Патриотизм как любовь к государству, к вождю государства — смертельно опасная вещь

Фрагмент беседы мецената, основателя Фонда "Династия" и премии "Просветитель" Дмитрия Зимина и Геннадия Горелика. Полностью текст опубликован на сайте издания "Троицкий вариант. Наука".



— Дмитрий Борисович, в связи с десятилетием основанной вами премии «Просветитель» я задумался, как определить точный смысл этого слова? Полез в словари и сделал открытие: оказывается, понятия «просвещение» и «пропаганда» — это по сути одно и то же: распространение каких-то идей или знаний. А каких именно — истинных или ложных, здоровых или вредных, зависит от «оценочного суждения» того, кто считает себя экспертом. Просвещенные русские писатели — Пушкин, Даль и Лесков — дали несколько интригующих советов, но четкого ответа у них я не нашел. А как вы сами понимаете слово «просвещение»? Распространению каких идей и знаний хотите вы способствовать? В недавнем интервью вы сказали, что просветительство — это одна из важнейших задач, стоящих перед интеллигенцией…

— Сейчас я бы убрал «одна из», а просто сказал бы «важнейшая задача». И это связано с представлением о глубоком кризисе, в котором оказалось сейчас человечество. В руки людей благодаря науке и технологии попали орудия невероятной мощи — орудия созидания и разрушения. С нарастающей скоростью, по экспоненте. Новые знания, новые силы, новые военные силы. Со времен незапамятных, однако, остались стадные инстинкты людей. Условие выживания особи — верность своему стаду, воплощенная в страхе перед вожаком стада и/или в покорной любви к нему. Первобытный патриотизм — «мое стадо», «мой род», «мое племя». Отсюда один шаг до ненависти к соседям, которые могут съесть добытого тобой мамонта, а то и тебя самого. Сейчас на Земле около двух сотен государств. Если в каждом живут патриоты, любящие до са-мо-забве-ния свою пещерную родину и вождя своего племени, ненавидящие соседей и обладающие ядерным оружием, такой мир обречен. Обречен! Если не излечиться от этого первобытного патриотизма, земная цивилизация исчезнет.

— Недавно президент России обличил «пещерный национализм, дурацкий и придурочный, который ведет к развалу нашего государства». Похоже на «первобытный патриотизм». Первобытные люди обживали пещеры. Эпитет «пещерный» наглядней: «Все, кто не из НАШЕЙ пещеры, — нелюди!». Но ваш вывод выходит за пределы любой пещеры: не просто развал одного «отдельно взятого» государства, а гибель всей земной цивилизации.

— Конечность жизни цивилизации кажется вполне естественной. Ничто не вечно под луной. И, видимо, лишь очень редкое стечение обстоятельств позволит земной цивилизации существовать необозримо долго. Это весьма желательно, но, похоже, маловероятно. Косвенно об этом свидетельствует «молчание космоса», о котором писал астрофизик Иосиф Шкловский, — отсутствие радиосигналов внеземных цивилизаций.

— Мрачный вывод Шкловского основан на предположении, что внеземные цивилизации возникают «сплошь и рядом». Но пока не найдена внеземная жизнь, это лишь предмет веры. Такая вера обычно сочетается с атеистическим взглядом на мир: если на Земле жизнь возникла неким естественным образом из неживого вещества (абиогенез), то она должна возникать и на любой планете, сходной с Землей, а таких — великое множество. Однако три безоговорочных атеиста думали иначе: молекулярный биолог Фрэнсис Крик и физики-теоретики Виталий Гинзбург и Евгений Фейнберг.

— Позвольте, я завершу свою мысль. Рациональное сознание, мне кажется, должно прий­ти к пониманию того, что цивилизация, достигшая невероятных высот развития науки невиданными в истории темпами, ныне стоит перед смертельной опасностью. Поэтому задача просвещения — гуманизация. Только гуманное человечество может рассчитывать на длительное существование.

— Расшифруйте, пожалуйста, что вы называете гуманизацией.

— Когда человек в своих мыслях и чувствах совершенно искренне заменяет «отечество» на «человечество».

— Потому что именно человек — «венец творения»? А не государство…

— Совершенно верно. Такая замена мне кажется единственным условием длительного существования цивилизации. Просто из чувства самосохранения. Интеллигенция, понимающая это, должна заниматься просветительством, доводя до сознания людей хотя бы вот эти мысли о смертельной опасности. Объяснять, что навыки, знания, привычки, служившие в каменном веке для сохранения стада в окружении других стад, сегодня смертельно опасны «для всех стад» разом. Что патриотизм как любовь к государству, к вождю государства — смертельно опасная вещь. Любя страну, можно иметь разные мнения и спорить о том, как жизнь в ней сделать лучше. Но страна не выживет, если погибнет человечество. Как это объяснить, я не знаю.

— Смотря кому объяснять. Человеку с научным кругозором и развитым критическим мышлением или «человеку с улицы»? И с какой улицы — городской или сельской, российской, германской или йеменской ??? Есть наглядный довод: в странах, где многие знают, что человек — «венец творения», и уважают право личности на свободу, гораздо успешнее развивается наука, а ее плоды увеличивают продолжительность жизни и благосостояние среднего человека. На это, однако, в совсем других странах могут возразить, что жить долго и благополучно не самое главное. Главное — жить «праведно», покоряя или уничтожая неправедных, пусть даже и погибая при этом, зато мгновенно-гарантированно попадая в рай и получая вечное блаженство в самых аппетитных формах. Таким «праведникам» никакой наукой не возразишь. Как известно, из науки никакая мораль не следует, хотя она необходима для развития самой науки.

— Если для самосохранения человечества в нашу научно-техническую эпоху необходима общечеловеческая этика, гуманизм, сочувствие, чтобы преодолеть смертельные опасности первобытно-пещерного патриотизма, то это противоречит вашим словам. Откуда берется мораль? Быть может, какие-то моральные истины возникают, потому что самоочевидны для некоторых людей чуть ли не от рождения, по совпадению каких-то случайных жизненных обстоятельств? А закрепиться такая истина могла бы, способствуя выживанию еще доисторических племен, в которых родились такие стихийные моралисты.

— Вы говорите о моральных изобретениях и об их исторически-естественном отборе. Изобретение любой принципиально новой идеи — научной, художественной, моральной — делает отдельная личность, опираясь на всё, что знает, на воображение и логику и на загадочную «интуицию». Для других — с другими интуициями — новая идея вначале выглядит «искусственной» и не убедительной. Даже в физике, где царствует логика и опыт. Например, изобретательную идею «уже великого» Эйнштейна о геометризации тяготения не принял никто из физиков, пока он не воплотил ее в цельную теорию. Тем более, если говорить о принципиально новой моральной идее, которая противоречит привычному — «естественному» — укладу жизни. Стоит подчеркнуть, что естественны, т. е. природны, только животные инстинкты человека, а вся культура искусственна, поскольку изобретается людьми. Изобрести успешную идею гораздо труднее, чем новый материальный инструмент жизни. Новый инструмент можно оценить сразу, как только увидишь его действие в обычной материальной жизни. А путь от идеи до ее реализации-материализации бывает очень тернист и извилист.

<…>

— Главное, что новый общественный уклад резко увеличил возможности новаторов во всех сферах жизни, возможности активно изобретательному человеку найти применение своим способностям, реализоваться. Как показывает история, именно этот творческий человеческий ресурс, а не полезные ископаемые — главный источник благосостояния страны. Кризисные проблемы в нынешнем состоянии человечества требуют для своего решения новых изобретательных подходов. Спасение человечества, утопающего в проблемах, — дело рук (точнее — голов) свободно и смело мыслящих изобретателей. И просветителей, объясняющих обществу суть проблем и предлагаемых решений. При этом опыт истории науки с ее социально-культурной географией и личностной психологией — убедительный инструмент просвещения.

Просвещать, однако, невозможно сразу всё человечество, слишком оно культурно и исторически разнообразно. Премия «Просветитель» действует лишь в русскоязычной части человечества. И в этой части ныне одно из самых тревожных явлений — растущий рейтинг «великого кормчего страны социализма», «борца, мыслителя, ученого, мудрого учителя и вождя героической партии большевиков, советского народа и всего прогрессивного человечества», «неиссякаемого источника творческого вдохновения». Титулы эти, взятые из приветствия Академии наук Сталину в 1949 году, сейчас, впрочем, не в ходу. В ходу скромная пара сапог генералиссимуса. А смертельный страх академиков и людей попроще преобразился в 70-процентное народное одобрение, а то и восхищенное уважение.

Чтобы понять нынешних восхищенных, полезно почитать книги по этологии, вошедшие в списки «Просветителя»: «Непослушное дитя биосферы» Виктора Дольника, «Стой, кто ведет? Биология поведения человека и других зверей» Дмитрия Жукова, «Эволюция человека» Александра Маркова.

Перескажу некоторые мысли из этих книг, проясняющих феномен любви к вождям-тиранам. С минимальной отсебятиной. Два фактора определяют поведение человека: врожденные инстинкты и культура. Культура — это всё то, что заложено в человеке не отцом с матерью в момент зачатия, а воспитанием. Изучение поведения человека и ближайших к нему видов показывает, что им свойственно образовывать мужские (самцовые) иерархии. Они образуются спонтанно, на основе врожденных инстинктов. Так же образуются подростковые иерархии, иерархии в тюрьмах, иерархии авторитарных режимов. Признать естественность иерархий — не значит оправдать любые их формы. Ведь эта биологическая программа возникла еще в диком стаде приматов, и уже на той стадии началось преобразование страха особи перед вождем в любовь.

Подчиняться вождю любя, легче и приятнее, чем боясь. Любящие особи получали бытовые преимущества перед боящимися. В наше время синдром любви заложников к захватившим их бандитам назвали «стокгольмским» после конкретного случая захвата заложников в Стокгольме в 1973 году, но психологический механизм был описан еще в 1930-е годы, как раз в то время, когда в двух странах синдром начал действовать массово. Наверное, его можно было бы назвать и синдромом рабства. Научно и экономически развитые государства сами собой, на основе инстинктов, не возникают. Разделение властей, закрепленное в политических, экономических, судебных, научных и образовательных структурах, — продукт разума, культуры, творчества. Эти структуры общества нужно всё время поддерживать политической активностью граждан, не позволяющей захватить власть потенциальным узурпаторам. <...>

— Осталось только прояснить, как именно, по-вашему, следует просвещать. Не могли бы вы восстановить ход своих мыслей при создании фонда «Династия»?

— Никаких особо просветительских мыслей у меня тогда не было. Не считал я себя человеком, который знает, что именно нужно народу и как его вразумить… Позже мысли такого рода начали появляться, но основное чувство было очень простым. Когда видишь что-то такое, что тебе очень нравится, вызывает восторг, хочется воскликнуть: «Смотрите, что я увидел! Бегите сюда!» Хочется поделиться. Делиться надо!

— Но есть много разного замечательного в мире: художественная литература, живопись… Вы же с самого начала сосредоточились на замечательной науке.

— Эгоизм. Со школьных лет меня завораживали физические открытия и основанные на них изобретения. И люди, которым удалось их сделать. Кстати, самым великим из них ничто гуманитарное было не чуждо. Играли на скрипке, читали Достоевского, знали древние языки и историю философии… Выбирая, на что тратить свои силы и средства, и думая о конкретных формах, естественно искать нечто интересное и понятное тебе лично. Побывав в западных музеях науки, я позавидовал тем, кто может всё это увидеть и «пощупать». Политехнический музей в Москве отставал на столетие. Так возникла идея создать по-настоящему современный музей науки в Москве.

После года изучения зарубежного опыта, оценок возможностей и затрат пришлось признать проект Большого музея неисполнимым. Слишком много денег требовалось, а главное, не обойтись было без участия государства. Пару лет спустя мы «разменяли» этот столичный проект на поддержку музейных экспозиций, посвященных науке. А первой рабочей программой фонда стала поддержка теоретической физики: стипендии способным студентам и аспирантам, гранты молодым исследователям. Чтобы они могли сосредоточиться на науке, не думая о дополнительных заработках.

— А почему именно теоретическая физика?

— В некотором смысле опять эгоизм. То, что мне особенно интересно. Александр Львович Минц завел у нас в РТИ сильный теоретический отдел. Возглавлял его членкор С. М. Рытов, работал там Михаил Левин, друг Сахарова… Участие теоретиков в научно-технических обсуждениях и в разговорах на любые темы поднимало уровень обсуждения, создавая особую атмосферу. Занятия теоретической физикой способствуют широкому и свободному взгляду на реальность, уважению к фактам и к логике. И мне хотелось, чтобы умных и свободных людей в России было больше. Конечно, умные люди занимаются не только физикой. И в последующие годы мы добавили математику и биологию.

— В первых годовых отчетах «Династии» активно участвует «популяризация науки», а «просвещение» присутствует лишь слегка и в английской версии отчета переводится как education. В отчете за 2006 год «просветительство» названо третьим главным направлением деятельности (после «поддержки науки и образования» и «популяризации науки»), но по-прежнему переведено как education. Наконец, в 2008 году появилась премия «Просветитель» за лучшую научно-популярную книгу года. Популяризация науки, образование и просвещение имеют, конечно, нечто общее, но всё же не синонимы. Научно-популярный рассказ об атоме урана, о строении Земли, о жизнедеятельности муравейника вряд ли можно назвать просветительством, если он всего лишь излагает сегодняшние научные знания (даже талантливо), то, что называют «сухим остатком». А каким, по-вашему, должен быть научно-популярный текст, чтобы претендовать на премию «Просветитель»?

— Такой текст рассказывает не только о науке, но и о людях, которые делают ее. Рассказывает, как они делают науку, что движет этими людьми, показывает драму идей и людей на путях поиска истины. Это есть в книге «Солнечное вещество». Как старались понять, что остается, если из воздуха удалить кислород и азот. Крошечный остаток — вес блохи. Как ломали голову и ставили опыты, чтобы эту «блоху» поймать. И, наконец, короткая телеграмма: «Криптон — это гелий. Приезжайте — увидите»… Таким рассказам не место в учебниках. И это правильно. Там сухой остаток. Плоды науки. Можно сказать, сухофрукты — питательные, аккуратно упакованные и… не похожие на фрукты-оригиналы, выращенные стараниями людей науки на древе познания, высокопарно выражаясь. В законах науки не видны люди, их открывшие, даже если закон назван именем открывателя.

А люди эти заслуживают внимания. Умные, изобретательные, честные, увлеченные, способные к сотрудничеству, готовые к критике и к признанию своих заблуждений. Само присутствие таких людей в обществе благотворно для его здоровья. Их опыт поиска истины и ее надежного обоснования необходим обществу в целом. И это было главным основанием, чтобы поддерживать молодых исследователей. Чтобы «не утекали» из России вместе со своими мозгами… Конечно, я был в высшей степени оскорблен ярлыком «иностранного агента», которым меня наградили в 2015 году, и тогда пришла мысль, что главная обязанность человека — это состояться. А если для того, чтобы состояться, надо уехать куда-то, он обязан это сделать.

— Об этом писал академик В. И. Вернадский еще в 1928 году: «Ученый по существу интернационален — для него на первом месте, раньше всего, стоит его научное творчество, и оно лишь частично зависит от места, где оно происходит. Если родная страна не даст ему возможности его проявить, он морально обязан искать этой возможности в другом месте».

— Не знал, что повторяю мысль Вернадского. Горжусь.

— Вы не повторяете, а просто знаете, как и он, об ответственности перед человечеством, перед мировой наукой. Известен афоризм «Талант — это поручение», и поручение не правительства, а какой-то более высокой инстанции…

— Но чтобы талант состоялся, правительство по меньшей мере должно этому не мешать, а хорошо бы — помогать. Особенно когда речь идет о научных талантах. Опыт честного поиска научной истины, где нет политических партий, демагогии и всего такого, нужен обществу, чтобы выявлять проблемы, неизбежные в живом развитии, искать и изобретать их решения. Просветительская литература только и может сделать этот опыт достоянием общества.

— Метафору сухофруктов для «сухих остатков» науки можно развить. Прежде чем аппетитный плод созреет на древе познания, он был цветком, а еще раньше семечком, из которого выросло фруктовое дерево в саду познания. Все эти этапы требуют заботливых стараний садовников и уважения общества к их труду. Так что просветительская литература должна рассказывать о работниках науки, об их мыслях и чувствах, об их научных приключениях в драме познания. Такого рода сюжеты требуют не только научного понимания, но и художественных средств. Научно-художественный жанр литературы в нашей стране изобрел и с энтузиазмом продвигал Самуил Маршак в ­1930-е годы в ленинградском Детиздате, где появилась и книга «Солнечное вещество», которую не только Маршак считал эталонным образцом этого жанра. Маршак искал авторов среди специалистов-профессионалов, наделенных еще и даром слова.

— Редкая комбинация, и тем более драгоценная.