Кризис демократических идей в России

 

 

В статье Дмитрия Травина «Железный трон 15 республик», опубликованной газетой «Ведомости», анализируется трансформация идеи демократизации за тридцатилетие.«Каждого, кто предсказал бы тридцать лет назад, до какого убожества дойдет демократия в России к 2019 году, наверняка засмеяли бы. В день открытия Первого съезда народных депутатов СССР (25 мая 1989 г.) нам казалось, что уж с чем-чем, а с демократией-то теперь у нас все будет в порядке. Буксовала экономическая реформа, постепенно пустели и без того невзрачные прилавки магазинов, деньги теряли свою привлекательность из-за того, что нечего было купить, но демократия торжествовала»

 

Далее Дмитрий Травин говорит, что представления общества о демократии как об интересном представлении должны меняться на потребность в демократии. Но процесс это небыстрый.

«Интерес к настоящей демократии не может возникнуть сразу же на развалинах тоталитарной империи. Он должен вызревать постепенно. Обыватель превращается в гражданина, если осознает, что демократия имеет смысл даже тогда, когда не дает материальных благ моментально и не является увлекательным шоу. <…> Советский обыватель медленно превращается в гражданина. Сейчас он постепенно осознает, что автократия – это не панацея».

Однако, утверждение, что автократия не панацея, можно оспорить, если вспомним, что единство и борьба противоположностей есть источник развития. Для этого достаточно учесть, что это не столько из диалектического материализма как философии марксизма, что сразу приходит на ум, а объективный закон природы. Потому что либерализм является противоположностью авторитаризму. А востребованность в том и другом инструменте управления обществом уходит корнями в доисторические глубины, связанные с происхождением человека. В обоснование этого тезиса ссылка на источник. Это книга Мейтленда Иди «Недостающее звено» (см. ссылку https://www.litmir.me/br/?b=253492&p=1, Глава пятая - Жизнь человекообезьян в сообществах)

 

«Приступить к поискам лучше со стороны, помеченной "социальная структура", и рассмотреть, в какого рода группы, скорее всего, объединялись эти первые ступившие на землю человекообразные обезьяны. Но возможно ли установить, какими они были, столько миллионов лет спустя? Установить — нет, но предложить достаточно правдоподобные догадки, пожалуй, можно.

 

Поскольку древние гоминиды находились в тесном родстве с предками шимпанзе и поскольку они делили среду обитания — саванну — с предками павианов, полезно будет в поисках данных об их социальной структуре обратиться к наблюдениям за ныне живущими потомками этих двух обезьян. Между этими сообществами существует много важных различий, но тем интереснее сходство, которое между ними есть. И наиболее интересно, конечно, то обстоятельство, что их сообщества высокоорганизованны. <…>

 

Сообщества павианов или шимпанзе — это вовсе не случайное скопление прыгающих, вопящих взбалмошных диких тварей; наоборот, эти сообщества удивительно устойчивы, дисциплинированны, и обычно в них царит полный порядок, поддерживающийся благодаря сложному взаимодействию пяти основных факторов. <…>

 

Одна из наиболее характерных особенностей стада павианов (пятый фактор,  В. К.) — это доминирование самцов. Во многих изученных стадах павианов имеется самец номер один, которому остальные самцы во всем уступают. (Нередко в стаде бывают два доминирующих самца — или даже три и больше, — они объединяются, чтобы удержать за собой главенствующее положение, сохранить которое в одиночку им не удалось бы.) Прочие самцы располагаются в нисходящем порядке по остальным ступеням иерархической лестницы. Хотя непрерывно происходят мелкие стычки за более высокое положение, а порой и длительные ожесточенные схватки за место наверху (чего, собственно, и следует ожидать, поскольку именно туда устремляются наиболее сильные, смышленые и решительные животные), иерархия подчинения, раз сложившись, оказывается весьма устойчивой. Животные с высоким положением живут припеваючи — остальные всегда готовы без спора уступить им пищу, самку, удобное место для спанья, обыскивать их или подставлять себя для обыскивания и т. д».

 

Как видим, полная идентификация с человеческим материалом.

 

«Собственно говоря, именно поведение подчиненных животных обеспечивает постоянный порядок в стаде, а вовсе не свирепость доминирующих самцов. Животные, стоящие на низших ступенях иерархической лестницы, покорны, они знают свое место так же, как мелкий служащий страховой компании знает свое место и не пробует спорить с директором. <…>

 

У шимпанзе доминирование проявляется далеко не так четко, как у павианов. Члены группы относятся друг к другу очень терпимо, и точный статус нередко оказывается затушеванным. У павианов же иерархия соблюдается очень строго. Такая разница, как полагают, возникла из-за различия в образе жизни этих двух видов. Стадо павианов обитает на земле, где естественный отбор активно способствует появлению крупных агрессивных самцов, способных защитить стадо от хищника или хотя бы отвлечь его внимание ложными атаками, пока самки и детеныши убегают к спасительным деревьям. В результате у павианов половой диморфизм выражен очень ярко, то есть самцы заметно отличаются от самок. Они крупнее (порой вдвое), гораздо сильнее, их клыки и челюсти много больше, а темперамент воинственнее, и они никому не спускают ни отступлений от правил поведения, ни покушений на их статус. Кроме того, они очень ревниво относятся к "своим" самкам, когда у тех начинается течка. Все эти черты способствуют возникновению авторитарного сообщества, где доминирующий самец, даже не оскаливая зубов, одним взглядом ставит на место забывшегося подчиненного самца.Эта авторитарность сообщества павианов всегда производила большое впечатление на наблюдателей».

 

Теперь про шимпанзе.

 

«Жизнь сообществ шимпанзе даже еще более сложна, чем у павианов, так как роли в ней распределены не столь строго и остается больше свободы для выражения индивидуальности. Поскольку шимпанзе живут в лесу, где наземные хищники угрожают им гораздо меньше, им незачем быть настолько драчливыми и тесно сплоченными, как павианы, и они такими не стали. По той же причине половой диморфизм у них выражен гораздо слабее. Хотя их сообществам присуща иерархия, она далеко не так четка и строга, как у павианов. Сообщества шимпанзе много более свободны, восприимчивы к новому и терпимы». 

 

Из этого социально – биологического обзора следует, что свобода у шимпанзе и автократия у павианов есть следствие условий бытия тех и других. Они легче у шимпанзе и тем свободнее их сообщества.

А у павианов с более тяжелыми условиями существования  - автократия. Словом, им не до жиру - быть бы живу.

 

Но те и другие добывали пищу собирательством. А человек, чтобы прокормиться, занимался еще охотой. Коллективной охотой. В этой связи еще одна ссылка на тот же источник:

 

«важнейший аспект группового поведения хищников состоит в том, что они делят добычу между собой. Правда, львы рычат, дерутся, иногда даже убивают друг друга возле туши (что указывает на неполную эволюцию группового поведения: они научились сотрудничать во время охоты, но не за пиршественным столом), однако гиены и гиеновые собаки ведут себя гораздо пристойнее. Гиеновые собаки в этом отношении чрезвычайно щепетильны. Молодые животные в стае бегут медленнее взрослых и, естественно, поспевают к добыче последними. Взрослые собаки, как правило, ограничиваются двумя-тремя кусочками, затем отходят и ждут, пока не насытятся молодые, и только тогда приступают к еде по-настоящему. Иногда к этому моменту от туши не остается почти ничего, и, оставшись голодными, они вынуждены вновь отправляться на охоту, но забота о молодом поколении очень важна для вида, у которого смертность среди взрослых особей, по-видимому, весьма высока. Пока щенки гиеновой собаки еще настолько малы, что не способны следовать за стаей и вынуждены оставаться в логове, они покусывают и тыкают возвратившихся охотников в уголки пасти, и те отрыгивают мясо. Одна охромевшая собака, которая не могла следовать за стаей, прибегла к тому же способу и тоже получала отрыгнутое мясо, то есть осталась в живых благодаря помощи других членов стаи». При том “начальника’ (вожака) нет, а в стае соблюдается правило; cвобода, равенство и братство. Объяснения тому дает тот же источник.

 

«Чтобы животные могли сотрудничать во время охоты, агрессивность в их взаимоотношениях должна как-то сниматься или подавляться. Но при жестком соподчинении это трудно. Попробуйте представить себе сознающих свой статус павианов, которые настолько забыли взаимную враждебность  и страх, что способны дружно заняться охотой. Хищники же охотятся так

постоянно. У львов самцы доминируют над самками, но только потому, что они сильнее. Самки отнюдь с этим не мирятся и при попытке отобрать у них лакомый кусок нередко вступаю в драку. Среди самок – а им принадлежит главная роль в охоте – также не соблюдается никакой иерархии. У гиен доминирующее положение в стае принадлежит самкам, но собственной иерархии ни среди самцов, ни среди самок также не существует. Сообщества гиеновых собак характеризуется терпимостью и дружелюбием; степень доминирования, если проявляется, то видимо отражает только взаимоотношения между конкретными животными».

 

 

Таким образом, если у собирателей тяжелые условия среды обитания требуют авторитаризма, то у охотников все наоборот: чем тяжелее (собачкам в сравнении со львами), тем “ответственнее” поведение членов сообщества. Это еще не осознанная, но прочувственная необходимость в справедливости и свободе. Первое есть предтеча демократии, а второе либерализма. А поскольку нашему древнему предку в условиях жестокого естественного отбора для выживания понадобились как собирательство, так и охота, это значит либерализм и автократия стали источником развития человечества через их единство и противоборство. Рабовладелец мог безнаказанно убить своего раба. Но убить всех не мог, потому что его благополучие зависело от наличия у него рабов. В этом и проявлялось единство противоборства сторон. Но поскольку восстания рабов и неэффективность рабского труда подтолкнули рабовладельцев перейти к более безопасным и экономически эффективным формам сосуществования сторон, то закономерно на смену рабовладельческому строю пришел феодализм. Общество стало чуть справедливее и экономически эффективнее.

 

В современных демократических обществах сочетается высокая экономическая эффективность с социальной справедливостью. Но это сочетание не остается на неизменном уровне. Для повышения экономической эффективности правительства своими действиями поощряет меньшинство, способное к предпринимательству. Но чтобы сохранялась справедливость, другое правительство, которое приходит после очередных парламентских или президентских выборов, своими действиями ограничивает повышенные запросы предприимчивых. Поэтому для развития необходим дисбаланс того и другого. Но успешнее развивается то общество, где дисбаланс меньше. Именно этим объясняется успех реформ в Восточной Европе в сравнении с Российскими, о чем пишет Владимир Гельман в работе «Либералы» versus «демократы»: идейные траектории постсоветской трансформации в России» Владимир Гельман начинает анализ со сравнения России и Восточной Европы.

«В странах Восточной Европы идеи строительства демократии (здесь и далее обозначены как демократические идеи) и перехода к рыночной экономике (здесь и далее обозначены  как либеральные идеи) взаимно дополняли и усиливали друг друга в процессе посткоммунистической трансформации…<…>   Такое сочетание идей во многом помогало этим странам более или менее успешно и одновременно решить ключевые задачи преобразований в относительно короткие сроки. Однако в России 1990-х годов либеральные и демократические идеи (и их носители) вступили в острое противоречие: представления о том, что путь страны к экономическому благополучию может и должен обойтись без демократии (или другими словами автократично, В.К.), которая способна создать помехи экономическим реформам».

 

Как отмечает Владимир Гельманн, “реформистские идеи помогли вывести нашу страну из того тупика, в котором она находилась на момент начала перестройки, и в немалой мере помогли тому, что этот выход стал необратимым. Но выход из тупика прошлого сам по себе не предотвращает попадание в новые тупики в будущем (сегодня дисбаланс социальной справедливости и экономической эффективности зашкаливает, В. К.)— к такому развитию событий в России начала ХХI века ни «демократы», ни «либералы» готовы не были”.

 

Тем не менее, списывать в архив идеи тех и других, как считает Владимир Гельман, не стоит. «Новые попытки модернизации нашей страны в будущем не смогут обойтись без реформистских идей, которые, безусловно, будут отличаться от тех, что определяли идейную повестку дня 20–30 лет назад». От их успеха на идейном рынке во многом будет зависеть повестка дня нового раунда российской трансформации, и оттого уроки опыта российских «демократов» и «либералов» остаются актуальными с точки зрения перспектив России».

 

А я задаюсь вопросом: что все же является общим у «демократов» и «либералов»? То, что те и другие не автократы. Но только идейные. Ведь либералы, отодвинув демократов, поступили как автократы. И сразу приходят на ум примеры Пиночета, Дэн Сяопина, Ли Куан Ю… Может и у нас все впереди?