Исповедь бывшего белорусского НКВДиста

В 1920—1930-е годы белорус Иосиф Ятченя служил в ГПУ — НКВД БССР, являлся резидентом спецслужб в одном из районов республики. А в 1937-м был репрессирован и чудом избежал расстрела. Перед смертью он передал внуку свои дневники и воспоминания. Теперь они (благодаря редакторской работе журналистки Анастасии Зеленковой) выходят отдельной книгой. Предлагаем вашему вниманию ее фрагмент.

Представлю только фрагмент, характеризующий не страшный конвейер смерти 1937-1938 гг., а либерализм (как утверждают сталинисты, что бы им азотной кислотой задницы намазать) 20-х - 30-х годов.

Население деревень Дуброва, Гороховище, Тукачи и Чернин скрыто и открыто проявляли недовольство колхозной системой и порядками местной власти. Уполномоченный Федорович, в сферу которого входили указанные населенные пункты, завел агентурную разработку под грифом «Берлога». В донесениях в наркомат он, не имея ничего, кроме своих досужих вымыслов, рапортовал, что, дескать, существует тайная повстанческого характера организация, имеющая даже оружие.

Когда поднакопилось материалов, из Минска последовало распоряжение арестовать эту организацию и расстрелять. Я был послан в деревню Дуброву к одному из участников этой «организации» произвести обыск и арестовать его. Во время обыска недалеко от избы в незапирающемся гумне я обнаружил в соломе мешок с негодным оружием: обрезы от винтовок, ржавые патроны, два револьвера системы «Смита-Вессона». Уже тогда я почувствовал, что этому бедняге оружие кто-то подложил. Мысль эта не выходила у меня из головы.

Арестовано было 82 человека, исключительно безграмотных и малограмотных горемык. За три месяца следствия Федорович и Кауфман всех их протокольно слепили в одну кучу и тем самым придали этой куче повстанческий характер. Все были осуждены тройкой на разные сроки.

За это дело, столь блестяще обтяпанное, эти два мерзавца Кауфман и Федорович получили повышение по службе в центральном аппарате. Уже когда они оказались в Минске, из деревни Дуброво с донесением ко мне пришел агент «Шумский». Благодаря наводящим вопросам я установил, что оружие тем беднягам подложил он по указанию Кауфмана и Федоровича. Оружие, отобранное за несколько лет у разных лиц, взяли со склада отделения…

Сам Ятченя тоже попал под раздачу в 1937-м.

Обстановку, в которой мы жили в 1937 — 1938 годах, трудно описать словами: ты был в постоянной тревоге, в ежедневном, ежечасном ожидании обыска и ареста, которые не давали покоя ни днем, ни ночью. Кто не жил тогда, не может представить той паники, которая охватила всех. Каждый день, чаще по утрам, приносили известие, что ночью кого-то взяли.

Таинственность помогала распространять пытку на семью и друзей арестованного. Мужчины и женщины исчезали из своих домов, с места работы или с улиц, и о них невозможно было узнать правду. Отсутствие известий не было вызвано перегруженностью аппарата НКВД. Оно было политикой. Свои злодеяния и зверства сталинцы стремились совершать под покровом ночи и тумана.

Меня втолкнули в одиночную камеру № 5. В камере не было ничего интересного, кроме нацарапанной надписи на стене: «Бьют, издеваются, калечат ни за что». Я расположился на железной голой кровати, прикованной к стене. Если бы зуб, выбитый из челюсти, способен был чувствовать, он, вероятно, чувствовал бы себя так же одиноко, как я. Иногда бывает, что умереть гораздо проще, чем жить. Но нет, надо бороться за жизнь.

С этого злосчастного дня я лично принадлежал не всей организации НКВД, как ранее, а одному из опаснейших ее отделов — контрразведке. Оставалось только ждать. Ждать, как ждет мешок с углем, прежде чем его бросят в топку.

Мало того что они считали все для себя дозволенным — убивать, калечить, подвергать садистским издевательствам свои жертвы, так они отказались даже от традиционного ритуала, как-то: открытый суд, приговор, защита, экспертиза.

Эти разносчики смерти даже не наказывали, а устраняли человека. На заводах и фабриках СССР в то время еще только зарождалась мысль о конвейерной системе, а специалисты НКВД работали на полную мощность со своими жертвами на допросах: стоять по несколько суток подряд, без сна, пищи, воды и тому подобное.

В два часа ночи в мою одиночку втолкнули двух человек. Один из них — Дыдырко Владимир Кондратьевич — профессор, житель г. Минска, второй — Ивко Владимир — инженер-путейщик, командир железнодорожного полка из г. Витебска. На другую ночь обоих взяли на допрос и к шести часам утра надзиратели едва живых уволокли в камеру. Не выдержав истязаний, Дыдырко подписал, что он агент немецкой разведки, а Ивко — что участник военного заговора командарма Белорусского военного округа Уборевича.

Меня на допрос не брали до 2 января 1938 года. За этот срок через мою камеру и конвейер пропущено было много арестованных разных общественных положений, подписавших под пытками обвинения. А куда уводились, одной ночи известно. Да палачам.

----------------

М. П. В нашей деревне где-то в 1931/32 гг. отправили строить индустриализацию двоих - моего деда Семена, бывшего председателем колхоза и деда моего друга детства, Джога, кузнеца, имевшего мельницу.

А вы. сталинобы, говорите, что конвейер ненависти к народу большевики устроили только в 37-м. Ошиблись вы, засранцы. Большевики ненавидели людей все 70 с хвостиком антисоветской власти. Только по разному.