Перелом в мировой метрополии

Прошедший 2010 год ознаменовался рядом событий, которые, будучи в грубом «материальном» смысле незначительными и мелкими, имеют колоссальное символическое значение. В совокупности они свидетельствуют о ещё не произошедшем, но уже отчётливо наметившемся переломе в политическом сознании условной «мировой метрополии», определющей весь облик современной глобализированной мировой цивилизации. Первым в ряду этих событий стало принятие во Франции (вслед за Бельгией) закона о запрете ношения хиджаба в общественных местах. Вторым – августовское решение правительства Франции, поддержанное Президентом Николя Саркози выслать из страны цыган. Вслед за Францией аналогичные меры по отношению к переселяющимся из Восточной Европы цыганам приняли Дания, Швеция и Финляндия, в Германии и Нидерландах вопрос находится в стадии обсуждения. Третьим важным событием стала публикация в том же августе известным и входящим в «истеблишмент» немецким экономистом, членом совета директоров Бундесбанка, членом Социал-демократической партии Германии (СДПГ) Тило Саррацином книги «Германия – самоликвидация» («Deutschland schafft sich ab»), а также последовавшая за этой публикацией широкая общественная дискуссия. Наконец, четвёртым событием этого ряда стало заявление канцлера ФРГ Ангелы Меркель, которая 16 октября на собрании молодёжной организации Христианско-демократического союза (ХДС) в Потсдаме заявила о полном провале политики мультикультурализма. Днём ранее с аналогичным заявлением выступил лидер Христианско-социального союза (ХСС), премьер-министр Баварии Хорст Зеехофер, который и ранее призывал ограничить иммиграцию в Германию выходцев из Турции и стран Ближнего Востока.

Можно констатировать, что наметившееся в 2009 году национальное пробуждение Европы (успех радикальных националистов на выборах в Европарламент в Великобритании, Голландии, Австрии, Дании, Словакии и Венгрии, запрет на строительство минаретов в Швейцарии) из разового всплеска начинает – хотя и весьма осторожно – перерастать в тенденцию. Причём, если в 2009 году, несмотря на явную поддержку широких народных масс, носителями и выразителями национального поворота были преимущественно маргинальные организации, то в 2010 году давление общественного мнения заставило и системных, официозных европейских политиков (включая ведущих, таких как Н. Саркози и А. Меркель) обратиться к национальному вопросу и отказаться от той политической линии, которая ещё два года назад была незыблемой и для любого статусного политика абсолютно обязательной.

Для того, чтобы понять исторические масштабы наметившегося идеологического переворота, необходимо обратиться к истории тех парадигм, которые во всём т.н. «цивилизованном мире» (т.е. в США и «Старой» Европе) вплоть до последнего года были абсолютно непререкаемы.

Предыстория: фашизм как идеология империализма

Для того, чтобы адекватно понять истоки и генезис господствующих сегодня на Западе парадигм, необходимо обратиться к их истокам, коренящимся в фашизме, поскольку именно на его мифологизации, на подмене реального исторического феномена сфабрикованной фальшивкой, они основываются, скрывая, тем самым, свой собственный исток и обосновывая себя.

Итак, что представлял из себя феномен фашизма, и каковы были объективные исторические причины его возникновения (говоря о фашизме, мы имеем в виду не только собственно итальянский фашизм Бенито Муссолини, то есть фашизм в строгом, узко-историческом смысле этого слова, но и весь спектр родственных ему доктрин, эталонной формой которых, безусловно, выступает германский нацизм Адольфа Гитлера)? Источником и исторической причиной возникновения фашизма был кризис капитализма.

Одна сторона этого кризиса состояла в том, что в первой половине XX века ведущие мировые капиталистические державы завершили раздел мира. Новых «ничейных» территорий, которые европейцам можно было бы колонизировать, на Земле попросту практически не осталось. Как известно, существовать в режиме «нулевого роста» капитализм в принципе не может, так как сама идея прибыли предполагает превышение производства над собственным потреблением и, следовательно, «сбрасывание» разницы между ними вовне капиталистической общественно-экономической системы. Поэтому устойчиво развиваться капитализм может только постоянно захватывая и перерабатывая всё новые и новые рынки сбыта, сырья и рабочих рук – до тех пор, пока ему есть куда расширяться. Собственно говоря, капитализм есть не некое квазистабильное состояние, а динамический процесс, тождественный глобализации, причём с внутренними механизмами постоянного самоускорения по принципу положительной обратной связи. Когда капиталистическая цивилизация охватывает весь земной шар и расширяться становится некуда, капиталистическая система переживает тяжелейший кризис. Поскольку без новых рынков сбыта капитализм обойтись не может в принципе, а «ничейных» территорий уже не осталось, единственной возможностью выживания для каждой отдельно взятой национальной капиталистической системы становится шанс отнять у конкурента (по ходу дела, помимо подлежащих переделу колоний самостоятельным – и весьма важным – рынком сбыта стала сама война как индустрия уничтожения излишков производства, а также подготовка к ней). На этом характерный для второй половины XIX века относительно «вегетарианский» этап развития капитализма, отмеченный пацифистскими иллюзиями и верой в возможность мирного правового урегулирования всех международных конфликтов, бесповоротно заканчивается, и начинается подготовка к тотальной мировой войне не на жизнь, а на смерть. Соответственно начинается не только милитаризация экономики, но и подготовка общественного сознания к предстоящей схватке за мировое господство, радикальным образом меняются те нормы морали, которые транслирует всему обществу господствующий класс. Либеральные нормы индивидуализма, космополитизма, приоритета прав личности, свободы слова, мнения и собраний, неприкосновенности частной жизни и даже «священной» частной собственности, повинуясь смене платёжеспособного социального заказа прессе и всевозможной «творческой интеллигенции», резко выходят из моды. На их место выдвигаются ценности национального сплочения и величия, мобилизации и жертвенности, ради которых теперь разрешается ограничить все «священные» права буржуазной демократии. В моду резко входят шовинизм и милитаризм.

Второй стороной кризиса первой половины XX века стало неизбежное сокращение социальной базы буржуазной демократии – собственно, класса буржуазии. Естественное развитие капитализма привело к монополизации и расслоению, к массовому разорению прежних мелких и средних собственников средств производства и к концентрации собственности, а, следовательно, и политической власти в руках всё более узкого слоя монополистов. Соответственно, на глазах распадалась и политическая основа буржуазной демократии – общества относительно равных собственников. Так же как и в греческих полисах, и в античной Римской республике, в Европе первой половины XX века разорение широкого слоя мелких и средних собственников, составлявших базис гражданского общества, неизбежно вело к расцвету демагогии и популизма и к своеобразной извращённой «демократизации» – т.е. к допущению к формальным политическим правам всё новых слоёв заведомо экономически несамостоятельных и несамодостаточных лиц, в прежней системе гражданских прав или не имевших вовсе, или в них ограниченных. Эти новоявленные граждане, не имея ни экономической базы, ни необходимого уровня культуры для политической независимости, неизбежно формировали систему клиентеллы и начинали торговать своими голосами. В итоге на волне манипулируемой магнатами охлократии с неизбежностью устанавливался режим, получивший в античности имя тирании, а в новейшее время – фашизма. На место демократической диктатуры широкого и массового класса буржуазии в целом пришла олигархическая диктатура узкого и замкнутого круга сверхбогатых семейств, передававших собственность и сопряжённую с ней власть по наследству.

Третьей стороной кризиса капитализма было нарастание классовой борьбы и, в особенности, победа Великой Октябрьской Социалистической Революции в России. Большевистское правительство, взявшее на вооружение идеологию пролетарского интернационализма, провозгласило Советскую Россию отечеством всего мирового рабочего класса. Монополистическим кланам крупной буржуазии требовалось срочно что-то противопоставить этому вызову. Им было необходимо, с одной стороны, создать мощный силовой противовес как коммунистам собственных стран в борьбе за власть, решавшейся зачастую на улицах, так и мировому коммунистическому центру в лице Советской России. С другой стороны, им было жизненно важно перехватить у коммунистов наиболее привлекательные лозунги, создав собственные подконтрольные «рабочие» и «социалистические» партии и их боевые подразделения.

Всё это в совокупности и сделало исторически неизбежным возникновение феномена фашизма в широком смысле слова. При этом более всего важно осознать коренное различие между лозунгами, ценностями и идеями, формально провозглашаемыми фашизмом (зачастую не только привлекательными, но и вполне здравыми), и той реальной политической практикой, которая, будучи этими ценностями прикрыта и завуалирована, на самом деле не имела к ним никакого отношения.

На словах фашизм (во всех своих разновидностях, кроме, разве что, позднейшей латиноамериканской) провозглашал лозунг национального единства, солидаризма, снятия классовых противоречий и антагонизмов. На деле он не только не устранял, но и закреплял коренную причину этих противоречий – частную собственность на средства производства и, вытекающую из этого, экспроприацию прибавочной стоимости у наёмных работников. На словах фашизм провозглашал надклассовый и общенародный характер государства. На деле выражал интересы даже не широкого класса буржуазии, а узкого клана сверхкрупной монополистической олигархии. На словах фашизм зачастую позиционировал себя как движение социалистическое, рабочее. На деле – резко ограничил социальные и политические права рабочих даже по сравнению с предшествовавшей ему и им шельмуемой «плутократией». На словах фашизм абсолютизировал национальную культуру и традиции. На деле – целенаправленно разрушал традиционные высококонсервативные семейные и сословно-корпоративные механизмы воспитания и, собственно, передачи культуры от поколения поколению, отрывал молодёжь от семьи и сгонял её в обезличенную варваризированную массу, легко поддающуюся манипуляции. На словах фашизм провозглашал высшей ценностью либо нацию и расу (как германский нацизм), либо национальное государство (как собственно итальянский фашизм). На деле целью фашизма было установление единой мировой власти, что, в совокупности с сохраняемой капиталистической системой, неизбежно означало фактически разрушение национальных границ и барьеров.

Стоит обратить пристальное внимание на ту критику фашизма, которую в 1941 году дал И.В. Сталин в своём докладе на торжественном заседании Моссовета по случаю годовщины Октябрьской Революции: «Немецких захватчиков, то есть гитлеровцев, у нас обычно называют фашистами. Гитлеровцы, оказывается, считают это неправильным и упорно продолжают называть себя “национал-социалистами”. Следовательно, немцы хотят уверить нас, что партия гитлеровцев, партия немецких захватчиков, грабящая Европу и организовавшая злодейское нападение на наше социалистическое государство, является партией социалистической. Возможно ли это? Что может быть общего между социализмом и гитлеровскими озверелыми захватчиками, грабящими и угнетающими народы Европы?Можно ли считать гитлеровцев националистами? Нет, нельзя. На самом деле гитлеровцы являются теперь не националистами, а империалистами. Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т.п., их можно было с известным основанием считать националистами. Но после того, как они захватили чужие территории и поработили европейские нации – чехов, словаков, поляков, норвежцев, датчан, голландцев, бельгийцев, французов, сербов, греков, украинцев, белорусов, прибалтов и т.д. и стали добиваться мирового господства, гитлеровская партия перестала быть националистической, ибо она с этого момента стала партией империалистической, захватнической, угнетательской».

То, что гитлеровская NSDAP, закреплявшая частную собственность (притом, прежде всего, крупную, монополистическую) на средства производства и жёстко подавлявшая классовую борьбу рабочих против эксплуатации, не являлась на самом деле партией социалистической, достаточно очевидно. Важнее обратить внимание на то, что И.В. Сталин прямо и недвусмысленно говорит о том, что гитлеровцы не являются не только социалистами, но и националистами. Эта мысль, на первый взгляд, действительно неочевидна и противоречит столь же расхожему, сколь и ошибочному представлению о нацизме как о крайней агрессивной форме национализма. В действительности же И.В. Сталин совершенно прав. Германский нацизм (как и фашизм в широком смысле в целом) использовал крайние формы национализма лишь в качестве привлекательной декорации-обманки, в то время как его реальная политическая практика не только не отвечала задачам немецкого национализма, но и была им диаметрально противоположна! Просто вдумаемся: каков был бы итог в случае гипотетической победы стран Оси во Второй Мировой Войне? Итогом победы фашизма мог стать... только мондиализм – то есть универсальный мировой глобализм. Фашистская (нацистская) идеология была лишь прикладным инструментом, характерным для строго определённого этапа развития капитализма, а именно – этапа империалистического. Этот этап характеризуется тем, что капитализм уже перерастает рамки национального капитализма и уже требует (но ещё не достигает!) слома национальных границ. Отсюда его крайняя агрессивность и склонность к экспансии. В то же время, единая мировая капиталократическая элита ещё не сформирована, имеют место острейшим образом конкурирующие между собой империалистические элиты, по своему происхождению национальные, но при этом каждая из них претендует на то, чтобы перестать быть только национальной и стать элитой универсальной, мировой, глобалистской. Отсюда и идея мирового господства. А, поскольку место единой глобалистской элиты ещё вакантно, и за него идёт острейшая борьба, то в этой борьбе каждая из претендующих на роль мировой олигархии элит стремится мобилизовать нации, которые и становятся пушечным мясом в схватке империалистических элит. Таким образом, ключевой парадокс состоит в том, что война идёт как раз за разрушение национальных границ и за построение единого глобалистского Нового Мирового Порядка, но в этой войне нации мобилизуются ультранационалистическими лозунгами.

Заметим, что уже к 1943 году тезис И.В. Сталина о том, что гитлеровский фашизм не является на самом деле разновидностью национализма, полностью подтвердился на практике, когда в войска SS (позиционировавшиеся в качестве средоточия и ядра расовой чистоты германской нации) начали массово принимать всех противников большевизма независимо от национальной и расовой принадлежности, вплоть до казахов, узбеков, туркмен, киргизов, уйгуров, татар, башкир, азербайджанцев (в составе Osttürkischer Waffenverband der SS), армян и представителей иных не менее «арийских» и «нордических» народов. Это свидетельствует о том, что реальные цели и реальная практика фашизма не имели ничего общего с теми идеалами, которые фашизмом провозглашались.

В этом плане тезис И.В. Сталина о том, что гитлеровский фашизм не является на самом деле национализмом, интересно сопоставить со своего рода политическим покаянием, написанным спустя четыре года прозревшим лидером Российской фашистской партии К.В. Родзаевским: "Нашим лозунгом мы избрали слова «Бог, Нация, Труд», определив тем самым свою идеологию как сочетание религии с национализмом и признанием первоценности труда, умственного и физического. Мы выдумали образ будущей – новой России, в которой не будет эксплуатации человека ни человеком, ни государством: ни капиталистов, ни коммунистов. «Не назад к капитализму, а вперёд к фашизму», – кричали мы, вкладывая в слово «фашизм» совершенно произвольное толкование, не имеющее ничего общего ни с итальянским фашизмом, ни с германским национал-социализмом. В основу нашей программы мы поместили идеал свободно выбранных советов, опирающихся на объединение всего народонаселения в профессиональные и производственные национальные союзы. В своей книге «Государство российской нации», в 1941 г., я попытался набросать конкретный план этой утопической Новой России, как мы её себе представляли: Национальные Советы и ведущая Национальная партия. Мы не замечали тогда, что функции национальной партии в настоящее время в России, ставшей СССР, осуществляет ВКП(б) и что Советы по мере роста новой, молодой русской интеллигенции становятся всё более и более национальными, так что мифическое «Государство российской нации» и есть в сущности Союз Советских Социалистических Республик. <...> Не сразу, а постепенно пришли мы к этим выводам, изложенным здесь. Но пришли и решили: сталинизм – это как раз то самое, что мы ошибочно называли российским фашизмом: это – наш «российский фашизм», очищенный от крайностей, иллюзий и заблуждений".

Ещё раз повторим и зафиксируем этот момент: полное расхождение (вплоть до диаметральной противоположности!) между провозглашаемыми фашизмом идеалами и его реальными целями и действиями, между фашизмом идеальным и фашизмом реальным. Соответственно, и критика фашизма может осуществляться с двух диаметрально противоположных позиций. Либо с позиции материалистической – то есть через его демифологизацию, через раскрытие его действительной экономической, социальной, политической и исторической природы и через разоблачение его «идеального образа» как заведомой обманки, этой природе не соответствующей и служащей исключительно для её сокрытия. Либо с позиции идеалистической (в худшем из возможных смыслов этого понятия) – то есть через ремифологизацию фашизма (хотя и с противоположным знаком), подмену содержательной критики экзальтированной демонизацией, через абсолютизацию внешней формы фашизма при игнорировании его социально-экономического, реально-политического и исторического содержания. Соответственно, возникли и два совершенно разных и качественно противоположных политических явления, именующихся «антифашизмом».

Первый антифашизм – реальный, тот самый, который фактически боролся против реального фашизма и идейно, и физически. Костяк этого антифашизма составили, безусловно, коммунисты – потому, что только они могли предложить реальную альтернативу капитализму, проявлявшемуся на тогдашнем этапе своего развития как фашизм. Союзниками коммунистов по антифашистской коалиции выступили буржуазные демократы (своего рода «консерваторы идеалов Просвещения») и классические буржуазные патриоты-консерваторы (в большинстве случаев – христиане), носители идеалов «старого», доимпериалистического капитализма, его исторически прогрессивного этапа. Самостоятельной силой они уже выступать не могли, так как объективно изменился сам капитализм, и прежние буржуазно-демократические идеалы лишились исторической почвы. Однако носители уже утративших историческую адекватность идеалов остались и, не будучи в силах предложить собственную жизнеспособную альтернативу фашизму, по крайней мере, оказались на стороне коммунистов. Общей базой, на которой стало возможно объединение столь, казалось бы, различных сил (коммунистов, консерваторов и буржуазных демократов) в общий антифашистский фронт, стала приверженность культуре, знанию и рациональному мышлению. Напротив, фашизм практически открыто поднял на щит лозунги контркультуры (ставшая крылатой фраза из пьесы Ганса Йоста «Когда я слышу слово "культура", я снимаю с предохранителя свой револьвер»), антиинтеллектуализма (не случайно одним из ярчайших образов и символов фашизма стало демонстративное сожжение книг), иррационализма, оккультно-синкретического мистицизма и мифотворчества.

Второй «антифашизм» – виртуальный, с реальным фашизмом никогда исторически не сталкивался, а возник уже после его разгрома в качестве, с позволения сказать, «рефлексии» праздношатающейся европейской «творческой интеллигенции» по поводу недавнего прошлого. Не имея ни дела с реальным (экономически, социально и политически материальным) фашизмом, ни даже сколько-нибудь адекватного представления о нём, этот второй «антифашизм» позиционировал себя как чисто «идеологическая» антитеза фашизму. То есть абстрагированной от реальности и иллюзорной форме фашизма он противопоставлял свою абстрактную форму, которую уже даже и не нужно было абстрагировать от содержания, т.к. содержательно она изначально вообще была пуста. «Идеалы» этого «антифашизма» состояли, таким образом, в чистом отрицании тех позитивных лозунгов, которыми фашизм оправдывал себя и прикрывал свою суть. Провозглашаемому фашизмом идеалу силы, физической красоты и здоровья этот «антифашизм» противопоставил развёрнутую апологию всевозможных физических и психических патологий и извращений, фашистскому идеалу коллективизма и солидаризма – культ изолированного от общества социопата, навязчивую фобию по отношению к любому воспитательному акту и, как следствие, к любой вообще социализации, фашистскому культу иерархии и превосходства – полной отрицание ценностных категорий и вообще любого социального, культурного и любого иного различения, навязчивую идею равенства всего всему, провозглашаемому фашизмом национализму (либо этатизму) – в лучшем случае радикальный космополитизм, в худшем – патологическую ксенофилию и аутофобию. Смешно, но даже монументальная архитектура и эпический кинематограф в Европе надолго стали табу для пришибленной фашистофобией и постстрессорым психозом не в меру пугливой и истеричной творческой интеллигенции. Одним словом, одним из последствий вызванного фашизмом шока стало своеобразное коллективное психическое расстройство, поразившее преимущественно социальную среду интеллигентствующих бездельников, лишённых благотворного влияния трудотерапии. И быть бы этой психопатии их глубоко личной проблемой, кабы на неё не возник устойчивый и весьма платёжеспособный спрос.

После окончания Второй Мировой Войны ситуация в мире качественно изменилась и, соответственно, перед империалистической олигархией помимо прежних задач встали новые.

В первую очередь, поскольку фашизм был безнадёжно дискредитирован в глазах общественного мнения, мировой капиталистической элите требовалось срочно и незамедлительно полностью отождествить фашизм с его внешней формой и, тем самым, вывести из под удара его реальную сущность и содержание, т.е. капитализм в исторической форме империализма. И здесь англо-американские империалисты изящно воспользовались творческими наработками самого фашизма по части самомифологизации и сокрытия своей сути. Весь комплекс фашистских мифов, не успевший развеяться и кануть в Лету, был тотчас реанимирован почти в прежнем виде, только с заменой оценок с положительных на отрицательные. Это позволяло империалистам создать пугало «фашизма» для отвода глаз от самих себя – ибо только внешней формой они от фашистов и отличались, в то время как по сути (прямая диктатура сверхмонополизированного капитала) были их близнецами-братьями и на поприще разжигания мировой войны потрудились ничуть не меньше Гитлера и много больше Муссолини. При этом чучело «фашизма» нужно было создать такое, чтобы ещё и «переложить с больной головы на здоровую», то есть не просто снять подозрения по поводу родства с фашизмом с себя, но и бросить их на своего главного противника – на Советский Союз. Так начал рождаться миф о «тоталитаризме», под которым в одну кучу сваливалась диктатура диаметрально противоположных социально-классовых сил.

С другой стороны, перед правящими западными элитами по-прежнему стояла задача перехвата привлекательных лозунгов у коммунистов и выращивания собственных карманных «социалистов». Если в 20-е и 30-е годы эта ниша была занята фашистами («национал-социалистами») и оппортунистической социал-демократией Второго Интернационала («социал-фашисты» по определению И.В. Сталина), то во второй половине XX века экологическую нишу фашистов заняли «антифашисты» (разумеется, второго из описанных выше типов) – «антитоталитарные» то есть антисоветские «левые». Вот так, собственно, на виртуальных «антифашистов» и возник социальный заказ. Потому что содержательная пустота формального отрицания внешней, абстрагированной от реальной сущности формы фашизма, могла быть заполнена всем, чем угодно. В том числе и содержанием, тождественным фашистскому, а именно узко-корпоративными интересами финансово-капиталистических монополистов.

В этом есть, кстати, в своём роде показательная этимологическая ирония, ибо префикс «анти-» помимо значения «против», «контр-» имеет и другое значение – «вместо». И если антифашизм Советской армии и европейского Сопротивления был действительно контрфашизмом, противофашизмом, то виртуальный «антифашизм» напуганных «тоталитаризмом» «левых интеллектуалов» в буквальном смысле оказался «вместо-фашизмом» – инструментом, выполняющим в системе капиталократии точно ту же самую функцию, которую прежде выполнял фашизм, с поправкой лишь на изменившиеся исторические условия.

В чём состояло изменение исторических условий? Прежде всего, в том, что до 1945 года капитализм пребывал в фазе империализма, когда ещё существовало несколько конкурирующих друг с другом за мировое господство кланов буржуазии, национальных по своему происхождению, хотя и стремящихся каждый за счёт другого преодолеть свою национальную ограниченность и занять место универсалистской единой мировой олигархии. После 1945 года англо-американский клан достиг этой цели и, уничтожив руками СССР конкурентов, в пределах капиталистического мира действительно из империалистического переродился в универсалистско-глобалистский, стоящий вне и над этническими, национально-государственными, цивилизационными и геополитическими интересами. Соответственно, задача мобилизации своих народов на борьбу с конкурирующими империалистическими державами сменилась задачей максимального снятия и растворения любых политических и национальных границ, формирования единого рыночного пространства. Поэтому на диаметрально противоположный сменился и «идеологический» инструментарий капиталократии: от ультрарадикального национализма к столь же ультрарадикальному космополитизму и национальному нигилизму. Мобилизационная десоциализация фашистского типа сменилась демобилизационной десоциализацией «антифашистского».

При этом прежняя задача десоциализации и дебилизации масс, понижения уровня их образованности и способности к самостоятельному критическому мышлению, иррационализации и мифологизации массового сознания, разрушения механизмов передачи от поколения к поколению культурных традиций – осталась прежней. В этом фашисты и их исторические наследники – «антифашисты»-вместофашисты из «новых левых» оказались полностью едины. Изменились только лозунги, под которыми уничтожается культура и традиционные социальные связи и устои – теперь то же самое делалось под лозунгом борьбы с «репрессивностью» и «скрытым тоталитаризмом». Двадцать с лишним лет после 1945 года у мировой финансово-капиталистической олигархии ушло на подготовку достойной замены фашизму, но зато и сконструированный за эти годы в недрах переселившейся в США «Франкфуртской школы», Тавистокского института и французских университетов «монстр доктора Франкенштейна» далеко превзошёл по своему социально-деструктивному потенциалу всё, что было придумано до этого, в том числе и фашизм.

В задачу настоящей работы совершенно не входит анализ философских тонкостей различных направлений «новой левой мысли» – структурализма, постструктурализма, постмодернизма, ситуационизма, фрейдо-марксизма и т.д. и т.п., чему можно было бы посвятить целые тома, столь же многочисленные, сколь и бессмысленные. Гораздо важнее, обозначив генеральную линию всего этого направления в целом, прояснить его социально-политическое значение и исторические последствия. Основная линия этого направления состояла в:

– полном отрицании категории сакрального и снятии любых ограничений религиозного характера;

– отрицании и дискредитации логики (как формальной, так и диалектической), способности к умозаключению, рациональности и даже банального бытового «здравого смысла», насаждении абсурда и заведомой бессмыслицы в качестве нормы, причём декларируемой и освящённой авторитетом университетских философских кафедр;

– отрицании категории смысла и утверждении «свободы» каждого понимать любой текст или явление абсолютно произвольным образом;

– иронии по поводу всего без исключения, доходящий до отрицания возможности обсуждать что-либо или мыслить о чём-либо серьёзно;

– дискредитации академической науки, размывании принципов научной методологии и границ научного и ненаучного;

– отрицании ценности культуры, точнее – в отрицании категории ценности как таковой, в признании равноценности всего всему;

– абсолютной релятивизации любых мировоззренческих, эстетических, морально-этических норм, отрицании различения между прекрасным и безобразным, добрым и злым, моральным и аморальным, здоровым и патологическим, обоснованным и необоснованным, социально приемлемым и неприемлемым;

– как следствие, разрушении границ искусства и в объявлении предметом искусства любого предмета или самовыражения автора, вплоть до физиологического, в эстетизации и апологии любых эстетических, моральных и поведенческих девиаций и извращений.

– наконец, отрицании самого человека как дискретной личности или хотя бы как индивидуума и в замещении его представлениями о «дивидууме» (делимой, составной сущности) или «ризоме».

Политические «выводы» были под стать «теоретическим воззрениям». Объявив себя «неомарксистами» (!), т.н. «новые левые» сразу же исключили из своего «неомарксизма» то, что, собственно, составляет содержание марксистской теории – представление о развитии производительных сил и характере производственных отношений, т.е. то, что, согласно марксизму, и составляет движущую силу и основной предмет истории. Разумеется, вместе с проблемой соответствия характера производственных отношений уровню развития производительных сил, «новые левые» сняли с рассмотрения и второй важнейший для марксизма вопрос – анализ классовой структуры общества и противоречий, возникающих между классами и иными социальными группами в связи с собственностью на средства производства и присвоением прибавочной стоимости, создаваемой в процессе труда. Все эти вопросы, составляющие суть марксизма, для «новых левых» «неомарксистов» оказались скучными и неинтересными. Разумеется, они не опровергли тезисы Маркса новыми эмпирическими фактами или логическими аргументами, а, в соответствии со своими принципами свободы от логики и научной методологии, просто отмахнулись от них. Позаимствовав из марксизма ряд понятий (например, «отчуждение», «эксплуатация»), а также лозунги революции, эмансипации и т.д., «новые левые» лишили эти понятия и лозунги конкретного социально-экономического содержания, сводящегося, в конечном счёте, к вопросу присвоения прибавочной стоимости, и превратили их в абстракции. Абстрактно трактуемое «новыми левыми» освобождение – освобождение не от конкретной классовой эксплуатации в процессе общественного труда, а «освобождение вообще» (от гнёта «тоталитарной Системы», от «скрытой репрессивности» и т.п.) в конечном счёте свелось к освобождению от всех социальных и этических норм, рамок и ограничений, к отрицанию и демонизации общества как такового и к оправданию (в качестве бунта против «тоталитаризма Системы») практически любых антиобщественных взглядов и форм поведения кроме, разве что, тех, которые предполагают формирование альтернативной социальности. Частью «тоталитарной Системы» «новыми левыми» были объявлены буквально все основания общества – от науки и искусства (не говоря уж о религии) до производства и традиционной семьи. Все нормальные отношения были объявлены формами угнетения и, напротив, любые асоциальные проявления получили санкцию.

Основным политическим субъектом революции в теориях «новых левых» вместо промышленного пролетариата стали маргиналы, асоциальные элементы и «дискриминированные» меньшинства. Причём, чем в большей степени какое-либо меньшинство асоциально, деструктивно и враждебно по своему образу жизни и привычкам обществу – тем более оно с их точки зрения, тем самым, революционно и прогрессивно.

Фактическими лозунгами «новых левых» стали отказ от труда, асоциальный образ жизни, отказ от признания прав собственности явочным порядком, полная сексуальная свобода (иными словами, неразборчивый блуд), совершение эпатажных акций, шокирующих публику и подрывающих устоявшиеся общественные и культурные нормы, в том числе актов вандализма в отношении культурных ценностей и т.п. В конечном счёте, если к вам в квартиру врывается безработный обкуренный наркоман и начинает громить мебель – не сомневайтесь: он таким образом протестует против репрессивности Системы, а ваше стремление защитить свою собственность – это она, эта самая репрессивность и есть, а вы (даже если вы рабочий) – пошлый буржуа и скрытый фашист. Если бы вы не были пошлым буржуа и скрытым фашистом, вы бы с радостью сами поучаствовали в этом погроме (освободив, тем самым, бытие от обладания и товарного фетишизма), бросили работу и пошли в обнимку с ворвавшимся к вам наркоманом творить свободное искусство граффити на окрестных заборах и стенах.

Понятно, что победить буквальным образом идеи «новых левых» не могли. Однако, явив себя в «революции дегенератов» (маргиналов, асоциальных элементов, бунтующих против бремени образования недоучек-студентов) конца 1960-х годов (кстати, во многом весьма точно предсказанной в своих проявлениях радикальным консервативным мыслителем Юлиусом Эволой в работе «Пришествие "пятого сословия"»), они выполнили целый ряд важных для капиталистической олигархии задач. Во-первых, увели значительную часть протестно настроенной молодёжи из-под влияния коммунистов и переориентировали её с опасных для олигархии задач национализации средств производства на демонстративно антиобщественное поведение, борьбу за права педерастов и животных и за легализацию наркотиков. Во-вторых, дискредитировали марксизм и социализм в глазах массового обывателя, для которого образ «левых» стал ассоциироваться с нежелающими учиться хулиганствующими студентами-двоечниками, устраивающими беспорядки от безделья и ради развлечения. В-третьих, создали легко управляемую и манипулируемую толпу, с помощью которой можно оказывать давление на политиков, недостаточно подконтрольных транснациональной финансовой олигархии (в этом смысле французские студенческие бунты конца 60-х предстают прообразом всех цветных революций начала XXI века). Наконец, в-четвёртых (и в-главных!), позволили запустить целый ряд проектов, направленных на разрушение структур т.н. гражданского общества и социальных связей, атомизировать общество и существенно снизить его культурный и интеллектуальный уровень (тем самым резко повысив эффективность технологий манипуляции массовым сознанием).

Заинтересованность финансовой олигархии в разрушении, атомизации общества, в десоциализации населения и снижении его интеллектуального и культурного уровня вполне логична. Естественное развитие капитализма сопряжено с неизбежной и прогрессирующей концентрацией капитала и разорением прежних собственников. В результате прежний широкий и массовый класс буржуазии сжимается до узкого клана, включающего лишь считанные семейства. Всё остальное общество по логике процесса должно пролетаризироваться. До последнего времени этого не происходило лишь потому, что капиталократической олигархии было необходимо в соревновании с СССР «держать марку». Для этого искусственно, вопреки естественной логике капитализма, поддерживалось существование т.н. «среднего класса», а также высокий уровень социальных гарантий, образования и культуры. Для этого же поддерживались фундаментальные научные исследования, космические программы и т.д. – то есть весь тот «капитализм с человеческим лицом», который мог казаться столь привлекательным как в плане уровня жизни, так и в плане возможностей личностной самореализации. Но по существу эта реальность была искусственной. И уже тогда, когда она только создавалась, были созданы и механизмы её демонтажа. Как только пал СССР, так начался и демонтаж «социального капитализма» в США и Европе – стремительное нарастание имущественного неравенства и распад среднего класса.

И именно с этого времени, то есть с конца 80-х – начала 90-х ранее хорошо закамуфлированная и весьма неочевидная смычка между интересами мировой капиталократической олигархии и политическим наследием «новых левых» вместо-фашистов стала проявляться всё более явно, вплоть до полного синтеза рыночного фундаментализма неолибералов с «западной левой» в единый проект. Социально-политическое оружие массового поражения, созданное и впервые испытанное капиталократией в 60-х годах прошлого века на голлистской Франции, крепко припрятанное до подходящего момента в 70-е – 80-е, с конца 80-х начало применяться в полную силу.

Основное оружие в «левом» арсенале капиталократического глобализма – это тщательно взращённая на «антифашистском» (вместо-фашистском) мифе идеология толерантности, согласно которой интересы любых (почти любых) меньшинств (этнических, социальных, половых) всегда a priori выше интересов большинства. Причём, в точном соответствии с традициями «новых левых», чем более данное меньшинство асоциально, чем более его образ жизни и поведение неприемлемо и оскорбительно для большинства общества – тем более данное меньшинство требует защиты со стороны государства. С точки зрения доктрины толерантности не меньшинство должно приспосабливаться к принятым большинством общества нормам, а большинство должно научиться терпеливо (толерантно) сносить любые оскорбления. Любая попытка большинства сопротивляться автоматически трактуется как проявление «фашизма», подвергается шельмованию с стороны СМИ и репрессиям со стороны государственного аппарата. Эта «антифашистская» парадигма получила своё закрепление во вполне нацистском по своему характеру официально провозглашённом (!) и в ряде стран узаконенном (!) принципе «положительной дискриминации». Одним из основных частных проявлений парадигмы толерантности является т.н. мультикультурализм – концепция (апеллирующая к типично вместо-фашистскому мифу о «коллективной вине белого человека»), в соответствии с которой этнические меньшинства не должны приспосабливаться к культуре национального большинства, а, напротив, национальное большинство должно приспосабливаться к культуре меньшинств. Особенно вопиющий характер этот принцип приобретает в случаях, когда большинство является коренным, а меньшинства – диаспорами этнических мигрантов. Другим ярким примером реализации принципов толерантности является ситуация с половыми извращенцами, которым предоставляются не просто равные, а фактически преимущественные права, в то время как любое выражение по отношению к ним точки зрения традиционной морали подвергается репрессиям и чуть ли ни само объявляется социальной патологией под именем «гомофобии».

В тесной связи с парадигмой толерантности находится парадигма и практика т.н. «политкорректности», сводящаяся в конечном счёте к коренному искусственному изменению языка и культуры в целом, направленному на то, чтобы сделать не вписывающиеся в требования толерантности идеи невозможными просто на уровне языкового выражения. Фактически, речь идёт о полном аналоге новояза из антиутопии Дж. Оруэлла. И здесь мы опять-таки видим, как формальные противоположности фашизма и «антифашизма» сходятся в своей сути и реальной практике до полной тождественности. Что характерно, представление о языке как средстве не мышления и познания, а манипуляции и управления также восходят к «левым интеллектуалам» и, в частности, Ролану Барту.

Отдельного разговора заслуживает та роль, которую в разрушении традиционной социальности и механизмах передачи культуры от поколения к поколению сыграли и продолжают играть такие наследия «новой левой» как феминизм и концепция «прав ребёнка», вылившаяся в практику ювенальной юстиции. Впрочем, эти темы – безусловно важные – уже были нами достаточно подробно рассмотрены ранее в книге «Инструментарий капиталократии» и выходят за рамки задач настоящей работы.

Здесь же нам важно указать, какую роль идейное наследие революции дегенератов играет в механизмах воспроизводства политической власти капитала. Во-первых, с помощью насаждения толерантности, мультикультурализма, феминизма и т.д. общество растаскивается на совокупность враждующих между собой меньшинств. В результате капиталократическая олигархия из роли численно ничтожного антисоциального меньшинства, противостоящего всему обществу, переходит в роль меньшинства среди меньшинств – разумеется, наиболее могущественного и стоящего высоко над всеми другими, поглощёнными междусобойной грызнёй. Этому растаскиванию общества на совокупность меньшинств способствует не только искусственная стимуляция миграции, не только дискриминационаая политика в отношении большинства, делающая принадлежность к тому или иному меньшинству условием выживания, но и разрушение всех культурных кодов, объединяющих общество в единое целое. Во-вторых, мультикультуризация и десоциализация создают благодатную почву для управляемого хаоса вплоть до уличных войн. А в условиях уличной войны и «подъездной самообороны» мало у кого найдутся силы для того, чтобы предъявлять социальные требования правительству или руководству корпорации. А, если таковые и найдутся, их легко уничтожить силами какой-нибудь уличной этнобанды – не важно арабской, турецкой, албанской или чеченской. Таким образом, мультикультуризация общества и нагнетание состояния этнической уличной войны («скинхеды» против «чёрных») есть, прежде всего, способ вывести государственный аппарат из-под контроля институтов гражданского общества (которые при этом вообще уничтожаются), коррумпировать его и банально купить. В-третьих, под лозунгами «новых левых» о детоталитаризации, гуманизации и гуманитаризации среднего и высшего образования уже к настоящему времени уровень образования в Европе и, тем паче, США снижен многократно – соответственно, многократно повышена восприимчивость масс к технологиям манипуляции сознанием и управляемость. При этом, правда, рухнула фундаментальная и прикладная наука, что можно наблюдать по полному провалу как космических программ, так и медицинских разработок, но в условиях отсутствия цивилизационного конкурента в лице СССР мировая капиталистическая система может обойтись и без космоса, и без науки. В-четвёртых, снижение уровня культуры и образования масс позволяет формировать идеального потребителя (Кант и Вагнер не отвлекают от шопинга). В конечном счёте, это также имеет прямое отношение к вопросу власти, т.к. после отвязки мировых валют от золотого эквивалента, законы рынка из объективных превратились в произвольно устанавливаемые, и сам рынок стал ничем иным как инструментом управления социальным поведением. Соответственно, любые ценности и отношения, не сводимые к рыночным, нарушают монополию капиталократии на тотальную власть и потому подлежат уничтожению.

В отношении «первого мира» (прежде всего, США и Западной Европы) сегодня проводится та же самая операция, которая 20 лет назад была проведена в отношении «второго мира» (СССР и Восточной Европы). А именно, идёт сознательное, целенаправленное разрушение всех структур общества, реализуемое «сверху». Цель – лишение граждан собственности и политических прав, установление тотальной диктатуры транснациональной финансовой олигархии в общемировом масштабе. Эту диктатуру можно было бы назвать фашистской, если бы она не превосходила фашистскую в той же мере, в какой фашистская диктатура превосходила прежнюю буржуазно-демократическую.