии – дабы не смущал народ. Но Государь резонно отвечал:

– А он никого особо и не смущает. У меня при нем стабильный рейтинг – 97 процентов! А казни его – кто знает, как оно в народе отзовется?

– Но у меня из-за него – минус 97!

– Так мы за чей рейтинг бьемся – твой или мой?

– Недооцениваете все же вы его влияние…

– Не влияет! И пусть сидит с миром!

Долго ли, коротко ли они так безмятежно жили – как вдруг катит беда. Соседский государь-побратим, кому был сдан на сохранение их стабфонд, дабы не раскрали свои доны-царедворцы, взял и сам весь его спер. Благо хоть те доны успели загодя уйти в оффшоры – и похудел один народ, которому пришлось в итоге затянуть потуже пояса… Придворный лирик тут же подсиропил:

Наш Государь плевал на происки врагов,

Есть у него на них свой хитрый план!

А людям худоба – как мать родна

И пропуск в рай через игольное ушко!

Сам Государь однако не на шутку озаботился – и зовет своего министра иностранных дел дона Лаврова:

– Как будем на такую пакость отвечать?

– Ну, выступлю с трибуны генеральной ассамблеи…

– Да брось, сам знаешь, это не влияет вообще. Есть у меня план похитрей: а ну отзовем твоих детей от побратима – вот будет ему политический поддых!

Сказано – сделано. Правда, вывозить прижившихся там чад Лавров не стал – лишь обозначил сей шаг устрашения, демонстративно развернув на подъезде к супостату свою карету, в которой выезжал для вывоза семьи.

Но и того хватило. Враг тут же подло объявил агрессором ограбленную им же жертву – и двинул на нее свои войска, использовав тот разворот как casusbelli.

У затянувшегося в свои пояса народа до того перехватило дух сопротивления, что он так и не слез с его насиженных диванов отразить эту агрессию. Тем паче враг махал перед его носом своей санкционной колбасой, суля кормить ей дальше день и ночь. И вскоре уже шагал по их Рублевке – встречаемый ее донами хлеб-солью.

И тут для Государя, кормившего многие лета с его щедрой руки тех подлых донов, настал момент самой горькой истины.

Дон Чубайс первым удрал к врагам, за ним – и дон Лавров, бросив напоследок Государю: «Прости, но у меня там дети!»

Придворный поэт, вошедший в авангард изменщиков, разразился такой одой:

Ликуй, народ! На дружеских штыках

Грядет к нам долгожданная свобода!

А прошлого тирана закопаем –

Как он вчера закапывал хамон!

Врагам, свободно миновавшим тот Рублевский подступ, даже не пришлось ломать ворота города. Сама охрана вскрыла их изнутри за 30 вражеских монет – которые за счет мгновенного падения в тысячу раз своей валюты означали уже целое состояние.

Всего с несколькими преданными донами Государь засел в своем Дворце. Оборону возглавил военный министр дон Шойгу, которому сдаваться так и так резона не было: враг по любому обещал вздернуть его.

Но охмелев от радости, он отложил свой штурм Дворца назавтра, открыв острог, чтобы руками его узников взять тех засевших во Дворце каштанов. Освободили и опального поэта, решив, что он теперь по образцу всех правдолюбцев уж отыграется на своем гонителе!

Но тот вместо того, чтобы разделить пир победителей, сходу назначивших его ведущим главного в том государстве Соловьев-шоу, дал с их пьянки деру. И на заре накрыл врагов с подкреплением сограждан, еще вчера предательски давивших их диваны.

Чем же он поднял тех, кого не смог поднять сам дон Шойгу?

Да теми же стихами! Разоблачая Государя и его негодных слуг, он еще меньше жаловал захватчиков – и выдал против них такой памфлет:

Наш Государь, заставивший нас запоясаться –

Слабак, но не злодей!

А враг зол и хитер –

И смыл его колбасного нашествия один:

Всю ночь кормить, к утру забить!

Заспавшийся народ очнулся, отодрал спинки своих диванов и так отделал ими супостата, что от к вечеру того уже и дух простыл.

Спасенный Государь тогда задал свой пир горой, где дон Шойгу плясал от счастья, дон Лавров толкал свои дипломатические тосты – и молча пил угрюмый дон Чубайс… Позвали туда и опального поэта – которого сам Государь расцеловал в уста:

– Я не ценил тебя, а ты спас в трудный час меня и государство! Хвала тебе за это – и рублевский дом литературного соперника в придачу!

Того же, брошенного врагами на обочине той же Рублевки, тоже притащили в жалком виде на тот пир. Но Государь на радостях велел не казнить его, а лишь заточить туда, где прежде обитал опальный лирик. Народ такому доброму решению рукоплескал – и рейтинг Государя, павший было до нуля, вновь взмыл до тех же 97-и процентов.

Только недолго музыка опального творца играла. Он и в рублевском ранге продолжил бичевать тех донов и самого Государя, привыкшего за завтраком читать в их чебурнете похвалы в свой адрес. Терпел, терпел он – да однажды не стерпел и написал указ: вернуть опального поэта вновь в цугундер, а придворного – в рублевские хоромы и во все их соловьиные ток-шоу… Потом сам скуксился от такой подлости – и дописал в конце для потомков, дабы не судили строго: «Да, на войне ты был незаменим, но в мирной жизни все-таки невыносим. Прости, брат».

Вот и вся мистерия.