Накопление через изъятие: Россия и новая волна либерального капитализма

Мир стремительно меняется, но в правительстве России главная ценность — стабильность во что бы то ни стало. Фото: cont.ws

«У людей нет денег» — эту фразу мы все чаще слышим из самых разных источников, от выкладок финансовых аналитиков до бесед с друзьями на кухне. Но вот парадокс: чем меньше становится денег у людей, тем больше их концентрация у «финансовых генералов» — федерального бюджета и крупнейших госбанков. По сути, перед нами все признаки нового этапа накопления капитала, проходящего по сценарию, который в политэкономии называется «накопление через изъятие». Примерно по такой же схеме происходило и первоначальное накопление на рубеже 1980—1990-х годов, когда СССР не устоял перед новой волной экспансии либерального капитализма, спровоцированной глобальным кризисом начала 1970-х годов. Почти два десятилетия путинской эпохи были временем, когда наиболее разрушительные для общества эффекты этой волны удавалось худо-бедно сдерживать, но теперь маски сорваны — Россия на глазах вновь погружается в пучину либерального капитализма. На первый взгляд, этот либеральный (точнее, уже неолиберальный) капитализм имеет вполне российскую специфику, поскольку его главная особенность — наличие приставки «гос». Однако за этим хорошо просматривается еще одна неприглядная и хорошо знакомая нам реалия — возобновление процесса приватизации государства, который также худо-бедно удалось приостановить в период «раннего» Путина.

Деньги есть. Но вы все равно держитесь

«Дефолт перед населением страны уже объявлен», — заявил депутат Госдумы от «Справедливой России» Валерий Гартунг министру финансов Антону Силуанову в ходе парламентских слушаний проекта федерального бюджета на 2020 год. В этих словах — вся суть происходящего сегодня в российских «высших» финансах.

На первый взгляд, ситуация в них — просто загляденье. По итогам прошлого года впервые с 2011 года федеральный бюджет был исполнен с профицитом — превышение доходов над расходами составило 2,7% ВВП. В этом году профицит сохраняется: в первом квартале федеральный бюджет РФ был исполнен с профицитом в 2,2% ВВП, или 546 млрд рублей (годом ранее за тот же период — 1,5% ВВП, или 435 млрд рублей). На 2020 год Правительственная комиссия тоже утвердила профицит федерального бюджета — в размере 1,335 трлн рублей. А поправки в бюджет РФ на текущий год, принятые во вторник Госдумой в первом чтении, предусматривают его профицит в 1,881 трлн рублей.

Казалось бы, знаменитое «денег нет», прозвучавшее из уст премьер-министра Дмитрия Медведева в мае 2016 года, в прошлом. Однако никакого энтузиазма цифры бюджетного профицита не вызывают — накопление средств в федеральной казне никак не отражается ни на доходах населения, которые в этом году снова падают, ни на пресловутых нацпроектах, которые, как показал недавний отчет Счетной палаты, по большей части так и не наполнены финансовым содержанием. Поэтому вторая часть фразы Медведева — «но вы держитесь» — спустя три года стала реальностью для существенно большего количества наших сограждан.

Несмотря на огромный профицит федерального бюджета, «у нас не хватает денег на развитие образования, здравоохранения, — заявил с думской трибуны Валерий Гартунг. — Вы нам говорите: мы копим деньги, чтобы не объявить дефолт. Антон Германович [Силуанов], вы его давно объявили! Напоминаю вам, что внутренним госдолгом признаны вклады в Сбербанке граждан СССР. Мы их заморозили. Вы нам говорите о каком-то дефолте — дефолт перед своими гражданами уже объявлен давно. Вы перед кем собираетесь выполнять обязательства? Перед МВФ или Федеральной резервной системой, куда вы гоните деньги, триллионы рублей, которые вывели из экономики России?»

Куда же деваются деньги из федерального бюджета? Ответ на этот вопрос незадолго до визита Антона Силуанова в Госдуму приоткрыл еще один депутат — представитель КПРФ от Иркутской области Михаил Щапов.

«Сегодня на пленарном заседании будем принимать решение по вносимым в федеральный бюджет изменениям, — написал он на своей странице в Facebook утром 18 июня. — И вот какая цифра мне совсем не нравится: 144 млрд 383 млн 700 тысяч рублей. Это большие деньги. На них можно построить по две суперсовременные школы В КАЖДОМ РЕГИОНЕ. На эти деньги можно построить примерно тысячу детских садов на 110 мест. Или 25 суперсовременных медицинских центров. Можно переселить треть очередников с Крайнего Севера, которые уже 20 лет ждут обещанные квартиры. Можно много чего сделать, но этих денег в бюджете не будет. Потому что эти почти 145 млрд рублей страна недополучит от предприятий, которые принадлежат государству. Причина: в связи с „корректировкой чистой прибыли государственных корпораций за 2018 год“ и „рисков недополучения дивидендов по ряду компаний“. В переводе на русский: госпредприятия не смогли заработать, чтобы заплатить дивиденды основному собственнику — государству. Эта сумма почти на 25% меньше того, что планировалось. Еще 43 млрд рублей мы теряем, потому что Сбербанк заплатит не 50% дивидендов, а 43,5%, а Агентство страхования вкладов показывает прибыль ниже планируемого».

По мнению Михаила Щапова, есть три возможных объяснения приведенных фактов. Первое: сначала правительство «нарисовало» необоснованные прибыли у подведомственных предприятий, а теперь вынуждено признавать, что денег не будет. На этой версии, отмечает депутат Госдумы, настаивает Счетная палата, которая говорит, что еще при планировании бюджета предупреждала о том, что прибыли не будет. Вторая версия: возможно, что руководство госкорпораций не читает оптимистичные отчеты правительства об экономическом росте и показывает прибыль как она есть — низкую. Третий вариант: кто-то не очень хорошо управляет вверенным ему государственным имуществом. «Для меня как для депутата Госдумы, в общем-то, все эти три объяснения равнозначны. Это показатели того, что чиновники федерального правительства не справляются с поставленной задачей — контролем за госкомпаниями», — резюмировал Щапов.

Сказанное выше заставляет обратиться к финансовым показателям крупнейших банков. На первый взгляд, ситуация в этом секторе сейчас выглядит не лучшим образом: как подсчитал на днях «Коммерсантъ», чистая прибыль тридцати крупнейших по величине активов банков в первые три месяца 2019 года оказалась на 30,8% меньше, чем в первом квартале 2018 года. Однако убытки и сокращение прибыли присутствуют главным образом у частных банков: Московского индустриального банка, проходящего процедуру финансового оздоровления, Альфа-банка, Московского кредитного банка, «Уралсиба», Юникредитбанка и др. Напротив, у большинства госбанков дела — лучше некуда. По данным портала «Банки.ру», чистая прибыль Сбербанка по итогам мая составила 293,393 млрд рублей — плюс 11,9% к маю прошлого года, чистая прибыль Россельхозбанка — 7,561 млрд рублей, рост на 1000% за год, банка ФК «Открытие» с ключевым акционером в лице ЦБ РФ — 22,743 млрд рублей (плюс 609%). Чистая прибыль ВТБ за год почти не изменилась, но ее размеры сами по себе внушительны — 50,639 млрд рублей по итогам мая. Прибыльным остается и Газпромбанк — в этом периоде его чистая прибыль превысила 19 млрд рублей.

Совмещаем эти показатели с двузначным ростом кредитной нагрузки на население за последний год — и получаем вполне очевидный ответ, что (а точнее, кто) является главным источником прибыли госбанков. К этому еще надо добавить растущий как на дрожжах объем материальных активов, переходящих в руки госбанков в результате вала банкротств предприятий. Согласно свежим данным, представленным в докладе Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), в первом квартале 2019 года число банкротств увеличилось на 1,9% по сравнению с предыдущим отчетным периодом и на 2,4% относительно первого квартала 2018 года. Общее число компаний, обанкротившихся с января по март 2019 года, на 9,9% выше, чем за аналогичный период «докризисного» 2014 года. В первом квартале 2019 года арбитражные суды признали банкротами 2927 компаний, год назад таких компаний было 2524. Больше всего компаний-банкротов было зарегистрировано в строительстве, коммерческих услугах, сельском хозяйстве и машиностроительном комплексе, иными словами, главным образом в тех сферах экономики, которые ориентированы на конечное потребление и которые еще недавно рассматривались как флагманы импортозамещения. Но теперь это магическое в недавнем прошлом слово чиновники, кажется, совсем забыли.

Политэкономия либерального капитализма

Росту реальных доходов россиян мешает увеличение расходов на погашение и обслуживание кредитов — это недавнее признание Антона Силуанова, сделанное им на заседании комитета Госдумы по бюджету и налогам, недвусмысленно намекает на то, что в России полным ходом идет процесс, который в политэкономии получил название «накопление через изъятие». Сложно судить, известен ли этот термин главе российского Минфина (адепты бюджетной оптимизации вообще плохо дружат с политэкономией, а уж слова «капитализм» и вовсе боятся как огня), но суть происходящего описывает именно он. Рост кредитной нагрузки (не от хорошей жизни), повышение НДС, введение все новых обязательных платежей и сборов последовательно изымают доходы населения, приводя к ускоренному накоплению — и даже перенакоплению — капитала в бюджете и госбанках.

Логика «нормального» капитализма требует, чтобы эти сверхдоходы были куда-то инвестированы — в те же нацпроекты, однако этого, как мы видели выше, не происходит. Если сверхдоходы куда-то и инвестируются, то только в скупку валюты с рынка под благим предлогом поддержания курса рубля, комфортного для экспортеров и, соответственно, для бюджета. В реальности же сильно ослабленный рубль тоже оказывается формой накопления через изъятие, учитывая восстановление объема импорта в 2017—2018 годах — конечный потребитель платит за импортные товары по курсу, который существенно завышен. То, что рубль теперь действительно, как кажется, отвязался от нефти, в данном случае может принести удовлетворение разве что экономистам-теоретикам наподобие главы Минэкономразвития Максима Орешкина.

«Исторически накопление через изъятие принимало множество различных форм: превращение всех многообразных прав собственности (общественных, коллективных, государственных и так далее) в исключительные права собственности; колониальное, полуколониальное, неоколониальное присвоение активов и природных ресурсов; подавление всех иных (кроме капиталистических) форм использования людских и природных ресурсов.

И хотя в образе действия этих процессов было много случайного и производного, финансовый капитал и кредитная система оставались основными рычагами изъятия, а государство с его монополией на насилие и представлениями о законности — главной действующей силой. Но каковы бы ни были проявления, действующие лица и инструменты, при накоплении через изъятие происходит высвобождение активов (включая рабочую силу) по очень низкой, в некоторых случаях нулевой цене. Перенакопленный капитал может завладеть этими активами и сразу же обратить их к своей выгоде», — писал в своей последней книге «Адам Смит в Пекине» один из крупнейших современных ученых в области политэкономии Джованни Арриги. Вполне очевидно, что обрисованная им широкими мазками картина в точности описывает сегодняшние российские реалии.

Предыдущую волну накопления через изъятие Россия пережила в конце 1980-х — 1990-х годах, когда огромный объем активов, находившихся в формально общенародной собственности, был либо приватизирован, либо попросту уничтожен, что также совершенно логично вписывается в логику экспансии капитализма. «Капитализм постоянно стремится создать геополитический ландшафт для облегчения своей деятельности в определенный момент времени лишь для того, чтобы разрушить его и создать совершенно иной ландшафт в следующий момент времени, повинуясь бесконечному стремлению к бесконечному накоплению капитала», — указывает в своей работе «Новый империализм» еще один классик современной политэкономии — американский ученый Дэвид Харви.

С этой точки зрения распад Советского Союза можно рассматривать как отложенное последствие того глобального кризиса, который охватил капиталистический мир на рубеже 1960-х и 1970-х годов и наиболее зримо воплотился в «нефтяном шоке» 1973 года. Успокоенный взлетом мировых цен на нефть, Советский Союз попросту оказался не готовым к тем вызовам, с которыми столкнулся в 1980-х годах, и при первой же слабине, которую дала система под руководством катастрофически некомпетентного в госуправлении Михаила Горбачева, ее «капитаны» незамедлительно растащили всенародную собственность и упразднили СССР за ненадобностью.

При этом во всей красе проявился еще один процесс, характерный для периферийного либерального капитализма — приватизация государства. В XIX веке с этим явлением столкнулись молодые латиноамериканские государства, вовлеченные в мировую капиталистическую систему, в конце ХХ века пришла очередь России, которая долгое время пыталась как минимум быть выключенной из этой системы, а то и претендовать на формирование собственной. Как проницательно заметил тогда создатель теории мир-системного анализа Иммануил Валлерстайн, Россия очень хочет приплыть к Америке и она приплывет, только не к Северной, а к Южной.

«В том способе, который был использован для разграбления российской государственной собственности в ходе „приватизации“, не было ничего нового. Именно так всегда и происходило на протяжении последних двух столетий, когда безжалостная либеральная капиталистическая идеология сочеталась с коррумпированной бюрократией и слабым правопорядком, готовыми оправдать почти всё во имя „прогресса“», — писал в конце 1990-х годов работавший тогда в России британский журналист и политолог Анатоль Ливен, убедительно сравнивая реалии российской приватизации с аналогичными процессами в Мексике при президенте Порфирио Диасе, чье почти полувековое правление увенчалось одной из самых кровавых революций ХХ века.

Приход к власти Владимира Путина в самом начале 2000-х годов тоже можно считать революцией — революцией сверху, поддержанной широкой массой жителей России. На полный пересмотр итогов приватизации Путин не рискнул, но ее самые негативные эффекты были сглажены: ряд активов вернулся под контроль государства, в стране были созданы вполне работающие правовые институты, позволившие здоровому бизнесу уйти от практик грабительского капитализма, были приняты некоторые меры по снижению уровня неравенства, а главное, восстановлено доверие к государству, которое больше не воспринималось как частная контора, торгующая правовыми и охранными услугами оптом и в розницу. Пиком этого доверия стал глобальный кризис 2008 года, когда государство предприняло все меры по спасению не только крупного и связанного с ним бизнеса, но и малых и средних компаний, а также вкладов и доходов граждан.

Но у этого решения была и обратная сторона: залив кризис своими деньгами, государство заодно и заняло практически все «командные высоты» в экономике, а после присоединения Крыма этот процесс фактически стал необратимым и многократно усилился. И если поначалу восстановление государством своих позиций в экономике выглядело как один из главных инструментов укрепления национального суверенитета, то в последние годы мы видим все больше признаков возобновления процесса приватизации государства. Теневые миллиардеры в погонах и чудовищный масштаб коррупции, обнаружившийся в ходе нынешней серии громких арестов чиновников, силовиков и бизнесменов, — верные признаки того, что государство снова воспринимается многими его служителями как частное предприятие. Именно поэтому значительная часть общества воспринимает антикоррупционную кампанию как обострение внутриэлитной борьбы: пока эта кампания затрагивает, скорее, лишь отдельных лиц, а не всю систему.

Пусть сильнее грянет кризис?

Но вернемся к экономике. Анализируя динамику развития российского хозяйства после трех кризисов последнего двадцатилетия, следует признать, что очистительный характер имел только один из них — дефолт и девальвация 1998 года, ставшие прологом к пришествию к власти Путина. Эти события привели страну к точке бифуркации: либо дальнейший распад под властью морально и финансово обанкротившейся команды «реформаторов», либо попытка новой сборки. Пойдя по второму пути, Россия обеспечила для себя десятилетие, которое теперь вспоминается как самый успешный период в современной истории страны.

Но уже выход из кризиса 2008−2009 годов оставил большие сомнения в правильности дальнейшего пути. Оттолкнувшись от дна, российская экономика вместо того, чтобы выйти на устойчивый рост, как это было после 1998 года, ушла в боковой тренд, обернувшийся затяжной стагнацией. Той самой «застойной ямой», о которой заявил не так давно Алексей Кудрин — один из «архитекторов» российской экономической политики, ныне проповедующий решения, которые нужно было принимать давно и системно: снижение налогового бремени на бизнес и граждан, преодоление бюджетной сверхконцентрации, повышение качества государственных институтов, наращивание инфраструктурных расходов и т. д. Однако пока власти услышали только одну давнюю идею Кудрина — повышение пенсионного возраста, открыв тем самым ящик Пандоры. Последовавшее за этим решением ускорение других неолиберальных реформ фактически демонтирует те остатки социального государства, на которых держался общественный консенсус «раннего» и «среднего» Путина.

В последний по времени кризис Россия в действительности вошла еще в 2013 году, первом полноценном году работы правительства Дмитрия Медведева, когда резко замедлились темпы роста экономики, — до Крыма, санкционных войн, падения цен на нефть и двукратной девальвации рубля. Все это с основанием наводит на мысль о том, что первопричины кризиса, который в острой форме проявился в конце 2014 года, имеют мало общего с геополитикой — они по преимуществу внутренние. При совершенно правильной формулировке долгосрочных задач, из которых особо стоит вспомнить заявленные Владимиром Путиным планы по созданию в стране 25 млн новых рабочих мест, система оказалась неспособной реализовать их на уровне непосредственных исполнителей. Здесь можно только вспомнить мысль, которую не раз повторял Герман Греф (как бы ни относиться к другим его высказываниям): наш кризис — это кризис плохого управления. Но время идет, возможности для перезапуска экономики становятся все более призрачными, а у руля экономической политики мы по-прежнему видим все тех же лиц. Если же лица меняются, то прежними остаются идеи и подходы, имеющие мало общего с тем пониманием происходящего, которое было представлено выше. А очередная волна либерального капитализма, длинный «хвост» кризиса десятилетней давности, опять ставит перед Россией вопросы выживания — без принципиального ускорения экономики, быстрого восстановления реальных доходов людей, значительного снижения уровня неравенства в обществе (что отнюдь не дает пресловутая «борьба с бедностью») мы обречены на самые негативные сценарии.

Ситуация усугубляется тем, что сегодня мировая экономика стоит на пороге нового кризиса, и Россия вряд ли окажется «тихой гаванью». Хуже того, есть все признаки того, что мы вновь «привезем» кризис сами себе. Как отмечает ряд аналитиков, сегодня по ряду параметров ситуация в финансах очень напоминает предкризисное лето 2008 года. «Очень скоро может бабахнуть так сильно, как это было в сентябре 2008 года», — отмечает постоянный автор журнала «Эксперт» Сергей Блиновна основании опубликованной 14 июня ЦБ статистики денежной базы. Столь сильного ее падения в номинальном выражении (-3,4%) не было с 2009 года, отмечает аналитик, а реальная денежная база падает ещё сильнее — на 1 июня она была уже на 8,2% меньше, чем на ту же дату годом ранее. Здесь все в полном соответствии с многократно заявленной политикой ЦБ: главное — уровень инфляции, а дальше хоть трава не расти. Никакого принципиального смягчения денежно-кредитной политики ради насыщения экономики деньгами не ждите и будьте довольны снижением ключевой ставки на 0,25%.

По мнению Сергея Блинова, развязка может наступить уже очень скоро. Сценарий первый: Центробанк продолжит сжимать денежную базу так же быстро, как это было в 2008 году, — в этом случае «бабахнет» примерно в сентябре. Сценарий второй: Банк России, как после сжатия в 2011 году, будет совершать «обманные манёвры» и усыплять бдительность наблюдателей — то сожмёт денежную базу, то отпустит. В этом случае, прогнозирует аналитик, замедление и даже небольшое падение экономики и падение индекса РТС может наблюдаться несколько лет (как в 2012—2014 годах) и только потом произойдёт взрыв.

Так или иначе, понятно, что новый кризис будет столь же судьбоносным не только для экономики, но и для страны, как и кризис 1998 года. И, чтобы рассчитывать на его очистительную силу, сегодня нужно быть очень большим оптимистом.

Николай Проценко