Мощь и нежность

Они валили по коридору, как пара носорогов на водопой. Именно валили, а не «шли», или там «направлялись». Шурыгин только восхищённо покрутил головой - столько женской, изначальной какой-то, первозданной мощи было в неудержимом движении этих крутых бёдер, в могучих, и неотвратимых, как нож бульдозера, грудях. Обшарпанный паркет коридора со стоном гнулся под увесистым шагом двух трестовских небожительниц, и Шурыгин с готовностью посторонился, пропуская дам мимо себя. Одна из них, рыжеволосая и веснушчатая, вскинула на Шурыгина сине-зелёные, цвета морской волны, глаза, усмехнулась. Уголки полных губ, сочных, как первая вишня, чуть приподнялись. Этакая Кустодиевская купчиха, лукавая и нежная во всём великолепии своей державной прелести. На задворках Шурыгинского сознания шелохнулась крамольная мужская мысль, и инженеру пришлось срочно переключиться на производственные дела. Не хватало ещё осрамиться перед дамами из треста.

Миновав сумрачный коридор, Шурыгин упёрся в кожаную дверь с серьёзной табличкой «Приёмная». Хрупкая старушка - секретарша в старомодном глухом платье предложила инженеру посидеть, подождать, пока Анатолий Иванович освободится. Шурыгин с готовностью сел. Он не впервые бывал в тресте по делам завода, прекрасно знал здешние порядки. Управляющий трестом Анатолий Иванович Кедров не из бюрократов, зря ждать не заставит. Да и не сидят в его приёмной подолгу.

От вынужденного безделья мысль инженера вернулась к встреченным в коридоре трестовским нимфам супертяжёлого веса. Шурыгина всегда восхищали пышные дамы, он не оставался равнодушным к пухлым ягодицам и сдобным грудям. Что, впрочем, вовсе не означало его донжуанства, ловеласом-то, как раз, Шурыгин не был. Кем был? Замкнутым на производстве технарём, главным инженером крупного машиностроительного завода, верным мужем и заботливым отцом. Частые командировки отнюдь не способствовали освящённому анекдотическими традициями разврату, ведь ездил-то сюда Шурыгин исключительно из соображений производственной необходимости, а потому всё его служебное время уходило на улаживание всё тех же производственных проблем.
Кедров, как и следовало ожидать, принял инженера Шурыгина без проволочек. Со знанием дела вникнул в его вопрос, поразмыслив, пообещал содействие:
- Ты сейчас иди, Александр Григорьевич, к моему заму, Елене Валерьевне, пусть она тебе просчитает всё досконально, с учётом наших возможностей, а потом - ко мне.
Елену Валерьевну Ланину Шурыгин знал, не первый год работал с нею. Финансовый гений треста, сухая и прокуренная старая дева, она обладала едва ли не большей властью, чем сам Кедров. Шурыгину Елена Валерьевна мирволила, всегда старалась помочь ему в его бесконечных производственных нуждах.

Там-то, в кабинете Ланиной Шурыгин и увидел одну из встреченных в коридоре нимф, ту, зеленоглазую, с задорными конопушками на вздёрнутом носике. Как оказалось, именно с нею, новой заведующей ПТО, Шурыгину и пришлось «сводить дебет с кредитом» по его крупномасштабной заявке.

Богиню из ПТО звали Екатериной Александровной, она совсем не деловито протянула Шурыгину мягкую ладонь и отчего-то покраснела. Румянец проступил сквозь тонкую белую кожу так, как проступает изображение на проявляемом снимке, и нежной зарёй залил круглое лицо Екатерины Александровны, сделавшееся похожим на наливное яблочко.
- Познакомились? Вот и славненько, - сказала Ланина. - Катя, веди Александра Григорьевича к себе, а после обеда, я думаю, смета в черновом варианте будет готова. Анатолий Иванович глянет, потом перебелим.

Заведующему ПТО отдельного кабинета в тресте не полагалось. Рыженькая Екатерина Александровна сидела в общей комнате, за решётчатой зелёной перегородкой, оплетённой какою-то буйной тропической зеленью. Пока её подчинённые загружали компьютеры запросами по заявке Шурыгина, Екатерина Александровна вскипятила чайник и, двигаясь неожиданно легко для столь мощного тела, придвинула Шурыгину дымящуюся чашку и вазочку с печеньем.

Обнажённые, с ямочками, локти трестовской нимфы порхали вокруг инженера, и ему показалось, что он слышит слабый аромат женского здорового тела, исходящий от Екатерины Александровны. Её шёлковое платье струилось и вилось на могучих бёдрах, льнуло к высокой, мягко колышущейся груди, и в какой-то момент Шурыгин подумал о том, что было бы совсем неплохо поймать это колеблющееся великолепие ладонями, зарыться в него лицом, вдохнуть всей грудью сладостный аромат чистой и сильной женщины...
От запретных мыслей его оторвал непонятый им вопрос Екатерины Александровны.
- Что, простите? - спохватился инженер.

- Провод ПЭТВ-2 диаметром 2,56. Ничего, если мы заменим его аналогичным ПЭТом?

ПЭТВ-2 столько не наберётся. Заодно это несколько удешевит заявку.
Похоже, нимфа неплохо разбиралась в своём деле. Шурыгин прикинул потребности завода и согласился. В самом деле - зачем такой запас прочности, вполне можно обойтись и ПЭТом.

ПТОшные девочки гоняли компьютеры до обеда. Ровно в двенадцать тридцать общая комната ПТО опустела.

- Ну что, пойдёмте на обед? - предложила Екатерина Александровна, и Шурыгин с готовностью согласился.

В кафе, расположенном на углу, напротив здания треста, Шурыгин почти влюблённо смотрел на сотрапезницу. Его умиляло то, как ловко и, главное, обаятельно Екатерина Александровна управляется со стандартной общепитовской рисовой кашей. На аппетит, похоже, дама не жаловалась. Внимание инженера не ускользнуло от заведующей ПТО, она стрельнула в его сторону сине-зелёными глазами и поинтересовалась:
- А Вы-то что не кушаете, Александр Григорьевич?

Спохватившись, Шурыгин неловко завозил вилкой по неудобной плоской тарелочке, вылавливая из рассыпавшегося риса кусочки мяса. Инженер ругал себя последними словами, досадуя на то, что его так «разобрало» от одного вида чужой женщины, с которой и познакомился-то только сегодня. Но сквозь жалкое самобичевание неудержимо проступало ошеломляющее видение - его, Шурыгина, руки, подхватившие тугие, атласные бёдра Екатерины Александровны, и его же воспрянувшая в нетерпении плоть, устремляющаяся в жаркие недра роскошного в своей бело-розовой наготе тела...
С трудом отогнав морок, Шурыгин смутился несказанно, словно собеседница его каким-то мистическим способом могла знать о нём. А она будто знала - щурила лукаво морские глаза свои, улыбалась свежим ртом, отчего уголки чуть припухших по-детски губ её слегка поднимались, как у дам в пудреных париках на портретах семнадцатого века.
Пропал главный инженер Шурыгин, как есть пропал! Пошёл в ПТО, просчитать заявку. Ни фига себе, просчитал!

Они вернулись в пустую ещё общую комнату ПТО, Шурыгин сидел напротив своей нечаянной богини, снедаемый внезапно вспыхнувшей страстью, и сидеть ему было неудобно. Екатерина Александровна, наоборот, казалось, нежилась в лучах его взглядов, томно, как кошка на солнышке, подставляла его жадному взгляду то могучую грудь, то мощное бедро, а то и узкую в щиколотке, пухлую ножку в серебряной босоножке. Разумеется, всё это она проделывала отнюдь не нарочито, а просто, то подавая инженеру лист с расчётами, то потянувшись за папкой, лежавшей на полке открытого шкафа. Но при этом движения её были исполнены такой скрытой женской силы, были так медленны, так упоительны, что у Шурыгина в сладостной эйфории тихо кружилась голова. Млея, он смотрел в листок с черновым вариантом сметы, и видел в нём головокружительные изгибы нимфиного тела, воображаемые им интимнейшие его ямочки и складочки, а не строгие колонки цифр. Избавиться от этого наваждения было просто необходимо, но отнюдь не просто.

К вечеру инженер весь истаял, как забытая на солнцепёке восковая свечка. Он кивал, соглашаясь с какими-то цифрами на листках стандартных бланков, которые настойчиво совала ему сладчайшая Екатерина Александровна, и порой ей приходилось дважды повторять сказанное, с первого раза до Шурыгина, погружённого в свою горячую эйфорию, не доходило. Ушатом холодной воды, вылитым на распаренное тело, стала для Шурыгина необходимость покинуть благословенную общую комнату ПТО в конце рабочего дня. Но ведь нужно же было куда-то отсюда уходить. Куда? К себе в гостиницу, в казённый неуют двухместного номера на пятом этаже.

Шурыгин ушёл, поужинал в гостиничном ресторане, не замечая, что именно ест, поднялся в свой номер и лёг носом к стенке. Хорошо, сосед попался необщительный, задав пару вопросов, на которые инженер ответил неразборчивыми междометиями, отстал и тоже стал укладываться. Вскоре его похрапывание известило о глубоком полноценном сне.
Шурыгину было не до сна, распалённое воображение подсовывало живописные картины обладания несравненной Екатериной Александровной, не скупясь на интимные детали. И Шурыгин ворочался на скрипучей кровати, вздыхая о нереализованных возможностях. Поразительно, но он ни разу не вспомнил о худосочной жене своей, Тамаре, неизменно ласковой и спокойной, словно и не было четверти века супружества со всеми его радостями и волнениями. Хотя, следует признать, в интимной жизни у них с Тамарой всё было нормально. То есть, привычно, выверено до последнего объятия, словно по нотам расписано. И до встречи с Екатериной Александровной Шурыгин просто не представлял, что бывает вот такая пылкая, а, главное, скоропостижная и безумная страсть.

Инженер Шурыгин никогда не изменял жене, даже тогда, когда возникло что-то похожее на влюблённость между ним и молоденькой практиканткой из индустриального института. Он тогда привык отслеживать взглядом её стройненькую фигурку с крепкой аккуратной джинсовой попкой, подмигивать двусмысленно при встрече. А однажды даже обнял практикантку, оказавшись с нею наедине в полутёмной каморке технической библиотеки. Девушка потянулась к Шурыгину накрашенными губами, инженер вспомнил множество анекдотов, связанных с такой уликой супружеской неверности, как губная помада на мужском воротнике, и – струсил. Запретил себе раз и навсегда заглядываться на смазливую практикантку.

То, что происходило с Шурыгиным сейчас, не имело ничего общего с рассудочными неприметными ухаживаниями за практиканткой. Это была стихия, захватившая инженера вопреки его воле и поволокшая в жаркий плен страсти по пышнотелой начальнице ПТО.
Странно, конечно, но Шурыгину и в голову не приходило подумать о том – не замужем ли его избранница. И вообще, как она может отнестись к столь внезапной страсти заезжего инженера. Да Шурыгин и не думал ни о чём, он жил ощущениями, то сладкими и влекущими, то требовательными до муки. Он желал Екатерину Александровну так, как не желал ни одной женщины в своей жизни. И не задумывался о том, что могло из этого желания произойти.

***

На следующий день Шурыгин ткнулся, было, в ПТО, но девицы, уткнувшиеся в мониторы компьютеров, пояснили, что его смета передана Ланиной, а Екатерины Александровны до обеда не будет, консультируется по предстоящему аудиту. Вздохнув, инженер поплёлся к сухой и деловитой «замше», на чём свет стоит, ругая всех на свете аудиторов и их несносные проверки.
Ланина, заметив что-то в его лице, заботливо осведомилась о здоровье, убедившись в том, что оно в порядке, последовала с Шурыгиным «к шефу». Как и следовало ожидать, Кедров сразу утвердил добросовестно составленную смету, за четверть часа её перебелили, и, с подписанной заявкой на руках Шурыгин оказался в коридоре треста. Его миссия в областном центре была выполнена, оставалось только прихватить свои вещи из гостиницы и двигать на вокзал.

Словно опоённый некой зловредной дурман-травой, Шурыгин устало шаркал по выщербленному асфальту через стоянку такси к вокзалу, и на душе у него было тоскливо. Сладостные видения покинули инженера, оставив по себе полынную горечь осознания того, что ему уже за пятьдесят, он – не красавец, да и карьера у него не ахти, хоть и служит главным инженером крупного машиностроительного завода. Плюс жена, дочь, внуки…

Отрезвление сильно напоминало похмелье после неумеренно встреченного Нового года. И, так же неуловимо изменился мир вокруг Шурыгина. Ещё вчера – прочный, материальный, устойчивый, сегодня, оставаясь по форме тем же, он обрёл некую эфемерность, сомнительную внутреннюю изменчивость. Вот асфальт – в трещинках от старости, но – твёрдый, незыблемый. Уложенный здесь на десятилетия неведомым строителем. А кто знает, что может с ним произойти, ступи на него Шурыгин поувесистей, порезче? Не провалится ли он в тартарары вместе с незадачливым инженером?

Впрочем, Шурыгину было впору провалиться сквозь асфальт. Мучили ли его угрызения совести за едва не совершившуюся измену? Отнюдь нет. Он и сейчас изменил бы без оглядки, да только потерял по глупости и нерешительности своей прекрасную плановичку.

На мгновение перед мысленным взором Шурыгина мелькнуло в ослепительной своей наготе роскошное, бело-розовое, как крем на сливочном торте, тело трестовской нимфы, и тут же было вытеснено подписанной заявкой, производственными заботами, ожиданием дороги домой. Назад, в свою унылую обыденность с заводскими утомительными буднями, с нудной заботливостью высохшей с возрастом жены и расписанными по графику торопливыми с нею соитиями. Инженер вздохнул, с острым сожалением вспоминая всю мощь и нежность так и не завоёванного им роскошного тела едва знакомой женщины и покорно направился к железнодорожным кассам…

Май 2008 г.