Заложники языка

Все бы законы потонули, да и судей бы перетопили. Нет, это не мое собственное высказывание, не экстремистский призыв к свержению судебной системы РФ и репрессированию судей. Это народная поговорка, так сказать, коллективные мысли вслух.

Несомненно, причина столь радикального неприятия отечественной юстиции заключается в том, что судебная практика во все времена была у нас далека от справедливого разрешения конфликта личности с обществом. Точнее – с государством, поскольку во все времена государство узурпировало подавляющую часть прав общества.

Однако это не единственная причина. И, как мне кажется, не самая фундаментальная и не поддающаяся коррекции. И тут уместно поговорить об особенностях русского языка, который является зеркалом мышления нации.

Начнем с того печального обстоятельства, что русский язык стремительно утрачивает свои позиции в мире. Еще на веку ныне живущих людей им пользовались 400 млн. человек, для которых он был либо родным, либо выученным в школе или в вузе языком. И тогда «великий и могучий» занимал третье место в мире после английского (1,4 млрд.) и китайского (1,2 млрд.).

Сейчас мы сползли на четвертое место, пропустив вперед испанский язык, которым пользуются 350 млн. человек. Наш показатель снизился более чем на четверть: родным русский является для 165 млн. человек, выученным – для 125 млн., что в сумме составляет 290 млн. И мы затылком ощущаем горячее дыхание настигающего нас арабского языка, отстающего от русского на 10 млн. А за ним бегут еще два матерых атлета: португальский (210 млн.) и немецкий (200 млн.).

Так что в обозримом будущем нам светит печальная участь не попасть в первую шестерку. И, следовательно, русский язык может быть исключен из группы языков мирового значения и перестанет быть официальным языком ООН.

Конечно, тому есть объективные причины. И главная из них – распад Советского Союза на пятнадцать независимых государств, подавляющее большинство из которых проводят политику вытравливания «имперского духа». Носителем коего считается русский язык. И мы наблюдаем закрытие русскоязычных школ, запрет телепрограмм, в которых звучит русская речь, и прочую отрыжку, именующуюся поисками национальной идентичности.

Есть и субъективные моменты. Например, слабая поддержка языка на постсоветском пространстве, которая предполагает и культурный обмен между находящимися в «разводе» государствами, и протекционизм в отношении русскоязычных диаспор, как моральный, так и материальный в виде стипендий для одаренных молодых людей, и отстаивание прав носителей языка на уровне министерства иностранных дел, и множество других не слишком обременительных для государства мероприятий.

Однако самая фундаментальная проблема – онтологическая – сокрыта в самом же русском языке. Именно здесь, как говорит Горбачев, собака порылась. Именно его величие и могущество способствуют сокращению ареала его бытования.

При сравнении двух имперских языков – английского и русского – становится понятно, что Российская Империя, а впоследствии Советский Союз была, по сути, колоссом на глиняных ногах, продержавшимся столь продолжительный срок за счет жестких, а порой и жестоких административных мер. Чего не скажешь о Великобритании, которая и после заката эпохи колониализма по-прежнему пользуется почетом и уважением в значительном количестве своих бывших колоний, возглавляя Содружество наций. Географически это по-прежнему означает, что над Содружеством никогда не заходит солнце.

Английский – язык уверенного в себе господина, который однозначно понимают в различных уголках земного шара. Лапидарный, нанизанный на жесткий синтаксический скелет, не допускающий превратного истолкования, относящийся к группе аналитических языков. Все строго расставлено по своим местам: предмет – действие – объект, на который направлено действие, – обстоятельство происходящего события. «Жучка вытащила репку осенью». Если поменять местами Жучку с репкой, то получится, что корнеплод вытащил собачку. Если же на первое место поставить «осень», то автора такой конструкции могут упечь в желтый дом. В русском же допустимо тасовать слова как заблагорассудится, произвольно выкидывая подлежащие, сказуемые и прочие части речи. Для англичанина это абсолютная дичь. Предложения, состоящие из одного слова, - «Смеркается» или «Завьюжило» - способны ввести носителя аналитического языка в ступор.

Не менее разительное отличие состоит в том, что в английском языке эмоциональное состояние в основном передается письменно – за счет различных глагольных форм. Англичанин, сообщающий о том, что он побывал в Париже, скажет: «I was in Paris». Если же Париж при этом привел его в восторг, то он выразится иначе: «I have been to Paris». Русскому же во втором случае придется передать свой восторг интонационно, нараспев, словно он читает стихи.

Великий же и могучий относится к группе синтетических языков, где все многообразие форм достигается за счет всякого рода приставок, окончаний и суффиксов. Один и тот же корень, обрастая ими, способен мутировать, порой изменяясь до неузнаваемости.

Несомненно, это красиво. Очень красиво. И в случае визуальной интерпретации сравнимо с детским калейдоскопом, в котором разноцветные стекляшки образуют эффектные узоры. И этим качеством вовсю пользуются поэты и прозаики, ораторы и спичрайторы, криэйтеры и рерайтеры... (Как сказал поэт, извольте мне простить ненужный англицизм).

Язык, действительно, очень свободный. Но эта свобода – палка о двух концах. С одной стороны, мы имеем в своем культурном наследии великую русскую литературу, которая говорила прежде всего о душе человека. Говорила эмоционально. Но при этом и расплывчато, поскольку свободный язык, обладающий избыточностью форм, в то же время и не вполне однозначен, допускает множественность толкований написанного и произнесенного. Несомненно, западное выражение «загадочная русская душа» во многом обязано «загадочности» русского языка. Ведь язык – это и есть душа нации. Ну, или ее мышление.
С другой стороны, такой язык не слишком приспособлен для четкого формулирования как фундаментальных законов бытия, так и законов, регламентирующих функционирование государства. Именно поэтому у нас никогда не было философии. Религиозные философы, конечно, были, и мы ими справедливо гордимся, но их учение не было принято в мире, как это произошло вначале с немецкими мыслителями, а в прошлом веке – с французскими. Наша философия узко национальна.

А по поводу наших государственных законов существует справедливая поговорка: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло». И сказано это не столько о произволе судей, сколько о предоставляемых законом возможностях для этого самого произвола.

Возьмем навскидку несколько параграфов Конституции РФ. «Федеративное устройство Российской Федерации основано на ее государственной целостности, единстве системы государственной власти, разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации...» Слово «ведения» здесь может означать и «ведать» и «вести».

«Российская Федерация - социальное государство, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека». Что такое «свободное развитие человека» - о том можно только гадать, объявив конкурс на наиболее оригинальное истолкование.
Ну, а «свобода», обильно встречающаяся в конституции, семантически абсолютно безразмерна. Тут и «права и свободы человека», и «никто не вправе лишить человека свободы», и «средства массовой информации свободны». А ведь все это разные понятия, которые юридический документ должен четко разграничивать.

Поэтому не стоит удивляться тому, что россиянин отдает предпочтение не закону, который в родном языке трудно формулируем, а «справедливости», то есть продукту души, а не рассудка. Не случайно в нашей публицистике к месту и не к месту цитируется высказывание Иммануила Канта о «нравственном законе внутри».

Из этого следует печальный вывод: русский язык не слишком приспособлен для налаживания государственных коммуникаций, для формулирования законов, для их четкого осмысления.
Однако не все столь трагично. Знание не только своих сильных, но и слабых сторон позволяет их компенсировать.

P.S. Кстати, если бы поговорка о законе и судьях была облечена в форму приговора, то его нельзя было бы привести в исполнение из-за вопиющей неоднозначности. То ли надо судей перетопить в воде, то ли перетопить их, как масло или жир.