Транзит: Мукачево, Освенцим, Куба, Израиль… И вся жизнь
Любовь РОЗЕНФЕЛЬД, Ашкелон
Иллюстрация: pixabay.com
Я плохо говорю по-русски, потому что я тридцать два года жила на Кубе. А вообще мы из Мукачево. Там говорили на языке идиш, венгерском, чешском.
Потом, когда началась война, нас долго везли куда-то, фашисты сделали еврейскую улицу, гетто, а нас впустили в комнатку, где могло жить человек семь, но нас там собралось, наверное, сто человек. Я не знала, где моя рука, где моя нога. Там лежал старик с большой белой бородой. Они его схватили за бороду и так мотали его голову из стороны в сторону, пока почти всю бороду не вырвали. И мы должны были на это смотреть…
С нами была сестра Фрида, она артистка, очень хорошо пела. Красивая… Но она была в положении, ей было плохо, а нас из одного лагеря переводили в другой. И в Штутгарте я была, и ещё в одном. Наконец, привезли в Аушвиц. Сестру там поместили отдельно от нас с мамой, мы её не могли видеть.
Нас всех стригли под машинку, в последний раз я видела Фриду, когда ей остригали такие красивые большие чёрные волосы, как у нашей мамы. Все охнули, когда она сняла платок… Везде стригли волосы, там, где они росли. Нам давали такие платья, без трусиков, без ничего внизу. А спали мы на голых досках.
Потом нам с мамой рассказали, что сестра родила ребёнка, мы так и не узнали, кого она родила, мальчика или девочку. Ей приказали, чтобы она скорей, скорей положила младенца на лавку. "У тебя красивый ребёнок, кто-то его возьмёт". Но разве она могла положить своего ребёнка? И её отправили в газ и там убили вместе с этим ребёнком. Ей было двадцать шесть лет. Красивая…
Другая женщина положила своего ребёнка, как ей приказали, так потом она кричала, сильно кричала на следующее утро. Она потеряла ум. Как это — положить своего ребёнка? И её убили.
Моя мама… Разве можно забыть свою маму? Она сказала что-то, я услышала только: "крэйнк фрау", вы понимаете, что это значит? Видно, она сказала надзирательнице, чтоб её болячка взяла, эту немку, что за нами смотрела. Тогда маму тоже отправили в газ. Вы понимаете? Моя мама…
Когда нас поднимали утром в пять часов, мы шли пи-пи, там давали выпить только один глоток воды, потом второму человеку давали глоток, третьему, всем — тысячи людей, только одну капельку воды и всё.
В воскресенье можно было не работать, но тогда не давали ни есть, ни пить. Ничего. А я хотела есть. Я сказала, что буду работать, нам за это платили. Немка отвела меня к женщине, там был огород, весь в воде, как в болоте. Я доставала оттуда картошку, а женщина, у которой этот огород, оказалась родом из Польши. Это я потом узнала. Я работаю, а немка, что меня привела, всё время бьёт меня плёткой и кричит: "шнель, шнель!" (быстрее, быстрее). Она бьёт, а я не плачу, они не любили, когда плачут. Я смеюсь, а слёзы в глазах. Так та женщина думала, что я немецкий язык не понимаю, она сказала ей: "зачем ты бьёшь эту несчастную девушку? Как ты можешь? Мне за немцев стыдно…". Тогда эта немка бросила плётку и ушла… Там были свиньи, и я у них украла еду из корыта…
Эта немка часто меня била и говорила, что я тебя не убью, а будешь всю жизнь работать на Германию.
Но они не давали работать, как нормально работают люди, они хотели только мучить нас. Сегодня мы копали землю и накладывали её на носилки, как мужчины, и несли туда, а завтра эту же землю мы снова накладывали на носилки и несли обратно туда, где вчера брали…
В лагере нам давали такой суп (она произносит "зуп"), чтобы не было месячных, понимаете? Что там с этим можно делать в лагере?
Когда нас освободили, я попала сначала в Бельгию, а потом попросилась на Кубу, где давно жила моя старшая сестра. Она вышла замуж за кубинца ещё до войны. Раньше там было очень хорошо. А потом стал Фидель, я его видела, как вас сейчас вижу. Появились карточки, там до сих пор так живут — всё по карточкам, даже сахар, хотя его там вырабатывают, и кофе…
У меня был муж, очень хороший, он мне вызывал врачей, когда нужно, клал в больницу… Мне там сделали две операции на животе, потому что после лагеря я была больная женщина. У меня не было детей, но муж меня не бросил. У нас был свой магазинчик. А потом, когда муж умер, я осталась одна. Хорошая соседка, такая приятная женщина, взяла меня к себе, и я жила у неё три месяца без копейки денег…
Когда я сказала, что хочу ехать в Израиль, потому что я еврейка и была в Аушвиц, меня не хотели выпускать, помог английский дипломат, муж моей подруги. Потом они вдвоём с подругой сумели уехать в Америку. Мне не разрешили ничего с собой взять. У меня была хорошая мебель, деньги, но я ничего не могла взять. Я так кричала на ту женщину, когда она мне сказала: "тут бери свои деньги, а туда — ничего не дадим". Сбежались люди. Я кричала, что она гитлеровка… Она получила от меня.
В Израиле у меня появилась метапелет (няня по уходу), русская, потом вторая, тоже русская, так я стала понимать и говорить по-русски. Ещё я понимаю по-венгерски, мне покупают венгерскую газету, один раз там напечатали то, что я написала о своей жизни. Я хорошо написала. Мне восемьдесят шесть лет. Где-то на Кубе есть мои племянники, Виктор и Эстелла. Это дети той моей старшей сестры, но сейчас с ними у меня нет никакой связи… Виктор врач, очень хороший, а Эстелла — настоящая революционерка. У неё даже есть книжечка их главной партии.
У моего мужа там много родственников…
* * *
Передо мной в кресле сидит сухонькая старушка, рядом с ней — дистанционный пульт для включения телевизора, иногда она смотрит программы на испанском языке, тут же лежит газета на венгерском.
А с портрета на стене смотрит на меня молодая, счастливая девушка с лучезарной улыбкой, настоящая красавица… Это портрет хозяйки в то счастливое время, когда она вышла замуж на Кубе… Она принесла мне из кухни фотографию, с которой и сделали её портрет. С недоумением и удивлением я увидела, что кто-то был рядом с ней, и, видимо, полуобнял её за плечо, на фотографии видна рука на плече молодой женщины.
— Господи! Чья это рука?
— Это мой муж тут был рядом, но там соседка была, проститутка, так она как-то забежала и говорит:
— Почему у тебя есть муж, а у меня нет? — Вот тебе муж! — Схватила ножницы и отрезала его на этом снимке.
— А у вас есть другая фотография мужа?
— Нет… Я должна была всё оставить, ехать без ничего.
Смотрю я на портрет на стене, и думаю: молодец художник, хорошо скопировал, увеличил фотографию, внёс цвет, а, главное, убрал руку с плеча. А то ведь как-то жутко становится при виде руки отсутствующего человека…
Но как хороша эта молодая женщина! Нельзя насмотреться! Перевожу глаза на свою собеседницу и тщетно доискиваюсь хоть тени сходства…
"Что было, то было", — кивает старушка.
Комментарии