Моя жизнь. Итоги

Итоги

Следует особо подчеркнуть: мой рассказ всего менее претендует на какую-то личную жалобу. Я обвиняю свою горе-мать, но не жалуюсь при этом буржуазному общественному мнению, которое либо цинично усмехнётся, либо сделает вид, что посочувствует мне, но напрочь откажется сделать все вытекающие отсюда классовые выводы. Я обвиняю капиталистическое общество, вручившее моё воспитание (а главное — содержание) такой бестии, которая была хуже всякого детдома. Я обвиняю демократических подголосков капитализма, которые не перестают плакать насчёт жертв сталинских репрессий или — что ещё постыднее — насчёт советского «дефицита», но при этом полностью закрывают глаза на то, что МОЁ положение было неизмеримо хуже положения всякого узника ГУЛАГа: те хотя бы подвергались истязаниям (поскольку вообще подвергались), уже СФОРМИРОВАВШИСЬ КАК ЗРЕЛЫЕ ЛЮДИ, жившие до того зачастую очень даже НЕПЛОХО, между тем как меня, с полного благословения «демократии», терзали и уродовали С САМОГО РОЖДЕНИЯ. Я обвиняю сталинских ослов, которые и сегодня продолжают идеализировать тот самый сталинско-брежневский режим, который оказался неспособен защитить даже то, что в нём оставалось ещё от Октябрьской революции и от ленинизма, зато взрастил и воспитал таких циников, как мои родственники и вообще почти всё ближайшее окружение моего детства. Если Сталин не тронул никого из моих ближайших родственников, то за это я могу лишь презирать Сталина: если бы эти родственники, эти законченные дубины, были уничтожены, возможно, мне не пришлось бы родиться и перенести всё то, что я перенёс.

Нет ничего более подлого, чем попытки досужих сплетников и зубоскалов оценивать человека, пережившего такие события, с точки зрения обывательских критериев психического «здоровья», так же как нет ничего более абсурдного, чем интересоваться, из праздного любопытства, местом работы человека спустя 27 лет после отмены «коммунистической» статьи о тунеядстве.

Автору этих строк приходилось время от времени рассказывать обывателям (например, школьным учительницам) о своих детских невзгодах и лишениях, пришедшихся на девяностые и особенно на нулевые годы. Излюбленным приёмом этих господ было дипломатично улыбнуться и отмахнуться от этого разговора при помощи консервативных банальностей о том, что «девяностые годы были очень тяжёлыми», «девяностые годы были периодом кризиса» и т. п. При этом нарочно упускалось из виду то обстоятельство, что ОСНОВНУЮ ТЯЖЕСТЬ этого кризиса буржуазное общество переложило на плечи ТАКИХ, КАК Я, а большинство этих учительниц далеко не голодали и в самые «страшные» девяностые годы. Остаётся прибавить, что расхожее понятие «лихие девяностые» страдает неточностью и отдаёт откровенной вульгарностью. Так, для меня лично настоящие «лихие» времена начались в 2001 году: настолько совпали в своё время установление в России фашистской диктатуры Путина и обострение психического заболевания у моей матери!

Марксизм давно разоблачил ложь буржуазной пропаганды о буржуазной демократии как «внеклассовой» и «всенародной», основанной на «равенстве всех перед законом». Новейший опыт только подтвердил, что пролетариат, а зачастую и «средний класс», познаёт демократию под ударами полицейских дубинок. Моя автобиография, надеемся, неплохо проиллюстрировала, насколько более обнажённой, циничной и подлой стала демократическая ложь СЕГОДНЯ, когда загнивание капитализма продвинулось далеко вперёд.

Далее. В среде уголовников и вообще в мужской половине «среднего класса» считается признаком высшей революционности проклинать полицейских, обзывая их неприличными словами на буквы М и П. И здесь мы тоже имеем дело с двойственностью и фальшью: читатель достаточно уже имел возможности убедиться, что фашистская диктатура не сводится к профессиональной полиции, и РОДНАЯ МАТЬ при желании может взять на себя часть полицейских функций. Если динозавры сталинизма вроде Зюганова, Тюлькина и Нины Андреевой хотят уничтожения капитализма без уничтожения полицейского аппарата, то современная либеральная рабочая аристократия хотела бы уничтожения полицейского аппарата без уничтожения капитализма. К слову сказать, разбрасываясь в адрес полицейских всякими пустыми оскорблениями, вульгарные демократы показывают этим, что они не столь уж непримиримы к буржуазной диктатуре ПО СУЩЕСТВУ. Оскорблениями в адрес целых общественных групп бросаются те, кому по существу о них нечего сказать. Тем более, есть ещё одна причина, по которой уголовники и нацисты ненавидят тех же полицейских, а также «коммунистов»: полицейские и «коммунисты» не дают этой публике самоутверждаться на убийствах узбеков или чеченцев, хотя и делают это время от времени сами.

Окидывая мысленным взором всю свою жизнь, вплоть до полного разрыва год назад каких-либо отношений с матерью и другими родственниками, я понял главное: эти люди были не чем иным, как агентами буржуазного общества по подавлению моей личности и по подготовке из меня наиболее бесправного и бессловесного раба капитала. Эти господа не смогли бы в своё время и недели удержать меня в повиновении на одном физическом насилии и голоде. Они нуждались в цементе морали и профессиональной педагогики, которая ещё с советских времён является у нас делом преимущественно женским. И в последнем счёте разница между лютеранскими попами, к которым меня водила моя мать и которые несколько лет служили для меня единственной отдушиной, и современными сталинистами из КПРФ или РКРП, которых я в своё время по наивности принял за продолжателей революционного дела Ленина, оказалась не такой уж большой. Эти господа просто играли разными цветами радуги и остались в последнем счёте апостолами рабства и подчинения.

Собственный жизненный опыт автора этих строк крепко научил его той истине, что всей своей тяжестью этот режим духовного подавления ложится именно на голодающих детей и подростков из нищих семей, особенно на БЕЗОТЦОВЩИН. И необходимым элементом в этой механике подавления является КУЛЬТ МАТЕРИ, логическим дополнением которого служит культ учительницы.

Недаром больше всего любят своих матерей уголовники: потому что эти матери почти не били и не унижали своих чад, а главное, НЕ ВЫМАТЫВАЛИ ИХ ДУШУ. А зря. Порядочным же людям, многим из которых «порядочность» прививалась через материнскую истерию, нет оснований идеализировать мать. При этом, конечно, не следует забывать, что между уголовниками — выходцами из сытой среды и уголовниками-БЕДНЯКАМИ нельзя ставить знак равенства. Пренебрежительно относиться ко ВТОРЫМ — значит утопать в тех самых интеллигентских предрассудках, которые в своё время пытались привить мне и которые я отторгнул с такой последовательностью, как никто из моих знакомых.

Что тесно объединяет сталинцев, демократов, гитлеровцев и уголовников из полка «Азов» — так это консервативные взгляды на семью. Ни в каком другом вопросе круг не замкнулся между всеми этими категориями общества, как в семейном вопросе.

Буржуазное общество покрывает насилие родителей и подростков-башибузуков по отношению к слабым и больным детям не потому, что эта «проблема» вообще не решаема. Буржуазия по существу НАТРАВЛИВАЕТ пьяных отцов, истеричных матерей и наглую молодую поросль на слабаков, так же как и на представителей угнетённых народов, для того, чтобы эти насильники обоего полка НЕ ТРОГАЛИ БУРЖУЕВ. Кроме того, буржуазии необходимо ПУШЕЧНОЕ МЯСО, качественное и некачественное; а качественное пушечное мясо можно получить только из самоутвердившихся подростков. И если буржуазное государство время от времени одёргивает далеко зашедших насильников, то только потому, что буржуазии не нужно ЧРЕЗМЕРНОЕ самоутверждение тех, кто однажды может перестать довольствоваться избиением беззащитных и бесправных людей и в припадке истерики замахнётся на богачей и их сторожевых псов. Вот почему капиталистическая система нуждается во всех этих элементах: и пьяных отцах, и истеричных матерях, и школьных губошлёпах. Чтобы уничтожить домашнее и школьное насилие, как и всякое вообще общественное насилие, нужно уничтожить капитализм. Остаётся прибавить, что любой, даже самый плохой, отец лучше матери-одиночки: если тебя бьёт ОТЕЦ, ты рано или поздно САМ СТАНЕШЬ МУЖИКОМ, если же тебя бьёт МАТЬ, ты можешь стать только ТРЯПКОЙ, из состояния которой будет очень трудно выйти.

Я ненавижу свою мать не только потому, что она не кормила меня и всячески унижала. Не меньшим основанием для ненависти является то обстоятельство, что она всю свою жизнь ЛИЦЕМЕРИЛА и пыталась привить это лицемерие мне. Судя по всему, она пронесёт эту свою гнусную черту до могилы. И здесь густым клубком переплелись личные мотивы моей матери и классовые интересы буржуазии, которая ещё с советских времён проводила по отношению к моей матери на сто порядков более благоприятную политику, чем ко мне. Так, когда мне было 9 или 10 лет, мать рассказала мне, что «революция — это когда родственники убивают друг друга». Мать не рассказала мне, что во время революции ГОРАЗДО ЧАЩЕ убивают друг друга отнюдь НЕ родственники, что революция — это когда рабочие убивают капиталистов, крестьяне — помещиков, а беднейшие крестьяне и батраки — помещиков и кулаков. Но дело в конце концов не в этом. Ведя себя по отношению ко мне самым подлым образом, моя мать этим лучше всяких советских учебников сагитировала меня ЗА РЕВОЛЮЦИЮ и ПРОТИВ ТАКИХ РОДСТВЕННИКОВ, КАК ОНА САМА. Так, пытаясь вытащить хвост, эта мелкая воровка истории увязила нос.

Буржуазия и её демократические лакеи любят обвинять своих революционных противников в нетерпимости к чужому мнению. В действительности буржуазия далеко превосходит пролетариат непримиримостью своего классового сознания: она твёрдо знает, что пока есть возможность грабить человечество, лучше грабить его, чем горбатиться самим; пролетарии же, особенно в богатых нациях, зачастую сами не прочь приобщиться к буржуазной среде. Но буржуазия и плетущиеся у неё в хвосте обыватели не могут говорить об этом вслух, если только не в редкие часы откровенности. Именно поэтому утробные позывы сытых людей прикрываются разного рода абстрактными требованиями, как-то: хорошо учиться, не вскакивать и не ложиться на парту во время уроков, не баловаться и не смеяться в детстве, работать во взрослой жизни и т. д. Хорошо предъявлять такие требования и тем, кто может баловаться и обжираться в свободное от учёбы время, и истощённым от постоянного голода и постоянных издевательств людям! Нет, господа, мы не признаём таких абстрактных норм, которые есть не что иное, как классовый обман. То обстоятельство, что этот обман имеет за собой традицию тысячелетий, не меняет необходимости борьбы с этой традицией, ибо только дикари могут считать вечными традиции, идущие от пещер. Разоблачение буржуазного общества и его морали есть первая обязанность пролетарского революционера. Остаётся прибавить: это первая обязанность всякого, кто считает себя моим другом.

Неоценимое значение вождя современных подлинных коммунистов Александра Гачикуса состоит в том, что он восстановил и развил марксистско-ленинское учение о хроническом голоде как неотъемлемом признаке настоящего пролетариата на всём протяжении его истории. В то время как буржуазное общество, в том числе коммуно-патриоты, всегда заставляло меня стыдиться заявлять о том, что я хронически голодаю, а мать и некоторые педагоги внушали мне абсурдную мысль о том, что я даже нахожусь в «лучшем» положении, чем другие дети и подростки, — товарищ Гачикус своими теоретическими работами позволил мне сделать единственно правильные классовые выводы: у меня нет никаких общих интересов с обывателями, с окружением своего детства и отрочества, и у меня нет по отношению к ним никаких моральных обязательств. У меня есть общие классовые интересы только с мировым пролетариатом, некоторые представители которого уже выручали меня из неприятных и опасных ситуаций, и вытекающие отсюда исторические обязательства по отношению к беднякам всех стран. Только с этого момента началась моя настоящая биография, биография современного пролетарского революционера.

Мой тренер и названный старший брат Михаил понял все эти истины, и с тех пор не было ни лучшего большевика, ни лучшего моего друга.

Конец.