«Профиль Гельдерлина на ноге английского поэта»

На модерации Отложенный

Маруся Климова
«Профиль Гельдерлина на ноге английского поэта»
Москва, «Опустошитель» 2016

Новая книга Маруси Климовой, в которой под одной обложкой собраны, пожалуй, даже не наблюдения за жизнью, а реакции на реальность, ограниченные временным отрезком 2013-2015 и географией Санкт-Петербург-Париж-Цюрих-Лозанна, наряду с «основным» названием имеет и резервное, набранное помельче, курсивом и в скобках под главным титулом: «Тупое и острое». Эта уточняющая деталь позволяет поставить эту книгу в своего рода оппозицию по отношению к знаменитому труду французского антрополога Клода Леви-Стросса «Сырое и вареное», посвященному индейцам Северной и Южной Америки; Маруся Климова, разумеется, вовсе не оспаривает содержание этого труда, но как бы возражает против широко распространенной среди антропологов практики преувеличивать в своих научных выкладках (касающихся как эволюции человека, так и современного состояния людской популяции) фактор пищевого рациона (например, в части термической обработки пищи и ее доступности). Маруся находит, что деление людей на сытых и голодных (равно как и на питающихся «цивилизованно» и жрущих «варварски») представляет из себя глупый стереотип, не имеющий ничего общего с реальностью, поскольку значительно «более важной системообразующей чертой человеческого бытия является тупость, подобно невидимому магниту притягивающая к себе представителей самых разных национальностей, социальных прослоек и идеологий». Казалось бы, такой вывод предполагает замену голодных и сытых при изучении людей на тупых и умных, но Маруся не видит особого смысла и в противопоставлении человеческих индивидов по такому признаку, поскольку не замечает между тупицами и «умниками» существенной разницы, придерживаясь мнения о том, что если у кого-то вдруг сложилась репутация умного человека, то речь идет все равно о дураке, – с поправкой лишь на то, что за умных людей обычно принимают тех дураков, чья глупость ускользает от окружающих.
           Идеальным примером такой ситуации, наверное, может выступать Гераклит, чье изречение про невозможность войти в одну реку дважды кажется Марусе невероятно глупым; только за одно лето Маруся рядом со своей дачей вполне благополучно искупалась в одной и той же реке не меньше двух десятков раз, в результате чего только укрепилась в своей уверенности в том, что наделять придурков статусом мудрецов у человечества появился вкус еще – как минимум – со времен Древней Греции. Разумеется, Гераклит оказывается пусть и, как принято говорить, «знаковым», но далеко не единственным персонажем марусиной истории человеческой глупости, которую она в своей книге по сути сводит к истории всего человечества; например, Сократ выступает в ней простачком, декларирующим банальности, самой вульгарной и дебильной из каковых Марусе кажется широко известный сократов призыв к познанию самого себя, не коррелирующий адекватно, с точки зрения Маруси, с накопленным человечеством опытом, из которого следует, что чем в меньшей степени человек отягощается знаниями о самом себе, тем в большей ему удается удачно лавировать на волнах жизни. Платон чудовищно разочаровал Марусю уже только лишь одной своей решительной неспособностью врубаться в диалектику, а Ньютон предстает в ее глазах непроходимым дебилом потому, что для отдавания себе отчета в такой очевидной вещи, как существование земного притяжения, ему понадобилось нечаянно уронить яблоко (впрочем, его вину в глазах Маруси несколько смягчает то обстоятельство, что до Ньютона – то есть до XVII века – бесчисленные поколения землян-дегенератов тоже не замечали – или, по крайней мере, не фиксировали в своем сознании – того, что находилось так явно «на поверхности»). Еще один алмаз в марусиной коллекции уличающих человечество в коллективной – можно даже сказать, видовой – тупости доказательств снова имеет древнегреческое происхождение, причем в истории с троянским конем даже тот факт, что затея с помещением внутрь сколоченной из досок гигантской лошади вооруженных отрядов, что называется, сработала, не очень сильно оправдывает в глазах Маруси ее авторов и не сильно возвышает их в интеллектуальном плане над теми, кто на эту ошеломляющую в своей тупости уловку купился; Маруся просто классифицирует этот случай как яркий пример того, что «даунам часто бывает гораздо проще справиться с себе подобными, так как они лучше других понимают психологию своих братьев по разуму». При этом ничуть не менее исключительные, чем отмечаемые Марусей в античности или, допустим, в Средневековье, случаи массового почитания идиотов за гениев Маруся выделяет в куда более ближнем к современности историческом кругу; например, никак не меньшего, чем в Гераклите, мошенника различает она в Ленине, которого Маруся определяет как олигофрена, всю свою жизнь занимавшегося подтасовкой фактов и подменой понятий, весь чей якобы выдающийся и революционный ум на самом деле сводился к тупой упертости и воинственной наглости.

Ничуть не лучшего мнения Маруся и о вдохновлявшем Ленина в этих упертости и наглости Марксе, чьи сочинения Маруся считает не содержащими в себе следов никакого другого смысла, который не диктовался бы расчетом их автора сделать свои убожество и неполноценность менее очевидными для современников и потомков. Примерно такова же и суть марусиных претензий к Солженицыну, чью дополнительную – даже не в сравнении с Марксом, а как бы вообще – ущербность она различает в том, что он вышел из тюрьмы даже еще более тупым, чем был до того, как в нее попасть.
           Впрочем, не один Солженицын, а почти все писатели кажутся Марусе олицетворением абсолютной глупости; по ее признанию, каждый раз, когда она видит тупые рожи прозаиков (прежде всего – русских), у нее даже возникает желание притвориться поэтессой, – уже просто ради того, чтобы никому не давать повод думать, что у нее с ними есть хоть что-то – пусть даже и формально – общее. Сущим кошмаром для Маруси оказываются и физиономии философов, неизменно свойственной каковым исключительной тупости, однако, Маруся давно нашла рациональное объяснение, заложенное, по сути, в названии их профессии, фактически свидетельствующей об их любви к мудрости; по наблюдениям Маруси, даже представители грубых рабочих специальностей понимают, насколько человека уродует любовь к труду, которым он занимается, а оттого подчеркнуто презрительно относятся к своим служебным обязанностям, в то время как философы этого просто не догоняют и просто-таки светятся, когда философствуют (то есть, можно сказать, публично признаются мудрости – а, значит, и своей работе – в любви). Почти точно такой же аргументацией Маруся пользуется и при объяснении традиционной присущести глупости и облику филологов; даже несмотря на то, что Марусе иногда нравится определять себя как ницшеанку, она вынуждена признать, что в образе Ницше присутствовала даже удвоенная тупость, поскольку он был философом по роду занятий и филологом – по образованию. Однако пусть Маруся и может, получается, выгодно выделить рабочего человека на фоне философа или филолога, это вовсе не означает, что у нее есть основания в чем-то льстить рабочему классу; напротив, она переносит его очень тяжело, уверенно выделяет в нем самую низкую касту – шахтеров (как своего рода самых тупых среди тупых), но при этом убеждена, что и у работающих не в шахтах, а на фабриках и заводах рабочих никогда в мозгу не бывает больше двух извилин, а также не сомневается, что исключительная дегенеративность представителей рабочего класса была очевидна и тогда, когда Ленин – отдавая себе насчет нее полный отчет – сознательно сделал его главной движущей силой революции. Но и наличие у человека способностей к тому, чтобы предпочесть в жизни физическому труду умственный, вовсе не означает для Маруси автоматического подтверждения его интеллектуальной состоятельности; например, Маруся считает очень тупыми практически всех ученых, потому что они решительно не заботятся о своей внешности (каковая у них чаще всего мизерабельна), или попросту говоря – начисто лишены страха уродства; отсутствие такового Маруся убежденно считает привилегией или красавчиков, или дебилов, а поскольку первыми ученые совершенно точно не являются, Маруся безжалостно определяет их во вторые (при этом Маруся признает, что когда ученый не отсвечивает своей рожей, а оказывается спрятан за именем автора какого-то исследования, шансы не казаться дураком у него возрастают, чего не случается, например, с писателями; каждый раз, когда Маруся принимается читать чьего угодно авторства роман, тупость его сочинителя перестает быть для нее секретом еще до конца первой главы, а вот авторы научных статей, по ее мнению, могут эффективно камуфлировать свою тупость значительно дольше). Причем если среди рабочих самыми тупыми Марусе, повторюсь, кажутся шахтеры, то среди ученых она в самых безнадежных полудурков выделяет тех, что заняты в космонавтике; в частности, Циолковский и Королев (как на фотографиях, так и при воплощении их образов в игровом кинематографе) всегда