Как уцелел Жуков?

Вопрос, каким образом репрессии миновали самого Георгия Константиновича, задавался не однажды. Ведь среди арестованных был его однокурсник и сослуживец – командир 7-й Самарской кавалерийской дивизии Рокоссовский. Жуков служил в подчинении у «врага народа» Уборевича, а при подавлении Тамбовского восстания воевал под началом Тухачевского, с которым и впоследствии не раз встречался лично. Был по службе знаком Жуков и с комдивом Гаем, и с героем Гражданской войны Блюхером, тоже сгинувшими в жерновах «беспощадного очищения».

Вполне возможно, спасительную роль сыграл случай, который сам по себе был смертельно опасным. Как уже повествовалось ранее, осенью 1936 года 4-я Донская казачья дивизия участвовала в больших маневрах, за которыми наблюдал лично Ворошилов.

После учений погода наладилась, и вот что рассказывал двоюродный брат Жукова Михаил Пилихин, гостивший у него в то время: «День был солнечный, было душно. Жукова и начальника штаба угостили холодным молоком. На другой день они почувствовали себя плохо – заболели бруцеллезом. Их отправили в Минск, а потом в Москву в Центральный военный госпиталь, где они и находились на лечении 7–8 месяцев».

Навещали Жукова в госпитале Пилихин и его супруга и, конечно, Александра Диевна, которая на время болезни мужа вместе с дочкой Эрой поселилась у Пилихиных в их московской квартире.

Старшая дочь Жукова впоследствии вспоминала этот период из жизни отца: «В 1936 году в Слуцке – это уже я и сама хорошо помню – он, выпив сырого молока, перенес тяжелое заболевание бруцеллезом. В гарнизоне было два заболевания этим тяжелейшим недугом… в связи с чем считали, что их обоих, возможно, заразили намеренно. Папа едва не умер. Тяжелое течение болезни и серьезные осложнения заставили его долгое время лежать и лечиться в госпитале и дома. Однако он полностью преодолел свой недуг. И, как считали врачи, только благодаря своему крепкому организму, закалке и силе воли. За время болезни он невероятно похудел. Скрупулезно выполняя все указания врачей, он смог вернуться к работе. Тогда же он навсегда бросил курить».

После долгого лечения Жукова выписали из госпиталя и отправили долечиваться в один из южных санаториев, куда он уехал вместе с женой и дочкой

Но Борис Соколов приводит слова Александры Диевны, из которых следует, что в конце жизни она считала Георгия Константиновича едва ли не симулянтом: «Уже в 50-е годы, когда отношения с мужем окончательно разладились, Александра Диевна с иронией говорила о той жуковской болезни своим близким друзьям: «Жорж оказался предусмотрительным в то страшное время репрессий, затянув пребывание на больничной койке». Думаю, здесь сыграла роль ее обида на супруга. Врачи в Москве были опытные и симулянта быстро бы разоблачили со всеми вытекающими из данного факта последствиями. Да и бруцеллез, тяжелое инфекционное заболевание, передающееся человеку от домашних животных и вызывающее волнообразную лихорадку, увеличение печени и селезенки, боль в суставах и другие неприятные симптомы, на самом деле требует длительного лечения. А если в заражении Жукова бруцеллезом подозревали акт вредительства, то Георгию Константиновичу создавалось своеобразное алиби. Не станет же враг врага травить зараженным молоком!»

Летом следующего года был арестован командир 3-го конного корпуса Данило Сердич. А двумя неделями позже самого Жукова вызвали в Минск. Член Военного совета округа Ф. И. Голиков, впоследствии маршал, спросил, есть ли у Жукова арестованные родственники или друзья. Тот ответил, что о большинстве родственников он давно ничего не знает, а мать и сестра живут в родной деревне, трудятся в колхозе. А вот друзей и знакомых арестовано много – в том числе И. П. Уборевич, комкоры Д. Сердич, Л. Я. Вайнер, Е. И. Ковтюх, И. С. Кутяков, И. Д. Косогов, К. К. Рокоссовский, комдив Б. К. Верховский. Рокоссовского и Сердича Жуков назвал своими друзьями, уточнив:

– С Рокоссовским учился в одной группе на курсах усовершенствования командного состава кавалерии в городе Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в Инспекции кавалерии. Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами.

– А вы сейчас о них такого же мнения? – спросил Голиков.

– Да, и сейчас.

– А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?

– Я не знаю, за что их арестовали, думаю, произошла какая-то ошибка.

Тут выяснилось, что и на самого Жукова уже пишут доносы. Голиков извлек на свет сообщение комиссара 3-го конного корпуса Н. А. Юнга, докладывавшего, что Жуков резок с подчиненными, недооценивает важную роль политработников, а вдобавок разрешил Александре Диевне крестить новорожденную младшую дочь Эллу.

Последний пункт Жуков охарактеризовал как выдумку, причем глупую, и, не сдержавшись, добавил: «Какая чушь!»

На остальные претензии ответил категорично: «Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно выполняет порученное ему дело и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач, тех, кто критикует требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость».

Внимательный читатель уже заметил, что Уборевич к моменту разговора был не только арестован, но и расстрелян, а Рокоссовский наоборот еще свободен.

Соколов тоже на это указывает: «Мы можем более или менее точно датировать, когда состоялась встреча Жукова с Голиковым и Мулиным и обсуждение доноса Юнга. Дело происходит уже после ареста Уборевича, а этот арест произошел 29 мая. И до назначения Жукова командиром 3-го кавалерийского корпуса, последовавшего в июле, остается примерно месяц. Значит, разговор Георгия Константиновича с руководством округа происходил в июне 37-го, скорее всего, уже после того, как Тухачевский и Уборевич были осуждены и расстреляны. Но в этом случае заставить Голикова говорить о Рокоссовском как о враге народа Жуков мог только силой собственного воображения. В июне, равно как и в июле 1937 года, Константин Константинович пребывал на свободе и в добром здравии. Его арестуют позже, в августе месяце. Излагая беседу с Голиковым, Жуков, скорее всего, придумал ту ее часть, где член Военного совета округа спрашивает о связях с врагами народа, а бравый комдив, рыцарь без страха и упрека, открыто заявляет, что не верит в виновность своих друзей, не считает их врагами народа. Думаю, что Филипп Иванович действительно спросил Георгия Константиновича, дружил ли он с врагом народа Уборевичем. И Жуков честно ответил, что общался с бывшим командующим округом главным образом по служебным делам и понятия не имел, что Иероним Петрович замыслил заговор. Другие военачальники, названные Жуковым, в те дни еще на свободе гуляли».

22 июля 1937 года приказом наркома обороны Жуков был назначен командиром 3-го конного корпуса. Оценив ситуацию в подразделениях, он обнаружил, что напряженная обстановка не пошла войскам на пользу. Зато в ней очень даже неплохо чувствовали себя те, увидел в репрессиях возможность выдвинуться самому или как минимум избавиться от тех, кто мешал жить.

«В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки “вражеского подхода” к воспитанию личного состава, – вспоминал Жуков. – Особенно резко упала боевая и политическая подготовка в частях 24-й кавалерийской дивизии. Дивизия стояла в районе города Лепель, и ее жилищно-бытовая и учебная базы были еще далеки от завершения. На этой основе возникало много нездоровых настроений, а ко всему этому прибавились настроения, связанные с арестами командиров.

Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф. И. Голикову, письма в органы госбезопасности “о вражеском воспитании кадров”».

Все это происходило в ситуации, когда 3-й конный корпус должен был постоянно сохранять полную боевую готовность – граница с Польшей была совсем рядом. Пока Жуков наводил порядок, к нему обратился командир 27-й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков. Его доклад полностью подтверждал выводы самого комкора об упавшей дисциплине и иных безобразиях. Жуков спросил, что делает тот для исправления ситуации.

– Сегодня меня будут разбирать на партсобрании, – вместо ответа вздохнул командир дивизии, – а потом наверняка посадят.

Жуков помчался на место действия и, увидев Белокоскова, был потрясен: злосчастный командир был бледен, с запавшими глазами. Его буквально трясло от нервного перенапряжения.

– Что случилось? – спросил Жуков.

– Исключат из партии точно, – ответил Белокосков, – а потом… – Он не договорил и показал маленький узелок с личными вещами, который взял с собой, ожидая неизбежного ареста.

Секретарь парткомиссии дивизии доложил, что Белокосков приятельствовал с уже упоминавшимися Сердичем и Уборевичем, а также бывшим комиссаром Юнгом, тем самым, который обвинял Жукова в недооценке политработников и потворстве религиозному мракобесию жены. Юнг и сам уже успел перейти из бдительных доносителей в разряд врагов народа, как это часто в то время случалось. Белокоскова обвинили также в излишней требовательности к подчиненным и недостаточном почтении к роли политработников. И. о. комиссара корпуса Новиков после этого заявил, что Белокосков не оправдал звания члена партии.

И тут слова потребовал Жуков.

– Я давно знаю Белокоскова как честного коммуниста, чуткого товарища, прекрасного командира, – сурово глядя на собравшихся, сказал он. – Что касается его служебной связи с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эта связь была чисто служебной, а, кроме того, еще неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский, так как никому из нас неизвестна причина ареста, так зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, за что их привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это мелочи и не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя выводы из критики.

Больше желающих выступить не нашлось. Единственным последствием собрания для Белокоскова оказалась рекомендация «учесть выступления коммунистов». Выйдя из помещения, Белокосков прослезился. Жуков сделал вид, что не заметил этого…

В начале 1938 года комиссар корпуса Фомин сообщил Жукову, что теперь уже его собственное дело будет разбираться на партсобрании, поскольку из трех дивизий поступили заявления на него. Обвинения были частично уже знакомые – резок, груб, излишне требователен, политработников не ценит, перспективные кадры зажимает. В общем, практикует «вражеские методы работы». Да еще принимал у себя и угощал обедом «врага народа» Уборевича.

Начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомиров, с которым Жуков был хорошо знаком и на чью поддержку рассчитывал, выступил более чем обтекаемо, не сказав толком ни слова в его защиту.

– Я ожидал от Тихомирова объективной оценки моей деятельности, но этого не получилось. Поэтому скажу, в чем я был не прав, а в чем прав, чтобы отвергнуть надуманные претензии ко мне, – произнес Жуков.

И немедленно обрушился в своем выступлении на «таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу. Такие политработники хотят быть добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика. Я уважаю таких политработников, которые помогают своим командирам успешно решать задачи боевой подготовки, умеют сами работать, засучив рукава, неустанно проводя в жизнь указания партии и правительства, и, не стесняясь, говорят своему командиру, где он не прав, где допустил ошибку, чтобы командир учел в своей работе и не допускал бы промахов».

По поводу знакомства с Уборевичем Жуков заметил, что у него был в гостях не «враг народа», а командующий округом, которого тогда никто к врагам не причислял.

Собрание закончилось решением «принять к сведению» сказанное Жуковым и рекомендовать тому учесть критику по поводу резкости обращения. Жуков обещал учесть, но тут же после завершения собрания припер к стенке Тихомирова, требуя объяснить, когда тот говорил о нем правду – раньше, когда хвалил, или сегодня.

– То, что всегда говорил, – признался Тихомиров. – Но сегодня сказал то, что надо было сказать…

– Я очень жалею, что когда-то считал тебя принципиальным товарищем, – загремел Жуков, – а ты просто приспособленец!..

Впоследствии, особенно когда Жуков стал министром обороны, Тихомиров предпринимал попытки помириться с ним. Но ответа на свои письма так и не получил.

В феврале 1938 года Жуков досрочно получил следующее звание комдива, а потом стал командиром 6-го кавалерийского корпуса. Его предшественник, герой Гражданской войны Е. И. Горячев, ушел на повышение, на должность заместителя командующего войсками Киевского Особого военного округа. Но там его на очередном партийном собрании обвинили в связях с «врагами народа». Не желая быть арестованным, Горячев застрелился.

А Жукову еще не раз приходилось одергивать ретивых «политрабочих», защищая своих офицеров.

В июне того же года он был назначен заместителем командующего войсками Белорусского военного округа по кавалерии. Семья переехала жить в Смоленск, получила квартиру в доме, где жили военные руководители округа. По воспоминаниям старшей дочери, которой тогда исполнилось десять лет, отец все время был занят на службе. Александра Диевна занималась хозяйством и детьми.

«Напротив, через сквер, находилась школа № 7, в 3-м классе Б которой я проучилась неполный учебный год, – вспоминала дочь маршала. – Там же я была принята в пионеры. Это событие в моей жизни было отмечено нашим семейным походом в фотоателье… Мы с сестрой одеты в традиционные по тому времени матроски. На мне пионерский галстук со значком. Отец, немного пополневший, в серой коверкотовой гимнастерке, с двумя орденами и медалью на груди, с двумя ромбами. Виски немного поседевшие, но глаза по-прежнему молодые…»

Прошел год, и в конце мая, когда Жуков в штабе 3-го кавалерийского корпуса вел разбор командно-штабных учений, в зал, где это происходило, вбежал член Военного совета округа дивизионный комиссар Сусайков. И, ничего не объясняя, сообщил, что заместителя командующего экстренно вызывают в Москву.

В штабе округа Жуков не смог узнать никаких подробностей. У него не оставалось времени, даже чтобы заехать домой. Новость пришлось сообщить по телефону. Александра Диевна разрыдалась, сразу подумав о худшем. Муж старался ее утешить, но сказать особо ничего не мог – поскольку сам не знал… Взял из шкафа «тревожный» чемодан и отправился в столицу.

Громов Алекс