Ни истины, ни морали: как постмодернизм разрушил цивилизацию

Вместо того, чтобы подталкивать студентов к поиску истины, университеты прививали им лишь одну моральную добродетель - "непредубежденность", так что в итоге единственной верой, объединившей всех, стало представление об относительности истины. "По какому праву, - неизменно спрашивали описываемые Блумом студенты, - я или кто-либо вообще решает, что одно мнение лучше другого?"

Постмодернистские ученые и сами прекрасно были осведомлены об этом феномене. Еще в 2004 году, в эссе, опубликованном в журнале Critical Inquiry, французский социолог Бруно Латур заметил, что "целые кандидатские диссертации посвящены тому, чтобы убедить хороших американских детей в иллюзорности понятия факт".

Какие плоды принес подобный релятивизм? О, отнюдь не те, что ожидало от него большинство адептов. Тех самых, кто, насаждая этот релятивизм в научных кругах, предполагал, что тот сработает подобно наивной наклейке на автомобильном бампере, призывающей к веротерпимости, то есть станет этаким простым способом предотвращения абсолютизма и достижения демократической толерантности и равноправия. В свою очередь, критики, как бы мало их ни было, предостерегали от возникновения морального вакуума, ведущего к гедонизму и нигилизму. Но обе стороны ошибались.

Нынешние студенты, результат нескольких поколений постмодернистского релятивизма, прочно воцарившегося на всех уровнях американского образования, не превратились в аморальных гедонистов, тех самых, которых так опасались консерваторы (недавнее исследование, опубликованное в Child Development, показало, что подростки теперь встречаются, занимаются сексом и пьют меньше, чем раньше). Но не стали они и миролюбивыми сторонниками сосуществования, на которых так рассчитывали прогрессисты. Каждый пятый студент считает теперь вполне приемлемым использовать насилие для того, чтобы прервать не угодного ему оппонента.

Не случайно в нынешних кампусах царит полная противоположность релятивизму - так называемый новый моральный позитивизм. Молодые люди уверенно внедряют ограничения и запреты, безжалостно подвергая остракизму нарушителей и насаждая таким образом чрезвычайно перегруженную табу культуру, которую вряд ли кто-то мог предвидеть.

Из широко обсуждаемого события прошлого года в государственном колледже Эвергрин, когда студенты, возмущенные тем, что было воспринято ими в качестве расовой дискриминации, сумели захватить университетский городок и взять в заложники администрацию, мы знаем, что такая культура порой приобретает откровенно авторитарный характер. Иными словами, моральный позитивизм студентов все больше превращается в стремление ограничить свободу неугодных им групп.

Как же случилось, что такое, пожалуй, самое дружелюбное для постмодернистского релятивизма место в мире, как Эвергрин, в конечном итоге превратилось в авторитарный рассадник своей полной противоположности?

Размышляя над этим вопросом, стоит для начала взглянуть на то, как этот самый релятивизм воплотился в учебных классах. К счастью, у нас есть такая возможность. Совсем недавно журналист Бенджамин Бойс проинтервьюировал студента из Эвергрина по имени Томас Хэдли. Это интервью - замечательный документ, который следует увидеть целиком.

Вот, например, как описывает Хэдли свой опыт на уроке под названием "СМИ важны":

"Первое, что вдалбливали нам в голову, - это, то, что документальные фильмы не являются "правдой". Что отчасти правильно. Невозможно проигнорировать вовлеченность человека в этот процесса, как и то, что именно он решает продвинуть тот или иной нарратив. Но мне было ясно, что существует серьезная проблема в том, чтобы просто взять и сказать всем этим студентам, что все, что они видят, является своего рода подделкой или неправдой".

Можно было бы ожидать, что студенты, усвоившие подобный подход, станут пассивными критиками, умелыми в деконструкции - отрицании общепринятых идей, но слишком робкими и скептичными для того, чтобы продвинуть какой-либо свой собственный нарратив. Именно это наблюдал Блум в 1987 году. Но это совсем не то, что произошло здесь.

Хэдли описывает ситуацию, случившуюся в один из первых дней занятий. Преподаватели организовали упражнение, по ходу которого студентам были даны два антонима и предложено выбрать, где в спектре между ними находятся они сами. Тут несколько студентов стали возражать против самих антонимов "грязный" и "чистый" из-за воспринимаемых ими расовых коннотаций, а дальше произошло следующее:

"Часть студентов до того распалилась, что стала кричать на преподавательницу, организовавшую это упражнение, доведя ее своими оскорблениями до слез. Плача, она извинялась и говорила: "Боже мой, мне очень жаль, я не имела ничего такого в виду, пожалуйста, простите меня".

Произнося все это, она плакала и было видно, что она совершенно разбита Мне стало ясно, что на вершине иерархии в классе оказалась маленькая крикливая группировка студентов, которой все остальные немедленно сдались. Их реакция же была следующей: "Разумеется, мы тебя не прощаем". Так, что они не прекращали и продолжали ее оскорблять".

Почему же студенты с авторитарными замашками нашли столь плодородную почву для своего абсолютизма в классе по изучению кинематографа в Эвергрине? Хэдли предположил, что, в отличие от лекторов по естественным наукам, преподаватели искусств и гуманитарных специальностей с большей вероятностью говорят студентам: "Эй, у вас уже есть все нужные вам знания, мы же здесь сегодня лишь для того, чтобы вы могли как можно яснее и громче выразить свою правду".

В то время как традиционное образование прививало ученику скромность, оценивая его в сравнении с внешним эталоном, постмодернистская педагогика подразумевает, что любая попытка помешать личной позиции каждого ученика нелегитимна по определению.

Анализ Хэдли прост: когда внешних эталонов истины не осталось, опереться можно лишь на самого себя. А ты сам, несмотря на добрые побуждения постмодернистов, совершенно не желаешь признавать собственные ошибки и свою предвзятость. Уверенность в себе, в своей правоте слишком глубоко укоренена в нашей эволюционной психологии, а потому, наставления абстрактной теории ее поколебать неспособны.

Именно по этой причине человек с радостью ставит под сомнение правоту других. Постмодернисты, возможно, надеялись, что, деструктурировав истину, люди направят свой критический взгляд внутрь, смиренно задаваясь вопросом: "Чем же, моя правда лучше твоей?" Вот только, вместо этого они сформулировали эту идею совершенно иначе, вызывающе спрашивая: "Почему это, твоя правда лучше моей?" Здесь и оказался заложен механизм вечного конфликта.

Противоречие, скрывающееся в "релятивизме для тебя, но не для меня" не укрылось от тех, кто внимательнее присмотрелся к академическому постмодернизму. На вопрос о том, почему он прекратил учиться у великих деконструктивистов Поля де Мана, Ролана Барта и Жака Деррида, политолог Фрэнсис Фукуяма недавно объяснил в интервью изданию Chronicle of Higher Education, что все эти гиганты мысли "продвигали своего рода ницшеанский релятивизм, утверждавший, что правды нет , но при этом в большинстве своем были ярыми приверженцами повестки дня принципиально марксистского толка". А потому весь этот релятивизм он назвал "абсолютной бредятиной".

В конечном же итоге инструменты постмодернистской критики стали применяться сегодня для более эффективного преследования других и сокрушения всех тех иерархий, что стоят на пути твоей собственной персональной правды. Которая, в свою очередь, никогда не ставится под сомнение - будь то марксизм, интерсекциональность (так называемая "теория пересечений", утверждающая связь между различными формами и системами угнетения, доминирования и дискриминации) или даже просто откровенная анархия сетевых троллей. В основании всего была и остается одна первобытная цель - наслаждение от власти над другими. Именно так, как это случилось, когда студенты колледжа Эвергрин в классе Хэдли унижали свою преподавательницу.

Блум предсказал результаты воцарения релятивизма, что лишь показывает, насколько дальновиден был этот мудрейший из критиков постмодернизма. Он ведь уже тогда считал маловероятным, что демократия и равенство не пострадают от "ценностного релятивизма". Релятивизм создает этакую веймарскую атмосферу, ценностную кучу малу, и побеждают в этой свистопляске, как правило, те, что наименее либеральны.

"Условия создания ценностей, - писал Блум, - особенно в своей авторитарной и религиозной или харизматической форме, скорее всего, станут препятствовать демократическому рационализму".

Иначе говоря, разрушение внешних истин отнюдь не порождает мир и любовь. Оно лишь превращает общество в поле боя и конфликтов между личными истинами, которые конкурируют друг с другом все с меньшей и меньшей сдержанностью. Это создает социальные условия, которые вознаграждают экстремизм, превращающийся в полезную адаптацию в условиях нравственной среды, сформированной на основе идей Гоббса. Ведь мир, как оказывается, приходит из гегемонии ценностей, по соглашению между нами о том, что является правдой.

Постмодернизм должен был освободить нас от мифов, маскирующихся под факты. Проблема же оказалась в том, что общество неспособно достичь ничего, включая свободу и социальную справедливость, без коллективного доверия. А доверие зависит от сограждан, чувствующих себя связанными общими истинами, ценностями, и да, мифами. Без них общество рассыпается и превращается в поле боя всех против всех, становится этакой агломерацией "Я", стремящихся распространить свою власть - единственную правду, которую признает постмодернизм.

И если выжженной земле мы предпочитаем общество, нам придется согласиться на то, чтобы быть связанными истинами, ценностями и мифами, находящимися вне нас самих. Эти истины, ценности и мифы будут несовершенными, условными и открытыми для критики. Но если мы решим, что их нет вовсе, нас самих не станет тоже.

(перевод Александра Непомнящего)

Источник: "Мида"