2 том. Четвёртый кадр. Дочь бусугара

2 том. Четвёртый кадр. Дочь бусугара.

   Вернувшись к Капе, которая, застыв на месте, никак не могла оторваться от увиденного. Ляптя хотела кинуться ей на шею, обнять и расцеловать, но хозяйка глухо бросила.

- Подожди.

   Она положила правую руку на грудь и начала её медленно массажировать, прерывисто дыша.

- Что с тобой, - тревожно спросила Ляптя.

- Так бывает, - ответила Капа, пытаясь выровнять осевший голос, переходящий  в хрип, -  я когда сильно переволнуюсь, начинает болеть сердце., то скачет, то замирает. Перепугалась, когда хохол с прутом пёр на меня, видимо от этого,  - неуверенно добавила она. -  Сейчас пройдёт.

- Ты меня не пугай, пожалуйста. Я тоже вся на нервах.

   Провинциалка посмотрела на побледневшее лицо Капы, а потом, подойдя к двери,  прижалась к ней ухом.

- Что надумала, - спросила хозяйка.

- Хочу послушать, о чём они говорят. Азиат клюёт администратора. Пытается  узнать, что в этом подвале.

- Что, что, - вздохнула Капа. – Грошей тут уйма.

- Так это же хорошо. Мы богаты.

   Хозяйка посмотрела на Ляптю, словно оценивая.

- Что так смотришь? Изменилась я и есть отчего.

- Да нет. Вижу, что не изменилась.

- Лицом, конечно, не изменилась, а душой да. От радости прыгает.

- Вот и плохо, что прыгает.

- Да что ты голову мне морочишь. Продадим и заживём, как люди, а не, как нищеброды,- заплясала провинциалка. – Мы победили.

- Ошалела. Ни  в коем случае.

- Что ни в коем случае? – застыла Ляптя, почувствовав тревогу.

- Продавать.

- У тебя есть лучший вариант. Говори. Ты с мистикой вон, как придумала.

- Не продавать, а отдать туда, где они нужны. И найти того, кто своровал.

- Да ты что, - пошла в разнос Ляптя. - Сколько мотаюсь за грошами, а без толку. А тут всё в руках и, панов взяли за жабры.

- Это нас взяли за жабры. Испытывают, - задумчиво ответила Капа

- Что – то не пойму я тебя. Поясни.

- Я уже пояснила. Отдать туда, где они нужны.

   Хозяйка тяжело задышала, заковыляла и, подойдя к обшарпанному дивану, осторожно присела и завалилась на бок.

   За дверью раздалась громкая оплеуха.

- Говори, что у тебя за сокровища. Будешь молчать, Микола поработает с тобой, Пан Микола.

- Тута я.

- Надо пана администратора пощекотать. Говори, а то хохол все рёбра выкорчует.

- Иконы там.

- Хе. Иконы. Не баксы, не золото.

- Да поганенькие. Хотя, - последовало долгое молчание. – В долю меня возьмешь. Там  старинные иконы.

- Дорогие?

- Бесценные.

- Где взял?

- Они не мои.

- А чьи?

- Одного попа.

- Не заливаешь? А то Микола.

- Нет.

- Это он стучал в дверь?

-  Я перепутал. Сигнал не тот. Поп ищет покупателя - иностранца.

- Знаешь, где он живёт?

- Где живёт – не знаю.  Он служил в церквушки, которая возле вокзала, а сейчас стал администратором в аэропорту.

- А где он их достал?

- Не знаю. Может по деревням мотался, в них много старинных икон и по дешёвки покупал, а может и грабил. С него не станет. Не священник, а бандит Мне на сбережение дал. Обещал проценты отвалить за хранение.

- Так, - сказал азиат. – Ясно. Мы закрыты в подвале. За свободу стерва требует гроши. Иконы находятся у неё в руках. Как добраться до них? Нужно как – то вылезти из подвала. Может кого – то на помощь через окошко позвать. Пусть сварочным аппаратом дырку вырежут. Мы через неё и выползем.

- Я уже говорил не нужно, - ответил администратор. – На рынке на меня злые. Либо камнями забросают и окошко кирпичом замуруют или подгонять пожарку, шланг всунут через окно и затопят, а то и дерьмом зальют.

- Так что ж так и сидеть?

- Нужно с ней переговоры вести. Сказать ей, что продать она не сможет. Застукают. И это действительно так. Опыта нет. Срок получит. Долю ей предложить.

- Долю тебе, долю ей, а нам, что останется?

- Видел бы ты их. Если продать, то весь рынок деньгами  с горкой обсыпать можно.

   Капа лежала, не шевелясь, Пот потоками хлыстал с лица. Ляптя, ухватив полотенце, лежавшее на столе, поспешно вытирала, порой хозяйку захватывал сильный колотун, и она скатилась бы с дивана, если б Ляптя не удерживала Ей было страшно смотреть на закатывавшиеся глаза Капы и мертвенную бледность, наползавшую на лицо.

- Капа, Капа, - бормотала она, встряхивая хозяйку. – Очнись.

- Да не тряси ты так меня, сердце - слегка улыбнувшись, прошептала Капа. – Сейчас пройдёт. О чём они говорили?

- Администратор сказал, что это не его иконы, а одного попа. Азиат ищет способы, как выбраться из подвала. Хочет с нами переговоры вести. В долю взять. Администратор прав: мы действительно не сможем продать. Залетим. Я попа  знаю. В первый день, когда приехала, носильщик и таксист выгребли у меня все гроши. Я обращалась к попу. Думала, что он поможет. А он: у самого бабок нет. А вот то, что поп сейчас администратором в аэропорту, только сейчас узнала. Раньше администратором там был сторож из домоуправления.  Правда, администратор сказал, что поп не воровал иконы, а мотался по деревням и покупал, а может и грабил. Нужно припечь этого попа.

- За что? – спросила Капа. - Он же не воровал, а покупал. Грабёж нужно доказать. Сейчас хочет продать. Может нам покупателями выступить, но для этого гроши нужны. А где их взять. Только с панов, а иконы в церковь.

- Капа. Ты скажи мне чётко и ясно, - насела Ляртя. - Ты хочешь их продать или в церковь отдать?

- Я тебе уже говорила. Вспомни: я красоту бабками не меряю.

- Вот как, - процедила Ляптя. - А я думала, что ты просто для словца метнула. А сейчас, что ты делаешь?

- Я тебя испытываю. Меня вот испытывают. Видишь, как сердце прихватило, сдышаться не могу. Отдать в церковь.

   Такого поворота Ляптя не ожидала.

- Думай, - продолжала хозяйка, - да быстрее, а то умру, и не буду знать, что ты решила. Если продать, то гроши, конечно, большие будут.

- Тебя не поймешь, - вспыхнула Ляптя. – Зачем дразнишь? То гроши большие, то не продавать, то продавать. Я и так на грани. Соблазн великий. У моей матери тоже много старинных икон. Приходили покупатели. Мать сказала: подыхать буду, но не продам. В церковь отдам. Мне что на мать равняться?

   Да. Дорогой читатель. Рушились грошовые желания Ляпти.  С панов можно были деньги получить. Иконы продать. А на душе было неспокойно. Не было первоначальной радости. Тускнело воображение и уводило не к обширной иконе с  Христом, которая высилась, как памятник, не к иконе с Николаем Чудотворцем и иконе Божьей Матери Всех скорбящих Радость, а к иконке с Христом в углу комнаты, замасленной лампадке с мерцающим, мелким пламенем, которое не гасло ни днём, ни ночью. Ляптя помнила, как мать учила её молиться и говорить «Отче наш, Иже еси на небесах…», как она становилась на колени и крестилась, просила, чтоб батько не заглядывал в бусугрню и не пропивал деньги. Бывало, что в доме не было даже куска хлеба, а иконы мать не продавала. Вспоминала, как батько после бусугарни, истратив все  деньги, утром становился на колени перед иконой и с плачем молился, просил у матери прощения. Даже тогда, когда батько хотел выпить, а грошей не было, он ни одну икону из хаты не вынес. Что прадеды и деды накопили, мать сохранила и прибавила, продавая молоко.

- Что – то мне совсем плохо, - дрогнувшим голосом сказала Капа.

   Она встала,  зашаталась, покосилась и упала бы, если б Ляптя не подхватила её. Положив на диван, она присела рядом.

- Ну, что ты, Капа, так расклеилась. Так всё хорошо шло.

- Душно мне, тяжко, - на глазах Капы показались слезинки. – Домой хочу. Иконы не продавай. Грех

- Да ты что умирать собралась. – затряслась Ляптя.

- Устала я.

- Это я, я виновата, - застрочила провинциалка. – Втянула тебя. Сейчас пойдём, - заметалась она. – Скорую вызову. Телефон же есть.

- Если я умру, -  зашептала хозяйка. – Не пожадничай. Не бери грех на душу. Я всю жизнь плясала, а в конце повезло. Столько икон увидела. Посмотри, как они светятся. Они живые. В церковь просятся. Плюнь на гроши. Иконы не продавай. Прошу тебя.

   Через полчаса примчалась скорая. Врач – невысокого роста старичок с мелкой седой бородой, зайдя в подвал и, увидев иконы, перекрестился и сердито спросил.

- А почему они в подвале? Такую красоту нужно людям показывать.

- Реставрируем, - ответила Ляптя.

- Благое дело., - отпустив сердитый голос и перейдя на мягкий, сказал врач. - Такую красоту кому – либо не дадут реставрировать. Спасибо, дочка.

- Это кому Вы говорите спасибо. – ошалев, спросила провинциалка.

- Тебе, дочка.

   А как её называли в школе? Дочь пьяницы. Дочь бусугара. Дочь псаломщицы. Только что и может на гармошке играть, да псалмы читать. Обсыпали Ляптю уличными кличками. Вначале она отбивалась, а потом рукой махнула. А сейчас.  Пронеслось, промчалось, промелькнуло не затемненное, а светлое и доброе слово. Вспыхнуло, словно молния. Взвилось и душу обожгло. Вгрызлось в сознание и начало корни пускать. А ведь не было в нём ничего такого, простое слово, а вцепилась душа в него. Из глубин рвануло и разметало накопленный гнойник оскорбительного восприятия Ляпти окружающими.

Не так ли и росток травинки, засыпанный камнями, пробивается к свету. И видя это чудо, останавливаешься и застываешь, словно пораженный громом и думаешь, какой же огромной силой жизни обладает травинка.

- Видать хороший ты мастер, - продолжал врач. – Такое дело доверили тебе. И душа к добру тянется. Не пропадут иконы. И Бог, и люди благодарить будут.

- Да не мастер я, - оскалилась Ляптя, глядя на тяжело дышавшую Капу.- И не реставратор. – Она подскочила к врачу, сама не понимая, что с ней происходит, а происходило обычное. - Хочу украсть эти иконы и продать, чтобы гроши хорошие получить, поняли, - она заколотила себя в грудь. – Это из – за меня, из – за меня, - не переставая барабанить, кричала она, - у неё сердце схватило. Я втянула её в эту историю.

- Да не слушайте Вы её, - Капа с трудом поднялась с дивана. – Это у неё приступ, истерика, что я свалилась, думает, что  умру. Сейчас валерьянки выпьет и успокоится, а меня быстрее  везите, а то и правда помру.

- Да, да, - растеряно ответил врач. – Нужно спешить делать добро.

   Ляптя осталась одна. Она долго, не шевелясь. смотрела на иконы. Они, как говорила и Капа,  светились, разваливая подвальный полумрак. Свет захватывал Ляптю. и ей казалось, что он несёт её неизвестно куда. Сознание туманилось. Исчезали стены подвала. Оставалось чувство полёта. Свет бил в глаза, высекая слёзы. Свет был везде, куда бы она ни повернулась.

   Ляптя несколько раз вставала и снова садилась, не отрывая взгляд от икон, которые  её воспалённое  воображение превращало в рублёвые и долларовые бумажки. В голове хлестали мысли: может Капа пошутила? Сердце прихватило, вот она и заговорила по – другому. А почему она должна слушать хозяйку?  Кто она? Жизнь прожила на сцене. Публика, аплодисменты, цветы, подарки…. Ляптя пыталась контролировать свои мысли, но они, выбиваясь фонтаном, доходили до крайности: Она не доводила мысль до конца, а прерывала на половине: лучше бы Капа… Ляптя хотела взять пару, тройку икон и уйти и не показываться больше в квартире Капы, но какая – то непонятная сила удерживала её. Она хотела, но не могла. Это была борьба, которая довела её до потери сознания. И снова пламенеющий свет. И снова чувство полёта в незнакомый мир.

   Очнувшись, она подставила распалённую  голову под кран с холодной водой, потом присела на диван. Час, два Ляптя сидела, не шевелясь, словно ей внутрь залили гипс. Наконец она решилась. Ноги были, как свинец, в голове разливалась зелёная муть. Оказавшись возле двери, постучала.

- Паны. Вот что я вам скажу. Я выпушу вас. Мне ваши гроши не нужны. Иконы я вывезу и отдам туда, где они нужны, а потом открою и ваш подвал. Уматывайтесь и на глаза мне не попадайтесь.

- Дура, - донесся визгливый голос азиата, - мы же можем продать их. Поделим деньги. Тебе что гроши не нужны.  А за иконы их будет навалом. И вывозить ты их не имеешь право. Человек покупал их.

- Он мошенник. Если не грабил, а покупал, то платил копейки. Закон на его стороне, но мне начхать на закон. Они должны быть в церкви и будут.

- А как же мне перед попом отдуваться, - заорал администратор. – Он же бандит.

- Я с ним так поговорю, что с тобой он не зачет говорить.

- Паночка.А я. Шо мэни робить?

- Тикай на Украину. А ты, тюбетеечник, что молчишь?

- Я тебя стерву искать буду, чтоб замочить.

- А я мочить никого не буду. Я в горы уйду. Там жить буду. В кэпке коз пасти.

- За козами тебе легче будет гоняться, чем за дэвушкой – русалкой.

- А я, я, - застрекотал швейцар, - в монахи уйду, вырою яму и буду перед иконкой молиться, которую ты мне оставишь.

   Дальше Ляптя слушать не стала, так как паны за исключением швейцара вдруг поменяли своё решение и захотели последовать его примеру.

   Закрыв подвал, она вышла.

- Завтра нужно будет к Капе в больницу съездить. Она не умрёт, не умрет, - шептала Ляптя. – Принести что – то, а грошей нет. Опять гроши, - она заскрежетала зубами.

   «А ты продай самую, самую малюсенькую иконку и гроши будут», - мелькнула мысль и тут же отработала назад от трехпальцевой фигуры перед носом.

   Возле ворот рынка она увидела тяжеловесную фуру, груженную дынями и шофёра, который, бегая вокруг фуры, обкладывал развесистым матом и азиата, и рынок, и эпоху бизнеса, и…, , словом, всё то, что было и под небом и на небе.

- Где этот, мать твою, азиат, - орал он, выдавая ударные волны, от которых сотрясалась даже фура. -  Машину нужно разгружать. Мне уезжать уже нужно.

- Азиат заболел, - подойдя, сказала Ляптя. – Я вместо него. Плати гроши и я разгружу.

- Он должен платить, а не я, - отрезал шофёр.

- Потом сдерёшь с него. Лезь в кабину и спи, а я разгружу.

- А давай я тебе помогу, поработаем, а потом вместе и отдохнём, - защёлкал шофёр.

- Я тебя, конечно, могу обмануть. Поработали бы, а после ты ушёл бы сам отдыхать, но не хочу. Иди отдыхать сам, а то от дынь одна квашня останется.

   Ляптя сдёрнула увесистую  дыню и, прищурив левый  глаз, прицелилась.

- Чокнутая, - шофёр метнулся в кабину.

- Была, - бросила вслед провинциалка

   Ночь была тёплой. Рынок пустовал. Ляптя, сбросив кофту и обливаясь жарким потом, начала таскать дыни, бормоча.

- Привычное дело. Трудиться я могу, а трудиться меня научило воровство. То зерно крала, то мешки с початками кукурузы умыкала, эх, сейчас бы варённый початочок, да солью посыпанный, то   для коровы таскала чувалы с буряками.

   Буряки, буряки…

   Час ночи. Темень, набрав силу, прижимает сном. До рассвета далеко. Батько стоит с двумя чувалами и будит Ляптю. Он тянет одеяло на себя, Она на себя. Побеждает батько, вытирая залитое потом лицо.

- Хорошо, что разбудил, - потягиваясь, говорит Ляптя.

- А зачем тогда сопротивлялась?

- Да сон плохой снился. Мне казалось, что кто – то меня душит, чтобы гроши отнять, а их у меня нет. А почему два равных чувала взял, - бурчит она. – Мог бы один и поменьше захватить.

- Ты не бурчи, а разбуди мать и попроси чекушку. Она тебе даст. Мне нет. Я выпивши больше пригташу, чем трезвый. Пообещай ей. Она твоему слову верит.

   Одевшись, они выходят на улицу. Тихо. Свежесть сгонят сонливость. Не светится ни одна хата. Они проходят посадку, идут мимо кладбища.

- Ух, страшно, - вздрагивает Ляптя.

- Мне тоже. Я пью, дочка, от того, что кладбища боюсь. Как подумаю, что там окажусь, так меня всего колотит.

   За спиной остаются три железнодорожных моста, а впереди колхозное поле, которое начинается от берега Вонючки и тянется, чуть ли не до подножья шахтных копров. Два километра с гаком от дома.  Батько садится возле куста шиповника, выпивает чекушку и пытается лечь на спину.

- Ты самогон пришёл сюда пить или воровать, - сердится Ляптя.

- Мы не воруем, - отвечает батько. – а обеспечиваем корову витаминным питанием, чтоб она молока по два ведра в день давала, а если не будет давать, то матери нечего продавать, а если нечего продавать, то и грошей дополнительных не станет, а не станет грошей, сами будем буряками питаться. Поняла. Мне нужно трошки вздремнуть, чтоб силы набраться, а ты походи и выбери местечко, где рвать будешь. С краю не нужно. Заметно. Шукай в середине.

   Ляптя уходит и минут через десять возвращается. Батько  спит с таким храпом, что он глушит её. Она пытается разбудить и слышит.

- Не можешь сама поработать. Я целый день на каракубе  колёсные пары таскал, а ты гайдаки била. Тебе что батька не жалко.

   Чувалы наполнены. Ляптя толкает батька. Он крепко потягивается, вскакивает.

- Молодец. Подсоби закинуть чувал на спину.

- А мне кто подсобит?

- Ты молодая, у тебя силы и на три чувала хватит.

   Трещит спина. Ноги заплетаются. Немеют руки. В груди, словно пламя жжёт. Голову, будто молотком обрабатывают. Горло пересыхает, и Ляпте кажется, что в нём появляются трещины. Под ногами кочки, а над макушкой бесконечный простор звёздного неба. Она не видит его, потому что голова опушена, чтоб глаза видели дорогу, а то споткнёшься и завалишься, но знает, что оно там…

- Эх, - пыхтит Ляптя. – Забраться бы к звёздам.

- Ты тащи, тащи, - говорит батько. - Разговор силу отнимает.

- А у тебя не отнимает. У тебя думки, как бы у матери стакан схватить.

- За ночную работу полагается.

- Да какая же это работа. Ни дать, ни взять воровство, - в отчаянии срывается Ляптя. – Что за председатель колхоза, - понеслась она. - Вроде и не слепой, а зрячий, но не видит, что буряков на поле с каждой ночью всё меньше и меньше становится. Скоро оголится. Хоть бы раз поймали и посадили.

- Ты это не кукуй, - злится батько. – А то действительно окажемся там, где не хочется. Вот глупая.  Сама в тюрьму просится.

- Тебе в тюрьму не хочется, потому что там самогон не дают. А я не пью. Буду лежать на нарах и звёзды считать.

- Ты там звёзды в своих глазах будешь считать.

- Это как?

- А так. Звездонут.

- Сдачи получат.

- Да у тебя не задержится.

   Возвратившись, они всегда заставали мать на коленях перед иконкой.